Невозможно передать мою радость, когда строптивая коленка стала понемногу поддаваться моей воле.
Наступила осень. На Южном фронте, где сражались мои друзья, начинался неприятный период дождей. И на Валенсию временами низвергались целые лавины воды, но в жарких лучах солнца влага быстро просыхала.
И все же осень, несмотря на солнце и чудную погоду, казалась хмурой и мрачной. После того как фашисты прорвались к Средиземному морю, Валенсия стала прифронтовым городом. Передний край проходил в горах под Сагунто, и это накладывало суровый отпечаток на шумливый, легкомысленный город. В дремотные тихие пригороды уже залетал грохот канонады. Участились налеты итальянских бомбовозов, и люди рассказывали, что портовые районы лежат в развалинах.
Я внимательно следил по газетам за событиями в Испании и за рубежом. Пока девять фашистских дивизий ломились к Сагунто и Валенсии, а на Южном фронте франкисты развивали наступление в Альмаден-ском направлении, республика собирала последние силы, чтобы нанести врагу сокрушительный удар и тем самым добиться долгожданного перелома в ходе войны. В конце июля республиканцы форсировали Эбро по обе стороны Гакдесы и основательно вклинились в оборону противника. Начались самые жестокие бои за всю историю гражданской войны в Испании. Они продолжались три с половиной месяца и унесли с обеих сторон множество жертв.
Во время этой битвы в Мюнхене было подписано соглашение между Гитлером и Муссолини, Чемберле-ном и Даладье, соглашение, открывавшее Гитлеру дорогу на Прагу. Я хорошо понимал, что мюнхенская капитуляция означает также капитуляцию перед генералом Франко, которого поддерживали Гитлер и Муссолини.
Чтобы направить гитлеровские орды на Восток, против Советского Союза, Даладье и Чемберлен решили поступиться в этой дипломатической игре двумя козыряли: Прагой и Мадридом. И результаты игры не замедлили сказаться в Испании. Среди социалистов, а также националистов Каталонии, Баскии усилились капитулянтские настроения. Между тем из Германии, Италии генерал Франко получал все новые и новые пополнения живой силы и техники. Героическая борьба республики постепенно близилась к трагической развязке.
Как-то ясным осенним днем я пришел на осмотр к главврачу госпиталя.
— Очень хорошо, что вы поправились и можете ходить,— сказал он.— В скором времени вам придется покинуть Испанию.
Я не понял его и спросил, что это значит. Главврач, социалист, с улыбкой сообщил мне, что Лига Наций приняла решение о выводе с обеих сторон иностранных частей.
— И вы действительно верите,— сказал я,— что Франко выведет своих итальянских, германских наемников? Да ведь тогда ему конец!
— Трудно сказать, как поступит Франко,— ответил главврач.— Но если мы желаем этого добиться, надо показать пример.
— Сомнительный пример,— усмехнулся я.— Они этим воспользуются и задушат республику.
— О, вы пессимист! — угрюмо проворчал главврач.— И вы преувеличиваете свое значение. Теперь у нас сильная народная армия, и нам больше не нужна ваша помощь. Да и что осталось от интербригад? Небольшая горстка. Они уже погоды не делают. И если ценой вывода интербригад нам удастся добиться вывода всех иностранцев с другой стороны — а их несравненно больше,— то в результате выигрываем мы. Возможно, республика не добьется победы, но достойный мир нам будет обеспечен.
— Они не пойдут на это,— возразил я,— Они получают все новые и новые подкрепления. Они вас обманут.
— Вывод иностранцев будет происходить под контролем Лиги Наций, всякий обман исключен. Поверьте мне, это очень мудрое решение.
Но я не мог этому поверить, отлично зная, что главная опора генерала Франко — иностранные штыки. Вывод марокканцев, иностранного легиона, итальянских
дивизий и гитлеровских частей для Франко был бы смерти подобен, а уж он-то меньше всего был похож на самоубийцу. Франко может обещать, но дальше обещаний дело не пойдет. Эти мысли я оставил при себе, решив, что бесполезно спорить с человеком, который считает наилучшим выходом из войны капитуляцию. У главврача сложились свои собственные взгляды, и я понял, что он останется при своем.
Из писем Бориса и других друзей я узнал, что они вскоре покинут фронт и прибудут в Валенсию. А^дам Огринь тоже сообщал с Эбрского фронта, что их собираются демобилизовать и вывести из Испании. Я опасался, что могу застрять здесь, и написал Борису, чтобы он немедленно известил меня по прибытии в Валенсию.
В эти мрачные дни хотелось с кем-нибудь поговорить по душам, однако поблизости никого не было, и я решил съездить в Карлет к Росите Альварес. Может, она забыла то недоразумение в гостинице и простила меня. Может, мне удастся повидать ее отца и в сткревеичой, дружеской беседе обсудить создавшееся положение. Профессор Альварес тогда произвел на иечл большое впечатление, Мне даже казалось, что в этот момент Ро-сита меня волновала гораздо меньше, чем ее отец: я нуждался в моральной поддержке.
Через день-другой, сразу после утреннего обхода, я, отпросившись у врача, отправился о путь.
По дороге на вокзал, дороге, надо сказать, не близкой, я забрел в парикмахерскую подровнять свою дикую шевелюру и бороду. Парикмахером оказался инвалид с деревянной ногой. Заметив, что я хромаю, он сказал:
— Так вот и живем. Отвоевались, теперь ждем, когда придут фашисты и поставят нас к стенке.
— На Эбро идут бои,— возразил я.— Мадрид и Валенсия держатся. Пока еще рано ждать фашистов,
— А я их не жду,— продолжал инвалид.— Сами придут, хочешь — жди их, хочешь — нет. На фронте не тот уже народ, что был раньше.
— Где вы потеряли ногу? — спросил я.
— Под Мадридом. Тогда там дрались железные люди, не то что теперь,— молокососы, б^лоручья. Тоже мне вояки!
— Старички пока держатся,— сказал я. — Не всем же вроде нас подпалили крылья.
— А вас где ранили?
— На Южном,— ответил я.— Недалеко от Саламеи.
— Теперь там фашисты,— сказал парикмахер.— Летом прорвали фронт, дошли чуть ли не до Альмадены. Они везде идут вперед. Сколько же может еще держаться республика?
Я не ответил. Он был прав: фашисты всюду шли вперед. И плацдарм на Эбро республиканцы удерживали последние дни. Я вслух гадал, где фашисты нанесут следующий удар: Юг, Валенсия, Каталония?
Парикмахер усмехнулся.
— Не все ли равно? Так или иначе они одолеют и спустят с нас шкуру.
Он вылил мне на бороду полфлакона одеколона.
— Не надо,— сказал я.— Не люблю.
— А кого же мне душить им, если не вас,— рассмеялся он и слегка смазал бороду помадой.— Фашистов, этих выродков, что ли?
Он продолжал ругаться, смачивая мне волосы какой-то ароматной водой. Видимо, я пах теперь, как только что распустившийся куст розы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Наступила осень. На Южном фронте, где сражались мои друзья, начинался неприятный период дождей. И на Валенсию временами низвергались целые лавины воды, но в жарких лучах солнца влага быстро просыхала.
И все же осень, несмотря на солнце и чудную погоду, казалась хмурой и мрачной. После того как фашисты прорвались к Средиземному морю, Валенсия стала прифронтовым городом. Передний край проходил в горах под Сагунто, и это накладывало суровый отпечаток на шумливый, легкомысленный город. В дремотные тихие пригороды уже залетал грохот канонады. Участились налеты итальянских бомбовозов, и люди рассказывали, что портовые районы лежат в развалинах.
Я внимательно следил по газетам за событиями в Испании и за рубежом. Пока девять фашистских дивизий ломились к Сагунто и Валенсии, а на Южном фронте франкисты развивали наступление в Альмаден-ском направлении, республика собирала последние силы, чтобы нанести врагу сокрушительный удар и тем самым добиться долгожданного перелома в ходе войны. В конце июля республиканцы форсировали Эбро по обе стороны Гакдесы и основательно вклинились в оборону противника. Начались самые жестокие бои за всю историю гражданской войны в Испании. Они продолжались три с половиной месяца и унесли с обеих сторон множество жертв.
Во время этой битвы в Мюнхене было подписано соглашение между Гитлером и Муссолини, Чемберле-ном и Даладье, соглашение, открывавшее Гитлеру дорогу на Прагу. Я хорошо понимал, что мюнхенская капитуляция означает также капитуляцию перед генералом Франко, которого поддерживали Гитлер и Муссолини.
Чтобы направить гитлеровские орды на Восток, против Советского Союза, Даладье и Чемберлен решили поступиться в этой дипломатической игре двумя козыряли: Прагой и Мадридом. И результаты игры не замедлили сказаться в Испании. Среди социалистов, а также националистов Каталонии, Баскии усилились капитулянтские настроения. Между тем из Германии, Италии генерал Франко получал все новые и новые пополнения живой силы и техники. Героическая борьба республики постепенно близилась к трагической развязке.
Как-то ясным осенним днем я пришел на осмотр к главврачу госпиталя.
— Очень хорошо, что вы поправились и можете ходить,— сказал он.— В скором времени вам придется покинуть Испанию.
Я не понял его и спросил, что это значит. Главврач, социалист, с улыбкой сообщил мне, что Лига Наций приняла решение о выводе с обеих сторон иностранных частей.
— И вы действительно верите,— сказал я,— что Франко выведет своих итальянских, германских наемников? Да ведь тогда ему конец!
— Трудно сказать, как поступит Франко,— ответил главврач.— Но если мы желаем этого добиться, надо показать пример.
— Сомнительный пример,— усмехнулся я.— Они этим воспользуются и задушат республику.
— О, вы пессимист! — угрюмо проворчал главврач.— И вы преувеличиваете свое значение. Теперь у нас сильная народная армия, и нам больше не нужна ваша помощь. Да и что осталось от интербригад? Небольшая горстка. Они уже погоды не делают. И если ценой вывода интербригад нам удастся добиться вывода всех иностранцев с другой стороны — а их несравненно больше,— то в результате выигрываем мы. Возможно, республика не добьется победы, но достойный мир нам будет обеспечен.
— Они не пойдут на это,— возразил я,— Они получают все новые и новые подкрепления. Они вас обманут.
— Вывод иностранцев будет происходить под контролем Лиги Наций, всякий обман исключен. Поверьте мне, это очень мудрое решение.
Но я не мог этому поверить, отлично зная, что главная опора генерала Франко — иностранные штыки. Вывод марокканцев, иностранного легиона, итальянских
дивизий и гитлеровских частей для Франко был бы смерти подобен, а уж он-то меньше всего был похож на самоубийцу. Франко может обещать, но дальше обещаний дело не пойдет. Эти мысли я оставил при себе, решив, что бесполезно спорить с человеком, который считает наилучшим выходом из войны капитуляцию. У главврача сложились свои собственные взгляды, и я понял, что он останется при своем.
Из писем Бориса и других друзей я узнал, что они вскоре покинут фронт и прибудут в Валенсию. А^дам Огринь тоже сообщал с Эбрского фронта, что их собираются демобилизовать и вывести из Испании. Я опасался, что могу застрять здесь, и написал Борису, чтобы он немедленно известил меня по прибытии в Валенсию.
В эти мрачные дни хотелось с кем-нибудь поговорить по душам, однако поблизости никого не было, и я решил съездить в Карлет к Росите Альварес. Может, она забыла то недоразумение в гостинице и простила меня. Может, мне удастся повидать ее отца и в сткревеичой, дружеской беседе обсудить создавшееся положение. Профессор Альварес тогда произвел на иечл большое впечатление, Мне даже казалось, что в этот момент Ро-сита меня волновала гораздо меньше, чем ее отец: я нуждался в моральной поддержке.
Через день-другой, сразу после утреннего обхода, я, отпросившись у врача, отправился о путь.
По дороге на вокзал, дороге, надо сказать, не близкой, я забрел в парикмахерскую подровнять свою дикую шевелюру и бороду. Парикмахером оказался инвалид с деревянной ногой. Заметив, что я хромаю, он сказал:
— Так вот и живем. Отвоевались, теперь ждем, когда придут фашисты и поставят нас к стенке.
— На Эбро идут бои,— возразил я.— Мадрид и Валенсия держатся. Пока еще рано ждать фашистов,
— А я их не жду,— продолжал инвалид.— Сами придут, хочешь — жди их, хочешь — нет. На фронте не тот уже народ, что был раньше.
— Где вы потеряли ногу? — спросил я.
— Под Мадридом. Тогда там дрались железные люди, не то что теперь,— молокососы, б^лоручья. Тоже мне вояки!
— Старички пока держатся,— сказал я. — Не всем же вроде нас подпалили крылья.
— А вас где ранили?
— На Южном,— ответил я.— Недалеко от Саламеи.
— Теперь там фашисты,— сказал парикмахер.— Летом прорвали фронт, дошли чуть ли не до Альмадены. Они везде идут вперед. Сколько же может еще держаться республика?
Я не ответил. Он был прав: фашисты всюду шли вперед. И плацдарм на Эбро республиканцы удерживали последние дни. Я вслух гадал, где фашисты нанесут следующий удар: Юг, Валенсия, Каталония?
Парикмахер усмехнулся.
— Не все ли равно? Так или иначе они одолеют и спустят с нас шкуру.
Он вылил мне на бороду полфлакона одеколона.
— Не надо,— сказал я.— Не люблю.
— А кого же мне душить им, если не вас,— рассмеялся он и слегка смазал бороду помадой.— Фашистов, этих выродков, что ли?
Он продолжал ругаться, смачивая мне волосы какой-то ароматной водой. Видимо, я пах теперь, как только что распустившийся куст розы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128