— Попробуем наверстать упущенное. Собирайте свои приборы, и спускаемся вниз. Там вас ожидает санитарная машина.
Я все еще пытался возражать, но Попов не слушал. Помогая укладывать оптику, он только добавил:
— И партийные дела приведите в порядок. При первой возможности примем вас в партию.
Взвалив на плечи стереотрубу, винтовку, топор и лопату, я с нелегким сердцем стал спускаться в долину. За долгие месяцы я полюбил эти крутые скаты гор, эти скалистые высоты, откуда открывались незабываемые виды на истерзанную в битвах Испанию. Внизу я чувствовал себя беспомощным червем, а там, на вершинах,— могучим горным орлом, под крыльями которого раскинулись ближние и дальние деревеньки, городки, реки, рощицы, одинокие лачуги. И теперь всю эту ширь и красоту я должен променять на затхлые комнаты с воплями и стонами раненых, на скальпель, застиранные бинты, насквозь пропахшие лекарствами, кровью и гноем. Но делать было нечего, и я спускался в долину, где под сенью каменного дуба меня ожидала санитарная машина...
Глава 11
У ЧЕРТОВЫХ ВОРОТ
Если на карте Испании соединить одной линией два городка Кордовской провинции — Саламеа-да-ла-Серену и Фуэнте Овехуну, то примерно посередине этой линии окажется небольшое, малоизвестное селенье Пераледа-де-Саусехо. Андалузцы, куда больше склонные петь, чем говорить, обычно произносят эти названия напевно и кратко: Саламеа, Пераледа и Фуэнте. В последние дни февраля на этом секторе фронта произошли ожесточенные бои. Начали их республиканцы без поддержки артиллерии и самолетов. Артиллерия подоспела, когда операция уже провалилась и республиканцы зарылись в землю, чтобы успешней отражать непрерывные контратаки противника.
Славянский дивизион тяжелой артиллерии был переброшен туда тоже с опозданием. Наша батарея заняла позиции под Пераледой, недалеко от того места, где река Сухара вгрызается в горные кряжи Педросо. Русло реки там сильно сужено, берега круты, скалисты, и потому это ущелье получило название Чертовых ворот. К нашему прибытию дождевые воды успели схлынуть. Под прикрытием отвесных берегов по обмелевшему руслу реки противник мог легко прорваться в тыл республиканцам.
Борису эта местность была известна еще со студенческих лет по пьесам Лопе де Вега «Фуэнте Овехуна» — «Овечий источник» и Кальдерона — «Саламейский алькальд». Монологи Лауренсии он знал наизусть и декламировал их нам, как артист со сцены:
Любить, душой тревожась о любимом,— Тягчайшая из всех любовных мук...
— Разве мало мы приняли мук? — спросил я, и Борис ответил:
Вы овцы, и овечий ключ
Вам для жилья как раз подходит '.
Пераледа была пустынна. Оставленная на произвол судьбы мебель, утварь, одежда, продукты говорили о том, что жители покинули городок в большой спешке, видимо, испугавшись подступавшего все ближе фронта... Мы облюбовали для медпункта белый двухэтажный дом с тенистым патио и фонтанчиком, струившим прозрачную, вкусную воду.
Дом, несомненно, принадлежал богатой семье. В спальне стояли отличные кровати, будто бы специально приготовленные для раненых. Санитар медпункта — маленький, полный, рыжий и веселый румынский еврей Хаим Берман — вычистил комнаты, застелил постели с пружинными матрацами. С зеленых склонов Педросо веял ветер и, залетая в открытые окна, перебирал складки белой скатерти. Довольные своей работой, мы с Хаимом уселись в плетеные кресла перевести дух. Шофер санитарной машины Пако сладко храпел на кушетке в соседней комнате. За Сьерра-Педросо рявкали орудия, сухо трещали пулеметы, рвались ручные гранаты и слышались резкие выстрелы противотанковых пушек.
— Отличное место,— сказал Хаим Берман.— У нас лучшего не бывало.
— Надеюсь, и я буду не хуже вашего прежнего шефа,— пошутил я.
— Я тоже надеюсь,— ответил Хаим.— С Мануэлем Зоро было трудно работать. Медпункт его мало интересовал. Все заботы ложились на меня.
— А что же его интересовало?
— Все что угодно, только не медицина. Политика, положение на фронтах...
— Меня тоже интересует политика и положение на фронтах.
Хаим усмехнулся.
— У него это все выражалось иначе. Он радовался каждой неудаче республиканцев и каждой удаче мятежников. Разумеется, не в открытую, но я это чувствовал, и мне это не нравилось. А кроме того, Зоро питал чрезвычайную слабость к женщинам. В каждом городке у него была своя пассия, но и этого ему казалось мало. Он еще прибегал к услугам публичных домов.
Перевод М. Лозинского.
— Здесь есть публичные дома? — удивился я.
— А где же их нет? — с улыбкой ответил Хаим.— Правильнее было бы назвать их тайными домами, потому что вывески сняты. А в остальном — как прежде. И Зоро был на них падок. Как муха на мед. Причем обожал иметь двух женщин сразу. Разумеется, порядочные девушки на такое дело' не шли. Сколько ночей мы с Пако дремали в санитарной машине или от нечего делать торчали под окнами. Он возвращался всегда пьяный, как скотина, усталый, будто камни ворочал. Вот какой был у меня шеф. И хорошо, что удрал, туда ему и дорога.
— Все же лучше, если бы вы его поймали,— заметил я.
— Конечно,— отозвался Хаим,— но он был слишком изворотлив, голыми руками не возьмешь. Меня с Пако отослал в Альмадену, а сам остался дома... Все шито-крыто, делай что хочешь. Наверное, по жене соскучился.
— Скорее всего по фашистам,— сказал я.— Бог с ним, Хаим!
Хаим улыбнулся и махнул рукой.
— Бог с ним!
— Одно плохо,— добавил я,— слишком много знал.
По улице проехали санитарные машины с ранеными. Одна из них была прострелена противотанковым снарядом, по другой прошлась пулеметная очередь. Это были машины пехотных рот, им приходилось подбираться к самым передовым. Шоферы и санитары рисковали больше, чем те, кто находился в окопах.
Орудия нашей батареи молчали, их еще не успели собрать. А Борис с Добриным и Гечуном работали вовсю на одной из скалистых высот Сьерра-Педросо в двух километрах от Пераледы.
По старой привычке меня тянуло к ним, и я, на несколько часов оставив свой лазарет, поднялся в горы. С наблюдательного пункта как на ладони была видна просторная долина, за которой снова тянулись скалистые, довольно высокие горы — Сьерра-Кемада. Одна часть республиканцев окопалась среди редкого кустарника долины, другая вырвалась вперед и заняла невысокий холм у подножия Сьерра-Кемады, приняв на себя главный удар противника. То там, то здесь, злобно рыча, ползали танки, юлили броневички, но на таком расстоянии трудно было определить, чьи они. Один танк в тени Сьерра-Кемады уже полыхал ярким черно-алым пламенем.
— Здесь будет жарко,— сказал Гечун.
— Слишком жарко,— согласился я.
— Ничего,— вмешался Добрин, не отрываясь от телеметра.— Мы, болгары, любим жаркие бани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Я все еще пытался возражать, но Попов не слушал. Помогая укладывать оптику, он только добавил:
— И партийные дела приведите в порядок. При первой возможности примем вас в партию.
Взвалив на плечи стереотрубу, винтовку, топор и лопату, я с нелегким сердцем стал спускаться в долину. За долгие месяцы я полюбил эти крутые скаты гор, эти скалистые высоты, откуда открывались незабываемые виды на истерзанную в битвах Испанию. Внизу я чувствовал себя беспомощным червем, а там, на вершинах,— могучим горным орлом, под крыльями которого раскинулись ближние и дальние деревеньки, городки, реки, рощицы, одинокие лачуги. И теперь всю эту ширь и красоту я должен променять на затхлые комнаты с воплями и стонами раненых, на скальпель, застиранные бинты, насквозь пропахшие лекарствами, кровью и гноем. Но делать было нечего, и я спускался в долину, где под сенью каменного дуба меня ожидала санитарная машина...
Глава 11
У ЧЕРТОВЫХ ВОРОТ
Если на карте Испании соединить одной линией два городка Кордовской провинции — Саламеа-да-ла-Серену и Фуэнте Овехуну, то примерно посередине этой линии окажется небольшое, малоизвестное селенье Пераледа-де-Саусехо. Андалузцы, куда больше склонные петь, чем говорить, обычно произносят эти названия напевно и кратко: Саламеа, Пераледа и Фуэнте. В последние дни февраля на этом секторе фронта произошли ожесточенные бои. Начали их республиканцы без поддержки артиллерии и самолетов. Артиллерия подоспела, когда операция уже провалилась и республиканцы зарылись в землю, чтобы успешней отражать непрерывные контратаки противника.
Славянский дивизион тяжелой артиллерии был переброшен туда тоже с опозданием. Наша батарея заняла позиции под Пераледой, недалеко от того места, где река Сухара вгрызается в горные кряжи Педросо. Русло реки там сильно сужено, берега круты, скалисты, и потому это ущелье получило название Чертовых ворот. К нашему прибытию дождевые воды успели схлынуть. Под прикрытием отвесных берегов по обмелевшему руслу реки противник мог легко прорваться в тыл республиканцам.
Борису эта местность была известна еще со студенческих лет по пьесам Лопе де Вега «Фуэнте Овехуна» — «Овечий источник» и Кальдерона — «Саламейский алькальд». Монологи Лауренсии он знал наизусть и декламировал их нам, как артист со сцены:
Любить, душой тревожась о любимом,— Тягчайшая из всех любовных мук...
— Разве мало мы приняли мук? — спросил я, и Борис ответил:
Вы овцы, и овечий ключ
Вам для жилья как раз подходит '.
Пераледа была пустынна. Оставленная на произвол судьбы мебель, утварь, одежда, продукты говорили о том, что жители покинули городок в большой спешке, видимо, испугавшись подступавшего все ближе фронта... Мы облюбовали для медпункта белый двухэтажный дом с тенистым патио и фонтанчиком, струившим прозрачную, вкусную воду.
Дом, несомненно, принадлежал богатой семье. В спальне стояли отличные кровати, будто бы специально приготовленные для раненых. Санитар медпункта — маленький, полный, рыжий и веселый румынский еврей Хаим Берман — вычистил комнаты, застелил постели с пружинными матрацами. С зеленых склонов Педросо веял ветер и, залетая в открытые окна, перебирал складки белой скатерти. Довольные своей работой, мы с Хаимом уселись в плетеные кресла перевести дух. Шофер санитарной машины Пако сладко храпел на кушетке в соседней комнате. За Сьерра-Педросо рявкали орудия, сухо трещали пулеметы, рвались ручные гранаты и слышались резкие выстрелы противотанковых пушек.
— Отличное место,— сказал Хаим Берман.— У нас лучшего не бывало.
— Надеюсь, и я буду не хуже вашего прежнего шефа,— пошутил я.
— Я тоже надеюсь,— ответил Хаим.— С Мануэлем Зоро было трудно работать. Медпункт его мало интересовал. Все заботы ложились на меня.
— А что же его интересовало?
— Все что угодно, только не медицина. Политика, положение на фронтах...
— Меня тоже интересует политика и положение на фронтах.
Хаим усмехнулся.
— У него это все выражалось иначе. Он радовался каждой неудаче республиканцев и каждой удаче мятежников. Разумеется, не в открытую, но я это чувствовал, и мне это не нравилось. А кроме того, Зоро питал чрезвычайную слабость к женщинам. В каждом городке у него была своя пассия, но и этого ему казалось мало. Он еще прибегал к услугам публичных домов.
Перевод М. Лозинского.
— Здесь есть публичные дома? — удивился я.
— А где же их нет? — с улыбкой ответил Хаим.— Правильнее было бы назвать их тайными домами, потому что вывески сняты. А в остальном — как прежде. И Зоро был на них падок. Как муха на мед. Причем обожал иметь двух женщин сразу. Разумеется, порядочные девушки на такое дело' не шли. Сколько ночей мы с Пако дремали в санитарной машине или от нечего делать торчали под окнами. Он возвращался всегда пьяный, как скотина, усталый, будто камни ворочал. Вот какой был у меня шеф. И хорошо, что удрал, туда ему и дорога.
— Все же лучше, если бы вы его поймали,— заметил я.
— Конечно,— отозвался Хаим,— но он был слишком изворотлив, голыми руками не возьмешь. Меня с Пако отослал в Альмадену, а сам остался дома... Все шито-крыто, делай что хочешь. Наверное, по жене соскучился.
— Скорее всего по фашистам,— сказал я.— Бог с ним, Хаим!
Хаим улыбнулся и махнул рукой.
— Бог с ним!
— Одно плохо,— добавил я,— слишком много знал.
По улице проехали санитарные машины с ранеными. Одна из них была прострелена противотанковым снарядом, по другой прошлась пулеметная очередь. Это были машины пехотных рот, им приходилось подбираться к самым передовым. Шоферы и санитары рисковали больше, чем те, кто находился в окопах.
Орудия нашей батареи молчали, их еще не успели собрать. А Борис с Добриным и Гечуном работали вовсю на одной из скалистых высот Сьерра-Педросо в двух километрах от Пераледы.
По старой привычке меня тянуло к ним, и я, на несколько часов оставив свой лазарет, поднялся в горы. С наблюдательного пункта как на ладони была видна просторная долина, за которой снова тянулись скалистые, довольно высокие горы — Сьерра-Кемада. Одна часть республиканцев окопалась среди редкого кустарника долины, другая вырвалась вперед и заняла невысокий холм у подножия Сьерра-Кемады, приняв на себя главный удар противника. То там, то здесь, злобно рыча, ползали танки, юлили броневички, но на таком расстоянии трудно было определить, чьи они. Один танк в тени Сьерра-Кемады уже полыхал ярким черно-алым пламенем.
— Здесь будет жарко,— сказал Гечун.
— Слишком жарко,— согласился я.
— Ничего,— вмешался Добрин, не отрываясь от телеметра.— Мы, болгары, любим жаркие бани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128