.. Я с ним посылаю свое препровождение,— и, вырвав из записной книжки листок, что-то черкнул карандашом и сунул бумажку Федярке.— На вот, там помогут разыскать...
Федярка забрался в фаэтон — по-полойски тарантас на пружинах,— впереди на козлах сидел товарищ кучер, а за ним, на мягком сиденье, он, Федярка, собственной персоной. Хорошо-то как... Сидишь, и тебя мягко покачивает, и все видно — дома и дома, один другого больше и красивее. И все каменные да белые, так и светятся.,.. И ограды каменные, и ворота — на столбах какие-то звери с лохматыми гривами сидят.
— Медведь, что ли?
— Где?
— На воротах-то.
— Львы,— ответил кучер.— От медведей какая же польза...
— А от львов?
— Ну-с, порядок такой... Сила, значит... Этот вот дом купца Долгушина..
— Большо-о-й.
— Как же, деньги хранил в заграничном банке.
— У нас-то дома, что ль, украдут?
— У нас не украдут, у нас дешевле процент...— кучер подстегнул лошадь.
Федярку на повороте подбросило, он ухватился за край фаэтона, вспомнил маманьку: «Посмотрела бы, как я разъезжаю...»
В отделе по борьбе с беспризорностью у него спросили документы. Федярка потряс пустой сумкой, сказал:
— Зачем мне документы, когда тут дядя Егор есть...
Толстая тетя взяла какую-то трубку, приложила к уху и начала говорить. Смотрит в пустую стену и говорит о нем, о Федярке. — Сбежал из дому...
— Я вовсе и не сбежал, я ушел,— уточнил Федярка.
— Да, да.... Говорит, что здесь дядя Егор есть... Егор Ветлугин. Был в исполкоме? Тогда, верно, не врет, найти его надо, а малец пока у нас побудет...
Егор Ветлугин немало был удивлен, когда вошел в отдел по борьбе с детской беспризорностью и увидел сидевшего в углу племянника.
— Ты откуда взялся? — спросил он.
— В фаэтоне приехал,— оживился Федярка.— Вначале, правда, пешком шел, а потом привезли вот сюда, потому как ушел я...
— А зачем ты ушел из дома?
— Так неохота там жить... Избу разломали, за горницу хотели было взяться... Я не дал ломать и ушел... Думаю, лучше так-то...
Егор покачал головой, задумался.
— Ну, а дальше кдк? — помолчав, спросил он.
— Ну, как... Живут же люди тут... Дома-то вон какие... И опять будут строить... А может, и строят тут где... Буду кирпичи подносить, доски таскать...
— А может, вернемся?
— Не-е, домой, дядя, не поеду... Здесь город-то вон какой большой... И людей много... И Лаврушка тут... Найду — жить будем вместе...
Фанька отломал от ветлугинского дома Глафину избу и увез ее из-под крыши.. Чтобы крыша не упала, подвел под нее подпорки и в пустом, пахнувшем холодком углу теперь стали укрываться от зноя овцы. Перевез на новое место и свою долю от отца — избу с мезонином, а горенку пришлось купить за хлеб в соседней деревне. Правда, жалел Фанька Евлахину горницу, и не степы жалел — они пойдут, а окна да лиственничный звонкий потолок. Такого потолка не на одно поколение хватило бы.
С возрастающей тревогой смотрела Глафа на осунувшегося, почерневшего от заботы мужа, боялась — не подломился бы, совсем очертенел со стройкой, сам не спит и другим не дает.
А он лишь одно в ответ:
— Торопиться надо, Глафа, не успей сегодня, завтра поздно будет. Завтра, может, не дадут строиться. Вон Илька Кропот второй дом уже на оклада положил.
— Куда ему второй-то?
— Для сыновей. А у нас ведь тоже... Галька..,. «Галька-то мала еще,— и Глафа невольно вспомнила
Федярку, с тоской подумала: — Как-то он в городу живет? Пишет, что на слесаря учится. Без хлебушка, может, сидит. От родного отца не ушел бы... — и, бросив взгляд на мужа, подосадовала: — Зачем же я так-то далась тебе, короб?»
К богородицыну дню — осеннему престольному празднику— Фанька подвел дом под крышу, собрал на «помочь» мужиков и сбил в избах печи, а в горнице сложил голландку из рыжего кирпича. В избах было хорошо, а горница выделялась — лучше не надо, всеми окнами уставилась она на теплую сторону. Из окон видать, как бежит Ветлужка, а за Ветлужкой тянутся к сосновому бору поля.
Плохой был ныне урожай, выгорел от жары весь. Но тут вот, на ободворице, устоял. Забрать бы поблизости всю эту землю, в один бы кусок ее соединить. Чтобы свои за окнами хлеба росли. Чтобы из окошек скотину свою видать было. Чтобы завтракать и обедать Глафа ходила домой. Чтоб вес свое было, и все — рядышком...
...Новая весна принесла Фаньке новые заботы. Дом обшил он тесом, покрасил голубой краской, крышу железную тоже покрасил в красный цвет: на-ко, выкуси, Илька, дом-то не хуже твоего взлетел над округой. У тебя сын растет, а у меня — дочь, теперь и родниться не стыдно. Сольем два хозяйства в одно — эвон что может получиться! Да еще б на отруб, на отрубок бы попасть.... Однако как попасть? В Коврижках уже заговорили о коммуне. По правде сказать, это не обрадовало Фаньку. Другое дело — отруб. Хутор бы еще лучше. Выехал бы куда-нибудь за Угор, и поле тут, и покос, опять же и лесок тут рядышком, и голубика будет своя, и каждая сыроежка...
В петров день Фанька не пошел в кузницу. Позавтракав, оделся, поверх сатиновой рубахи натянул жилетку и отправился в Коврижки. Сегодня там по-праздничному весело. На все лады гудели колокола, пели они, языкастые, звонко и заливисто, неотступно зазывали к себе. Около церковной ограды, как всегда, разместились нищие. Какая-то нищенка-плакальщица, воздевая руки к небу, грозила пальцем, слезно взывала:
— Помолитесь, христьяне! Прогневился на нас бог всеправедный. Засушил он землю-матушку. Вон на Волге-реке места для могил не хватаит. Всемирное голодание к нам надвигается.— И, уставившись блеклыми глазами на проходившего мимо Фаньку, пропела:—Вспомните бога, подайте денежку!..
Фанька, втянув голову в плечи, отмахнулся: «Бог подаст!»— и повернул к потребилке. У кредитного товарищества он повстречал Ильку Кропота. Борода у Ильки, как лопата, нежится на широком, красной дубки лице, горит на солнцепеке, узенькие глазки хитровато поблескивают из-под лакового козырька.
— Смотри-ка,—обвел он ручищей площадь.— Не хуже прежнего стало,— и, подхватив Фаньку под локоть, повел по торговым рядам.
И верно: откуда понаехали тут люди с товаром, где все взялось,— калачи и пряники, рожки сладкие для малых ребят и петушки сусальные на палочках, рыба красная и селедки в крепком рассоле...
— На три селедки — ложка рассолу в придачу! — кричит звонкоголосо баба, ловко орудуя деревянной ложкой.
Рядом с бочкой селедок сзывает к себе людей китаец, словно забавляясь, играет он цветными бумажными шариками. За китайцем в ряд, на корточках, сидит старик с черной повязкой на глазу и неумолчно и монотонно прославляет товар:
— Ни едина вошка не затеряется, ни гнидка не удержится, ни прочая божья козявка...
Тычет пальцем Кропот в сторону старика, смеется:
— Смотри-ка, кто на чем гонь раздувает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Федярка забрался в фаэтон — по-полойски тарантас на пружинах,— впереди на козлах сидел товарищ кучер, а за ним, на мягком сиденье, он, Федярка, собственной персоной. Хорошо-то как... Сидишь, и тебя мягко покачивает, и все видно — дома и дома, один другого больше и красивее. И все каменные да белые, так и светятся.,.. И ограды каменные, и ворота — на столбах какие-то звери с лохматыми гривами сидят.
— Медведь, что ли?
— Где?
— На воротах-то.
— Львы,— ответил кучер.— От медведей какая же польза...
— А от львов?
— Ну-с, порядок такой... Сила, значит... Этот вот дом купца Долгушина..
— Большо-о-й.
— Как же, деньги хранил в заграничном банке.
— У нас-то дома, что ль, украдут?
— У нас не украдут, у нас дешевле процент...— кучер подстегнул лошадь.
Федярку на повороте подбросило, он ухватился за край фаэтона, вспомнил маманьку: «Посмотрела бы, как я разъезжаю...»
В отделе по борьбе с беспризорностью у него спросили документы. Федярка потряс пустой сумкой, сказал:
— Зачем мне документы, когда тут дядя Егор есть...
Толстая тетя взяла какую-то трубку, приложила к уху и начала говорить. Смотрит в пустую стену и говорит о нем, о Федярке. — Сбежал из дому...
— Я вовсе и не сбежал, я ушел,— уточнил Федярка.
— Да, да.... Говорит, что здесь дядя Егор есть... Егор Ветлугин. Был в исполкоме? Тогда, верно, не врет, найти его надо, а малец пока у нас побудет...
Егор Ветлугин немало был удивлен, когда вошел в отдел по борьбе с детской беспризорностью и увидел сидевшего в углу племянника.
— Ты откуда взялся? — спросил он.
— В фаэтоне приехал,— оживился Федярка.— Вначале, правда, пешком шел, а потом привезли вот сюда, потому как ушел я...
— А зачем ты ушел из дома?
— Так неохота там жить... Избу разломали, за горницу хотели было взяться... Я не дал ломать и ушел... Думаю, лучше так-то...
Егор покачал головой, задумался.
— Ну, а дальше кдк? — помолчав, спросил он.
— Ну, как... Живут же люди тут... Дома-то вон какие... И опять будут строить... А может, и строят тут где... Буду кирпичи подносить, доски таскать...
— А может, вернемся?
— Не-е, домой, дядя, не поеду... Здесь город-то вон какой большой... И людей много... И Лаврушка тут... Найду — жить будем вместе...
Фанька отломал от ветлугинского дома Глафину избу и увез ее из-под крыши.. Чтобы крыша не упала, подвел под нее подпорки и в пустом, пахнувшем холодком углу теперь стали укрываться от зноя овцы. Перевез на новое место и свою долю от отца — избу с мезонином, а горенку пришлось купить за хлеб в соседней деревне. Правда, жалел Фанька Евлахину горницу, и не степы жалел — они пойдут, а окна да лиственничный звонкий потолок. Такого потолка не на одно поколение хватило бы.
С возрастающей тревогой смотрела Глафа на осунувшегося, почерневшего от заботы мужа, боялась — не подломился бы, совсем очертенел со стройкой, сам не спит и другим не дает.
А он лишь одно в ответ:
— Торопиться надо, Глафа, не успей сегодня, завтра поздно будет. Завтра, может, не дадут строиться. Вон Илька Кропот второй дом уже на оклада положил.
— Куда ему второй-то?
— Для сыновей. А у нас ведь тоже... Галька..,. «Галька-то мала еще,— и Глафа невольно вспомнила
Федярку, с тоской подумала: — Как-то он в городу живет? Пишет, что на слесаря учится. Без хлебушка, может, сидит. От родного отца не ушел бы... — и, бросив взгляд на мужа, подосадовала: — Зачем же я так-то далась тебе, короб?»
К богородицыну дню — осеннему престольному празднику— Фанька подвел дом под крышу, собрал на «помочь» мужиков и сбил в избах печи, а в горнице сложил голландку из рыжего кирпича. В избах было хорошо, а горница выделялась — лучше не надо, всеми окнами уставилась она на теплую сторону. Из окон видать, как бежит Ветлужка, а за Ветлужкой тянутся к сосновому бору поля.
Плохой был ныне урожай, выгорел от жары весь. Но тут вот, на ободворице, устоял. Забрать бы поблизости всю эту землю, в один бы кусок ее соединить. Чтобы свои за окнами хлеба росли. Чтобы из окошек скотину свою видать было. Чтобы завтракать и обедать Глафа ходила домой. Чтоб вес свое было, и все — рядышком...
...Новая весна принесла Фаньке новые заботы. Дом обшил он тесом, покрасил голубой краской, крышу железную тоже покрасил в красный цвет: на-ко, выкуси, Илька, дом-то не хуже твоего взлетел над округой. У тебя сын растет, а у меня — дочь, теперь и родниться не стыдно. Сольем два хозяйства в одно — эвон что может получиться! Да еще б на отруб, на отрубок бы попасть.... Однако как попасть? В Коврижках уже заговорили о коммуне. По правде сказать, это не обрадовало Фаньку. Другое дело — отруб. Хутор бы еще лучше. Выехал бы куда-нибудь за Угор, и поле тут, и покос, опять же и лесок тут рядышком, и голубика будет своя, и каждая сыроежка...
В петров день Фанька не пошел в кузницу. Позавтракав, оделся, поверх сатиновой рубахи натянул жилетку и отправился в Коврижки. Сегодня там по-праздничному весело. На все лады гудели колокола, пели они, языкастые, звонко и заливисто, неотступно зазывали к себе. Около церковной ограды, как всегда, разместились нищие. Какая-то нищенка-плакальщица, воздевая руки к небу, грозила пальцем, слезно взывала:
— Помолитесь, христьяне! Прогневился на нас бог всеправедный. Засушил он землю-матушку. Вон на Волге-реке места для могил не хватаит. Всемирное голодание к нам надвигается.— И, уставившись блеклыми глазами на проходившего мимо Фаньку, пропела:—Вспомните бога, подайте денежку!..
Фанька, втянув голову в плечи, отмахнулся: «Бог подаст!»— и повернул к потребилке. У кредитного товарищества он повстречал Ильку Кропота. Борода у Ильки, как лопата, нежится на широком, красной дубки лице, горит на солнцепеке, узенькие глазки хитровато поблескивают из-под лакового козырька.
— Смотри-ка,—обвел он ручищей площадь.— Не хуже прежнего стало,— и, подхватив Фаньку под локоть, повел по торговым рядам.
И верно: откуда понаехали тут люди с товаром, где все взялось,— калачи и пряники, рожки сладкие для малых ребят и петушки сусальные на палочках, рыба красная и селедки в крепком рассоле...
— На три селедки — ложка рассолу в придачу! — кричит звонкоголосо баба, ловко орудуя деревянной ложкой.
Рядом с бочкой селедок сзывает к себе людей китаец, словно забавляясь, играет он цветными бумажными шариками. За китайцем в ряд, на корточках, сидит старик с черной повязкой на глазу и неумолчно и монотонно прославляет товар:
— Ни едина вошка не затеряется, ни гнидка не удержится, ни прочая божья козявка...
Тычет пальцем Кропот в сторону старика, смеется:
— Смотри-ка, кто на чем гонь раздувает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99