Снова приближались бомбовозы, и я поспешил к своим. Ударили пушки, фонтанами взрывов указывая летчикам, куда сбрасывать бомбы. Наш пригорок на сей раз почти не тронули, больше досталось левой окраине, где закрепились испанцы. Когда дым рассеялся, на месте домов дымились развалины. Самолеты скрылись, поднялась пехота и под прикрытием артиллерии пошла в атаку. Мы встретили их метким огнем. Мятежники залегли и не решались подняться.
Тогда показались низкие итальянские танкетки. Они мчались вперед, стреляя на ходу из пулеметов, и, видимо, намеревались зайти к нам в тыл. Оживилась и пехота. Поднимались солдаты-мятежники и с криками бежали за танкетками, но их безжалостно косили пулеметы. Наши соседи испанцы стреляли аккуратно и точно. Видно, не впервые им приходилось иметь дело с бронемашинами. Пехота опять залегла. Танкетки опасались одни вырываться вперед.
Вдруг они построились в боевой порядок и пошли в атаку. Одна из них, громыхая, скрежеща металлом, ползла в расположение испанской роты, но, увидев высокую каменную ограду, повернула в нашу сторону и, не прекращая огня, стала карабкаться на пригорок.
— Готовь гранаты! — крикнул я.— Буты-ылки! Пулемет Сауки замолчал. Пулемет и винтовки теперь были бесполезны. Удачно брошенная связка гранат — вот что могло спасти нас. Тогда пригорок будет держаться. Но кто это сделает? Ты сам должен сделать, мелькнуло у меня. Ну? Остаются секуняы?
И вдруг в водосточной канаве, спускавшейся с пригорка, я увидел Яна Цериня со связкой гранат в одной руке, бутылкой в другой. Он оцепенело стоял на коленях, поджидая танкетку, которая шла прямо на него. Я замер. Фашистский танк и деревенский парень, комсомолец из Латвии,— один на один. Кто кого? Неужели? Ян Церинь с размаху швырнул под гусеницы связку гранат. Взрыв — и тут же о броню разбилась бутылка с горючим. Танкетка вздрогнула и остановилась. Сталь пылала, как береста. Открылся люк, выпрыгнул водитель. Но убежать ему не удалось. Ян Церинь рванул его на дно канавы, придавил коленом грудь.
— Отдай пистолет, подлюга! — кричал он.— Отдай пистолет!
За танкеткой на пригорок поднимались пехотинцы. Мы на время забыли о них, но теперь опять застрочил пулемет Сауки, и мятежники скатились обратно в долину, оставив на склоне несколько трупов. В горящей танкетке, сухо потрескивая, рвались пулеметные ленты. Лица обдавало жаром, дым ел глаза. Под его густой завесой Церинь приволок ко мне водителя танкетки. Это был офицер итальянской моторизованной дивизии.
— Рогка тайоппа! — выругался я.— Тебе-то что здесь нужно, проклятый макаронщик!
— Я здесь не по доброй воле. Дивизию прислали из Италии. Говорили, будем участвовать только в операциях по очистке тылов.
— Здесь тебе не Абиссиния! — От злости я едва себя сдерживал.— Здесь Испания!
— Да,— ответил он спокойно.— Эти танкетки больше подходят для Африки. Для Испании они слишком легковесны.
— Ты и сам для Испании легковесен! — Я все еще никак не мог успокоиться, хотя понимал, что горячиться не время, с врагом надо быть хладнокровным.
— Да,— ответил он, видимо не поняв меня.— Мы думали, здесь будет легче. Но вы-то чем тут держитесь? У вас же нет оружия.
— Вот этим! — сказал Ян Церинь, сунув пленному под нос кулак.
— Ну его к черту! — сказал я по-латышски.— Не стоит. Отведи к Борису, в штаб батальона.
— Пошли! — крикнул Церинь пленному.— Ползи вперед...
— Не расстреливайте меня! — сказал пленный с
Ш4 чип! 1шМ1шШ*шШт*шШшШ1яШшшЫшшш й /
дрожью в голосе.— Вас ведь тоже скоро захватят в плен. Одна из наших моторизованных колонн находится у вас в тылу. А я могу спасти вас,— и он вытащил из кармана пачку помятых листков.— Это пропуска для тех, кто хочет сдаться. С этими листками вас никто не тронет. Сеньоры, отпустите меня!
Церинь вырвал листки из рук пленного и швырнул их на землю.
— Ты, сволочь, нас не сагитируешь!
— Я не агитирую. Вас окружают, поверьте. Если хотите спастись, вы должны немедленно отступать. Операцией руководит сам главнокомандующий итальянских войск Гамбара. Испанские генералы — плохие вояки. Современная техника, моторизованные части требуют новой тактики. Наш Гамбара знает в ней толк. Он возьмет вас в кольцо. Клянусь мадонной, вас ожидает смерть. Отступайте, пока не поздно.
Церинь пинком погнал его по окопу, приговаривая:
— Пошел, пошел, Гамбара какой нашелся!
Они скрылись за поворотом. Танкетка все еще горела. Дым ел глаза. Август и Пендрик беспрерывно стреляли.
Пленный оказался прав: под вечер стало известно, что все дороги к отступлению отрезаны. Свободной оставалась только горная тропа, впрочем, и ее противник мог занять с минуты на минуту. В сумерки Дик доставил Савичу письменный приказ Эндрупа и Попова, согласно которому нам надлежало незаметно оторваться от врага,- уйти в горы в заданном направлении и там дождаться остальных рот. Как только Савич зачитал приказ, я послал Пендрика к испанцам сообщить, что отступаем.
Бои вокруг городка затихли. Тяжелая артиллерия теперь громыхала у нас в тылу. В одной из воронок среди цветущего миндаля мы похоронили павших товарищей и тихо покинули позиции. У штаба батальона встретили Эндрупа и Попова. Они подробно объяснили порядок отступления, и наша рота двинулась в горы. Мы шли в авангарде батальона и потому продвигались с особыми предосторожностями. Савич не раз напоминал, что на марше запрещается курить и разговаривать вслух.
— Если хотите выбраться отсюда,— говорил он,— будьте как тени, прозрачны и бесшумны. А сами должны все видеть, все слышать...
Добрин и Гечун со своими взводами шли впереди, мы с Савичем шагали во главе моего взвода. Пересекли долину и в указанном месте начали подъем. Издали казалось, что Гранольерс вымер. Ни в одном окне света, ни одной машины на улицах. И лишь в тылах противника царило оживление. Мятежники подтягивали свежие силы, чтобы утром опять обрушиться на город, давно покинутый республиканцами.
На перевале нужно было подождать, пока подойдут остальные роты. Мимо прошли испанские части. Уставшие от долгих боев солдаты еле двигались, ссутулившись, зябко кутаясь в плащи. Для здешних мест конец января был непривычно суровым.
— Интересно, как наши девочки из Пособланко поживают,— произнес вполголоса Микола Савич.
-*• Да, теперь там фашисты.
— Хорошо, мы тогда не поженились. Вот бы мучились! Семья и война — вещи трудносовместимые,— философствовал Савич.— В этом отношении Мануэль Зоро был прав.
— Мануэль Зоро,— сказал я, поеживаясь от холода,— наверное, лежит сейчас под теплым боком жены в Саламанке. Он и на фронте умел устраиваться.
— Кто его знает, где он теперь,— заметил Савич.— Может, поблизости, в штабе Гамбары, врачует итальянских офицеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128