И эти бочки с вином успел из погреба выкатить...
— Какие бочки? — спросил Борис, приглядываясь к аппетитному окуню.— Не вижу никаких бочек.
— О, это волшебные бочки! — ворковала Гита.— Их видим только мы с Анатолом.
— И еще маленький Анатол,— добавил я.
— Да, и маленький Анатол! — подтвердила Гита и спросила Бориса: —Какого вина желаешь отведать?
— Какого у вас не было и нет,— сказал Борис.— Но рыба в самом деле замечательная! Рыба просто чудо.
— Весь мир просто чудо! — воскликнула Гита.— Вы оба просто чудо...
— Ты тоже просто чудо,— сказал я.
После ужина мы все вместе отправились на кухню мыть посуду. Гита отыскала для нас с Борисом белые халаты (наверное, отцовские), и мы, каждый взяв полотенце, драили до блеска вымытую Гитой посуду.
— Вам удивительно к лицу эти халаты,— весело сказала Гита.— Если за границей не найдется ничего получше, устроимся в кабачок судомойками.
— Уж лучше кельнером или швейцаром,— сказал я,— у них хорошие чаевые.
— А я стану ударником в джаз-банде,— воскликнул Борис и, приподняв сковородку, грохнул по ней ложкой,— Чем не занятие?
— Но ведь ты собираешься в Испанию,— сказала Гита.
— Да, в Испанию. И можете меня поздравить.
— С чем это? — спросил я.
— Я получил отпуск. Специально выпросил, чтобы легче было смыться. А то хватятся, начнут разыскивать... Теперь я свободен, как птица, лечу, куда хочу.
— Поздравляем, Борис,— сказала Гита.— Вот ты, оказывается, какой тертый.
— Простачком себя никогда не считал,— отозвался Борис.— Жизнь шлифует человека, точно камень на бурном пороге. Или сотрет в порошок, или сделает гладким, ровным, без задоринки. Так-то вот. А кому нужны простачки да олухи? Лишь царю небесному.
— Слишком тертых я не люблю,— сказала Гита.
— Значит, у тебя дурной вкус,— отрезал Борис.— Разве угловатый камень красивее, чем гладкий?
— А мне вот не нравится! — стояла на своем Гита.
— Но ведь твой Анатол тоже тертый,— заметил Борис.— В таких переделках побывал — шутка ли сказать! Других бы в порошок перетерли.
Мне польстил комплимент Бориса, но Гита нахмурилась. Она даже будто рассердилась.
— Ладно, довольно об этом! — сказала она, снимая с нас белые халаты.— Судомойкам не пристало подобная философия. Идемте лучше покатаемся на лодке. Вечер сегодня чудесный...
Мы вышли в сад. На макушке темной ели, словно золотой пряник, повис месяц. Ветер стих, и только дрожащие листья осины продолжали шептаться между со*
бой. Я взял весла, и мы молча отправились к реке. Месяц шел за нами следом, перепрыгивая с одной макушки ели на другую. Гита отвязала лодку, я сел на весла и стал грести на тот берег, где течение легонько покачивало крупные стрелы серебристого аира.
Когда мы добрались до середины реки, Борис спросил:
— Вы готовы?
— Готовы,— сказал я.— Гита подала прошение...
— Когда обещали?
— Через неделю, может, раньше,— ответила Гита.
— Мы с Акатолом не можем ждать,— сказал Борис— У меня в кармане документы, деньги и билеты. Мы выезжаем завтра с экспрессом Рига — Берлин — Париж. Откладывать нельзя.
— Но я" бы хотел подождать Гиту.
— Это невозможно,— строго возразил Борис.— Через три дня владелец твоего паспорта заявит в полицию об утере. К тому времени ты должен быть в Париже.
Я опустил весла. Лодка плавно скользила вниз по течению. Мы молчали, и все вокруг молчало, словно мы были в сказочном царстве теней, над которым месяц струил свой призрачный свет.
— Поезжай, Анатол,— наконец прошептала Гита.— Как-нибудь одна управлюсь. Поезжай...
Я не ответил. Лодка плыла по течению. Я положил весла на борт, подсел к Гите, обнял ее. Она дрожала. Я снял пиджак, накинул ей на плечи. Она снова шепнула:
— Поезжай, милый. Я справлюсь. А там встретимся. Только выходи встречать меня в Париже.
— Я буду встречать тебя каждый день.
— Поезжай,— шептала она.— Тут тебя в любую минуту могут арестовать. Поезжай и жди меня в Париже.
— Ты вся дрожишь.
— Да, свежеет. Но теперь мне хорошо. Теперь я согрелась... Поезжай, милый...
Борис сел на весла и повернул лодку в обратную сторону,— мы успели уплыть далеко. Он согнулся, потом резко выпрямился и сильными быстрыми взмахами погнал лодку против течения.
— Ты такой чудесный! — шептала Гита над самым ухом, так что я чувствовал ее горячее дыхание.— Мне даже трудно себе представить, что всего через день я останусь одна. Поезд помчит тебя на юг, а я останусь
одна с маленьким Анатолом. И тогда он будет моей единственной радостью, моим единственным утешением...
— Но мы скоро снова будем вместе,— успокаивал я Гиту.— Совсем скоро, через неделю. Ты приедешь, как только получишь документы. А я буду ждать тебя. Каждый день выходить к твоему поезду. Только обязательно надень ту шляпку с цветами, чтобы я сразу тебя заметил. А я тем временем устроюсь в каком-нибудь отеле...
— Только смотри, чтоб он был не очень дорогой,— наставляла меня Гита.— Нам будет нелегко. Надо экономить. Две небольшие комнатки, но непременно с балконом, чтобы маленький Анатол мог дышать свежим воздухом.
Гонимая сильными ударами весел, лодка быстро поднималась вверх по течению, оставляя позади себя серебристый след.
— Как красиво! — шептала Гита.— Наверное, нам больше никогда не придется кататься здесь. Все будет так же, как и прежде, только нас с тобой здесь больше не будет.
— Не грусти! — сказал я.— Там тоже красиво, там тоже будет хорошо.
— А будем ли мы счастливы там?
— По-своему будем счастливы. Будем учиться, работать... Родится маленький Анатол. Мы будем счастливы. Только не грусти.
— Легко сказать — не грусти. Сердцу не прикажешь,— сдержанно ответила Гита.— Если бы наверное знать, что скоро опять увидимся, я бы не грустила. Но... В жизни часто все бывает не так, как нам хочется.
Борис подогнал лодку к тенистому берегу.
— Ведь ты заночуешь у нас? — спросила Гита.
— Не хочу вам мешать. Предпоследняя ночь,— с улыбкой возразил Борис.
— Оставайся, Борис,— предложил и я.— Уже поздно. Куда ты пойдешь?
Борис усмехнулся.
— Ты думаешь, у меня вместо сердца камень? Она живет неподалеку. Надо проститься...
— Она? — с нескрываемым любопытством воскликнула Гита.— Вот как! Почему же ты не взял ее сегодня с собой?
— Работает,— ответил Борис— Ткачихой. Смена кончается в полночь. Сегодня она поздно вернется домой.
Борис никогда не рассказывал о своей подруге.
— Как ее зовут? — спросил я.
— Что имя? Пустой звук. Имя существует лишь для того, чтобы отличать одного человека от другого. Но само по себе оно ни о чем не говорит. Главное в человеке характер, ум...
— А какой у нее характер? — спросила Гита.— И умная?
— Очень. Отец ее поляк. Сейчас он на каторге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
— Какие бочки? — спросил Борис, приглядываясь к аппетитному окуню.— Не вижу никаких бочек.
— О, это волшебные бочки! — ворковала Гита.— Их видим только мы с Анатолом.
— И еще маленький Анатол,— добавил я.
— Да, и маленький Анатол! — подтвердила Гита и спросила Бориса: —Какого вина желаешь отведать?
— Какого у вас не было и нет,— сказал Борис.— Но рыба в самом деле замечательная! Рыба просто чудо.
— Весь мир просто чудо! — воскликнула Гита.— Вы оба просто чудо...
— Ты тоже просто чудо,— сказал я.
После ужина мы все вместе отправились на кухню мыть посуду. Гита отыскала для нас с Борисом белые халаты (наверное, отцовские), и мы, каждый взяв полотенце, драили до блеска вымытую Гитой посуду.
— Вам удивительно к лицу эти халаты,— весело сказала Гита.— Если за границей не найдется ничего получше, устроимся в кабачок судомойками.
— Уж лучше кельнером или швейцаром,— сказал я,— у них хорошие чаевые.
— А я стану ударником в джаз-банде,— воскликнул Борис и, приподняв сковородку, грохнул по ней ложкой,— Чем не занятие?
— Но ведь ты собираешься в Испанию,— сказала Гита.
— Да, в Испанию. И можете меня поздравить.
— С чем это? — спросил я.
— Я получил отпуск. Специально выпросил, чтобы легче было смыться. А то хватятся, начнут разыскивать... Теперь я свободен, как птица, лечу, куда хочу.
— Поздравляем, Борис,— сказала Гита.— Вот ты, оказывается, какой тертый.
— Простачком себя никогда не считал,— отозвался Борис.— Жизнь шлифует человека, точно камень на бурном пороге. Или сотрет в порошок, или сделает гладким, ровным, без задоринки. Так-то вот. А кому нужны простачки да олухи? Лишь царю небесному.
— Слишком тертых я не люблю,— сказала Гита.
— Значит, у тебя дурной вкус,— отрезал Борис.— Разве угловатый камень красивее, чем гладкий?
— А мне вот не нравится! — стояла на своем Гита.
— Но ведь твой Анатол тоже тертый,— заметил Борис.— В таких переделках побывал — шутка ли сказать! Других бы в порошок перетерли.
Мне польстил комплимент Бориса, но Гита нахмурилась. Она даже будто рассердилась.
— Ладно, довольно об этом! — сказала она, снимая с нас белые халаты.— Судомойкам не пристало подобная философия. Идемте лучше покатаемся на лодке. Вечер сегодня чудесный...
Мы вышли в сад. На макушке темной ели, словно золотой пряник, повис месяц. Ветер стих, и только дрожащие листья осины продолжали шептаться между со*
бой. Я взял весла, и мы молча отправились к реке. Месяц шел за нами следом, перепрыгивая с одной макушки ели на другую. Гита отвязала лодку, я сел на весла и стал грести на тот берег, где течение легонько покачивало крупные стрелы серебристого аира.
Когда мы добрались до середины реки, Борис спросил:
— Вы готовы?
— Готовы,— сказал я.— Гита подала прошение...
— Когда обещали?
— Через неделю, может, раньше,— ответила Гита.
— Мы с Акатолом не можем ждать,— сказал Борис— У меня в кармане документы, деньги и билеты. Мы выезжаем завтра с экспрессом Рига — Берлин — Париж. Откладывать нельзя.
— Но я" бы хотел подождать Гиту.
— Это невозможно,— строго возразил Борис.— Через три дня владелец твоего паспорта заявит в полицию об утере. К тому времени ты должен быть в Париже.
Я опустил весла. Лодка плавно скользила вниз по течению. Мы молчали, и все вокруг молчало, словно мы были в сказочном царстве теней, над которым месяц струил свой призрачный свет.
— Поезжай, Анатол,— наконец прошептала Гита.— Как-нибудь одна управлюсь. Поезжай...
Я не ответил. Лодка плыла по течению. Я положил весла на борт, подсел к Гите, обнял ее. Она дрожала. Я снял пиджак, накинул ей на плечи. Она снова шепнула:
— Поезжай, милый. Я справлюсь. А там встретимся. Только выходи встречать меня в Париже.
— Я буду встречать тебя каждый день.
— Поезжай,— шептала она.— Тут тебя в любую минуту могут арестовать. Поезжай и жди меня в Париже.
— Ты вся дрожишь.
— Да, свежеет. Но теперь мне хорошо. Теперь я согрелась... Поезжай, милый...
Борис сел на весла и повернул лодку в обратную сторону,— мы успели уплыть далеко. Он согнулся, потом резко выпрямился и сильными быстрыми взмахами погнал лодку против течения.
— Ты такой чудесный! — шептала Гита над самым ухом, так что я чувствовал ее горячее дыхание.— Мне даже трудно себе представить, что всего через день я останусь одна. Поезд помчит тебя на юг, а я останусь
одна с маленьким Анатолом. И тогда он будет моей единственной радостью, моим единственным утешением...
— Но мы скоро снова будем вместе,— успокаивал я Гиту.— Совсем скоро, через неделю. Ты приедешь, как только получишь документы. А я буду ждать тебя. Каждый день выходить к твоему поезду. Только обязательно надень ту шляпку с цветами, чтобы я сразу тебя заметил. А я тем временем устроюсь в каком-нибудь отеле...
— Только смотри, чтоб он был не очень дорогой,— наставляла меня Гита.— Нам будет нелегко. Надо экономить. Две небольшие комнатки, но непременно с балконом, чтобы маленький Анатол мог дышать свежим воздухом.
Гонимая сильными ударами весел, лодка быстро поднималась вверх по течению, оставляя позади себя серебристый след.
— Как красиво! — шептала Гита.— Наверное, нам больше никогда не придется кататься здесь. Все будет так же, как и прежде, только нас с тобой здесь больше не будет.
— Не грусти! — сказал я.— Там тоже красиво, там тоже будет хорошо.
— А будем ли мы счастливы там?
— По-своему будем счастливы. Будем учиться, работать... Родится маленький Анатол. Мы будем счастливы. Только не грусти.
— Легко сказать — не грусти. Сердцу не прикажешь,— сдержанно ответила Гита.— Если бы наверное знать, что скоро опять увидимся, я бы не грустила. Но... В жизни часто все бывает не так, как нам хочется.
Борис подогнал лодку к тенистому берегу.
— Ведь ты заночуешь у нас? — спросила Гита.
— Не хочу вам мешать. Предпоследняя ночь,— с улыбкой возразил Борис.
— Оставайся, Борис,— предложил и я.— Уже поздно. Куда ты пойдешь?
Борис усмехнулся.
— Ты думаешь, у меня вместо сердца камень? Она живет неподалеку. Надо проститься...
— Она? — с нескрываемым любопытством воскликнула Гита.— Вот как! Почему же ты не взял ее сегодня с собой?
— Работает,— ответил Борис— Ткачихой. Смена кончается в полночь. Сегодня она поздно вернется домой.
Борис никогда не рассказывал о своей подруге.
— Как ее зовут? — спросил я.
— Что имя? Пустой звук. Имя существует лишь для того, чтобы отличать одного человека от другого. Но само по себе оно ни о чем не говорит. Главное в человеке характер, ум...
— А какой у нее характер? — спросила Гита.— И умная?
— Очень. Отец ее поляк. Сейчас он на каторге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128