— Там наше правительство, там сейчас собрались кортесы. Парламент единодушно принял три пункта.
— А что это за три пункта? — спросил я.
— Три условия мирного договора. Если Франко их примет, будет мир. Мы требуем, во-первых, независимости для страны, во-вторых, плебисцита, в котором народ сможет выбрать угодный ему строй, и, в-третьих, полный отказ от репрессий.
— Пойдут ли они на это?
— Не пойдут, будем продолжать борьбу. В Центре у нас еще десять провинций и большая армия.
— Армии не хватает оружия,— возразил я.
— И все же не это самое ужасное,— сказал комиссар.— В начале войны народ голыми руками воевал. Самое ужасное, по-моему, то, что развелось много капитулянтов. Особенно в Центре. Как только сдадут Каталонию, они сразу поднимут голову. Правительство перебралось сюда, теперь они там изо всех щелей повылезали. А им подпевает Англия с Францией. Вот что самое ужасное. А то бы республика могла держаться.
— Вы коммунист?
— Нет, социалист — объединенная партия Каталонии,— сказал комиссар.— Мы, каталонцы, показали пример того, как нужно объединиться с коммунистами для победы, но большинство социалистических лидеров Центра воспротивились этому. Они тянули на путь раскола и предательства.
Мы пришли на кухню. Огромные котлы над жаркими кострами распространяли аппетитный запах. Конечно, мы знали, что там всего-навсего чечевичная похлебка, но и она теперь казалась немыслимым яством. Так давно не ели ничего горячего! Вода, кедровые орешки, вонючие корешки дикого чеснока... Скоро мы опорожнили котлы, и поварам пришлось снова засыпать их чечевицей. Хлеб и у них весь вышел, но это не огорчило нас. Мы сказали комиссару, что до утра отдохнем в расположении батальона, а потом отправимся разыскивать какую-нибудь интернациональную часть. Рубзн с Габриэлем решили идти с нами, они успели подружиться с нашими ребятами. Хотя Рубэн с валторной в эти трагические дни производил довольно странное впечатление, ребята охотно таскали его инструмент, заботились о нем не меньше самого музыканта. Оглядев у костра валторну и убедившись, что она нисколько не пострадала во время путешествия, он сказал:
При первом же удобном случае сыграю дивные звуки. Только, разумеется, нужно уметь дуть. Будете рыдать, когда услышите.
— Я тоже умею дуть,— пошутил Август,— я стеклодув.
— Это другое дело,— возразил Рубэн.— Ты, наверное, дуешь в бутылки?
— Славные, милые пивные бутылки,— нежно произнес Август.— Вот бы сейчас бутылочку рижского пива!
Все зачмокали, даже Борис.
— Ладно, хватит болтать,— сказал он.— Давайте спать. Завтра тяжелый день.
Утро было уже близко. На востоке серебрилось небо. С Пиренеев тянуло холодом. Каждый старался устроиться поближе к огню. Караульным назначили Пендрика — ему было о чем поговорить с поварами-испанцами. Они вели беседу вполголоса, чтобы нам не мешать спать, и мы скоро уснули.
Поутру нас разбудили звуки трубы. «Рубэн»,— подумал я. Но оказалось, что Рубэн тут ни при чем. Шум этот поднял повар-испанец, а помогал ему Пендрик. По старой привычке батальон собирали на завтрак небольшим горном, который в утренней тишине гремел иерихонской трубой. Рубэн потом долго растирал свои музыкальные уши.
— А я-то спросонья решил, что моя валторна в ход пошла! — воскликнул он.— Зачем так шуметь! Да еще под носом у неприятеля!
Пендрик хохотал как бешеный. Но мне тоже концерт показался излишним. Он мог собрать к завтраку не только солдат батальона, но и фашистов. Однако традиции были настолько нерушимы в батальоне, что от них не считали возможным отказаться даже в критический момент.
Пендрик в то утро доставил нам еще один сюрприз, на этот раз очень приятный. Едва ребята продрали глаза, он пригласил всех на чашку настоящего, крепкого, черного кофе.
— Где раздобыл? — спросил я.
Пендрик загадочно улыбнулся и шепнул на ухо:
— Неподалеку беженцы повозку бросили, в ней и нашел.
— Как не стыдно копаться в чужих повозках! — упрекнул я и тут же попросил еще кружечку.
Пендрик улыбался во весь рот.
Даже комиссар Попов похвалил его:
— После победы получишь медаль.
Испанцы снова накормили нас чечевичной похлебкой. После завтрака, поблагодарив своих радушных хозяев, мы направились в ближайший поселок, надеясь там разыскать следы интернациональной бригады.
Показались первые самолеты противника. Мы свернули с дороги в заросли кустарника. Не дойдя до поселка, устроили привал. Борис, Попов и Савич пошли в поселок разузнать, как и что. По словам испанцев, там находился штаб их бригады.
Самолеты полетели к Средиземному морю, видимо, на Фигерас. За бомбовозами на бреющем полете шли истребители. Они метались по небу, словно стая всполошившихся стервятников. Над горами, где мы только что оставили своих испанских друзей, тоже появились бомбовозы. За ними, треща пулеметами, прошлись истребители. Несколько штук, отделившись от общей группы, свернули к поселку. Мы поспешили укрыться за скалами, но один истребитель все же заметил нас и, спустившись очень низко, открыл огонь. Пули решетили землю, сухо щелкали о камни. Летчик сделал круг и снова пошел в пике.
— По самолету! — скомандовал Христо Добрин. Поднялись стволы винтовок. Ян Церинь целился стоя.
— Ложись! — крикнул я ему.— Стреляй из укрытия...
Землю полоснула свинцовая струя. Ян выронил винтовку. Покачнулся. Казалось, вот-вот упадет, но, стиснув зубы, удержался, потрогал левую руку выше локтя.
— Ранили, черти...
Самолеты уже бомбили поселок, а наш стервятник в третий раз бросился в атаку. Но теперь, опасаясь наших винтовок, не спускался так низко. Я оттащил раненого Цериня за выступ скалы.
— Сволочи! — превозмогая боль, ругался он.— А наши-то самолеты где? Ни одного не видать.
— У нас их больше кет,— сказал я, осторожно снимая с него шинель и френч.— Надо было тебе выскочить!
— Хотел получше прицелиться. Ничего. Кажется, несерьезно.
— Могло быть и хуже.
Пуля наискосок пробила мышцу руки. Бинты у нас.
— Ну вот, отвоевался,— сказал я.— Теперь держись до первой санитарной машины.
— Ладно,— ответил он.— Хорошо хоть так.
— Старайся пока не двигаться. А то крови много потеряешь.
Стервятник наконец отстал от нас. А бомбовозы продолжали громить поселок. «Где теперь наши командиры?» — думал я. На такой поселочек столько взрывчатки! Я посмотрел на Пиренеи. Горный массив, покрытый сверху снегами, казался жутким и холодным, как смерть.
Подошел Христо Добрин.
— Надо пойти проведать, может, что случилось.
— Идем,— сказал я.
— Гечун, командуй ротой! — крикнул Добрин.— Мы с Анатолом пошли в поселок. Дик, Август, за мной!
Я взял винтовку. Добрин шел впереди.
— Церинь серьезно ранен? — спросил Август.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
— А что это за три пункта? — спросил я.
— Три условия мирного договора. Если Франко их примет, будет мир. Мы требуем, во-первых, независимости для страны, во-вторых, плебисцита, в котором народ сможет выбрать угодный ему строй, и, в-третьих, полный отказ от репрессий.
— Пойдут ли они на это?
— Не пойдут, будем продолжать борьбу. В Центре у нас еще десять провинций и большая армия.
— Армии не хватает оружия,— возразил я.
— И все же не это самое ужасное,— сказал комиссар.— В начале войны народ голыми руками воевал. Самое ужасное, по-моему, то, что развелось много капитулянтов. Особенно в Центре. Как только сдадут Каталонию, они сразу поднимут голову. Правительство перебралось сюда, теперь они там изо всех щелей повылезали. А им подпевает Англия с Францией. Вот что самое ужасное. А то бы республика могла держаться.
— Вы коммунист?
— Нет, социалист — объединенная партия Каталонии,— сказал комиссар.— Мы, каталонцы, показали пример того, как нужно объединиться с коммунистами для победы, но большинство социалистических лидеров Центра воспротивились этому. Они тянули на путь раскола и предательства.
Мы пришли на кухню. Огромные котлы над жаркими кострами распространяли аппетитный запах. Конечно, мы знали, что там всего-навсего чечевичная похлебка, но и она теперь казалась немыслимым яством. Так давно не ели ничего горячего! Вода, кедровые орешки, вонючие корешки дикого чеснока... Скоро мы опорожнили котлы, и поварам пришлось снова засыпать их чечевицей. Хлеб и у них весь вышел, но это не огорчило нас. Мы сказали комиссару, что до утра отдохнем в расположении батальона, а потом отправимся разыскивать какую-нибудь интернациональную часть. Рубзн с Габриэлем решили идти с нами, они успели подружиться с нашими ребятами. Хотя Рубэн с валторной в эти трагические дни производил довольно странное впечатление, ребята охотно таскали его инструмент, заботились о нем не меньше самого музыканта. Оглядев у костра валторну и убедившись, что она нисколько не пострадала во время путешествия, он сказал:
При первом же удобном случае сыграю дивные звуки. Только, разумеется, нужно уметь дуть. Будете рыдать, когда услышите.
— Я тоже умею дуть,— пошутил Август,— я стеклодув.
— Это другое дело,— возразил Рубэн.— Ты, наверное, дуешь в бутылки?
— Славные, милые пивные бутылки,— нежно произнес Август.— Вот бы сейчас бутылочку рижского пива!
Все зачмокали, даже Борис.
— Ладно, хватит болтать,— сказал он.— Давайте спать. Завтра тяжелый день.
Утро было уже близко. На востоке серебрилось небо. С Пиренеев тянуло холодом. Каждый старался устроиться поближе к огню. Караульным назначили Пендрика — ему было о чем поговорить с поварами-испанцами. Они вели беседу вполголоса, чтобы нам не мешать спать, и мы скоро уснули.
Поутру нас разбудили звуки трубы. «Рубэн»,— подумал я. Но оказалось, что Рубэн тут ни при чем. Шум этот поднял повар-испанец, а помогал ему Пендрик. По старой привычке батальон собирали на завтрак небольшим горном, который в утренней тишине гремел иерихонской трубой. Рубэн потом долго растирал свои музыкальные уши.
— А я-то спросонья решил, что моя валторна в ход пошла! — воскликнул он.— Зачем так шуметь! Да еще под носом у неприятеля!
Пендрик хохотал как бешеный. Но мне тоже концерт показался излишним. Он мог собрать к завтраку не только солдат батальона, но и фашистов. Однако традиции были настолько нерушимы в батальоне, что от них не считали возможным отказаться даже в критический момент.
Пендрик в то утро доставил нам еще один сюрприз, на этот раз очень приятный. Едва ребята продрали глаза, он пригласил всех на чашку настоящего, крепкого, черного кофе.
— Где раздобыл? — спросил я.
Пендрик загадочно улыбнулся и шепнул на ухо:
— Неподалеку беженцы повозку бросили, в ней и нашел.
— Как не стыдно копаться в чужих повозках! — упрекнул я и тут же попросил еще кружечку.
Пендрик улыбался во весь рот.
Даже комиссар Попов похвалил его:
— После победы получишь медаль.
Испанцы снова накормили нас чечевичной похлебкой. После завтрака, поблагодарив своих радушных хозяев, мы направились в ближайший поселок, надеясь там разыскать следы интернациональной бригады.
Показались первые самолеты противника. Мы свернули с дороги в заросли кустарника. Не дойдя до поселка, устроили привал. Борис, Попов и Савич пошли в поселок разузнать, как и что. По словам испанцев, там находился штаб их бригады.
Самолеты полетели к Средиземному морю, видимо, на Фигерас. За бомбовозами на бреющем полете шли истребители. Они метались по небу, словно стая всполошившихся стервятников. Над горами, где мы только что оставили своих испанских друзей, тоже появились бомбовозы. За ними, треща пулеметами, прошлись истребители. Несколько штук, отделившись от общей группы, свернули к поселку. Мы поспешили укрыться за скалами, но один истребитель все же заметил нас и, спустившись очень низко, открыл огонь. Пули решетили землю, сухо щелкали о камни. Летчик сделал круг и снова пошел в пике.
— По самолету! — скомандовал Христо Добрин. Поднялись стволы винтовок. Ян Церинь целился стоя.
— Ложись! — крикнул я ему.— Стреляй из укрытия...
Землю полоснула свинцовая струя. Ян выронил винтовку. Покачнулся. Казалось, вот-вот упадет, но, стиснув зубы, удержался, потрогал левую руку выше локтя.
— Ранили, черти...
Самолеты уже бомбили поселок, а наш стервятник в третий раз бросился в атаку. Но теперь, опасаясь наших винтовок, не спускался так низко. Я оттащил раненого Цериня за выступ скалы.
— Сволочи! — превозмогая боль, ругался он.— А наши-то самолеты где? Ни одного не видать.
— У нас их больше кет,— сказал я, осторожно снимая с него шинель и френч.— Надо было тебе выскочить!
— Хотел получше прицелиться. Ничего. Кажется, несерьезно.
— Могло быть и хуже.
Пуля наискосок пробила мышцу руки. Бинты у нас.
— Ну вот, отвоевался,— сказал я.— Теперь держись до первой санитарной машины.
— Ладно,— ответил он.— Хорошо хоть так.
— Старайся пока не двигаться. А то крови много потеряешь.
Стервятник наконец отстал от нас. А бомбовозы продолжали громить поселок. «Где теперь наши командиры?» — думал я. На такой поселочек столько взрывчатки! Я посмотрел на Пиренеи. Горный массив, покрытый сверху снегами, казался жутким и холодным, как смерть.
Подошел Христо Добрин.
— Надо пойти проведать, может, что случилось.
— Идем,— сказал я.
— Гечун, командуй ротой! — крикнул Добрин.— Мы с Анатолом пошли в поселок. Дик, Август, за мной!
Я взял винтовку. Добрин шел впереди.
— Церинь серьезно ранен? — спросил Август.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128