Слева дома и домишки теснили под уклон Трифонов монастырь со множеством куполов, похожих на зеленые луковицы; а там, за оврагом, на дальнем холме, высился степенно Александровский собор.
— Сколько же этих храмов понастроили цари,— бросил Ветлугин и, обогнув на перекрестке церковь, на куполах которой кричали галки, направился к базарному толчку. «А живому человеку шагу не было. Но теперь наша взяла, наведем порядок»...
Вскоре показалась базарная площадь.
В праздничные дни толчок славился бойкой торговлей
деревянными поделками — пестерями, рогожами, лаптями, всевозможными детскими игрушками.
Вспомнилось Егору, как он впервые попал сюда, в город. Это было в первый год войны, его призвали в армию, и вот он в лаптях, в домотканом зипунишке пешком притопал в Вятку. До отправки по чугунке оставалось несколько часов. Вместе с другими новобранцами Егор пошел в город. Шли по рыжим глинистым косогорам, по пустырям, заросшим крапивой и бурьяном. И чем ближе подходили к площади, тем сильнее слышался какой-то свист. Оказалось, они попали на местный праздник, прознанный «Свистуньей». Каждый год в один из весенних дней на базарном площади торговали только свистульками — глиняными петухами и соловейками, деревянными и жестяными рожками и дудочками. В этот ежегодный праздник свистульки покупали все — ребятишки, мужики, бабы, даже дряхлые старики,— покупали свистульки и все свистели в них — таков уж был тут обычай.
Накупили тогда свистулек и наши новобранцы, полные карманы их, шли обратно и всю дорогу свистели. Пришли па вокзал, смотрят — ни вагонов, ни паровоза.
— Просвистели, ребя, состав-то,— сказал какой-то железнодорожник с кокардой во лбу.— Сутки ждать надо.
— Не догнать, поди-кось?
— Кого?
— Паровоз-то?
— Догонишь, как же... Снимай лапти да босиком валяй,— усмехнулся железнодорожник.— Теперь в Москве объясняться придется...
— Да ну? — приуныли новобранцы, почесали бритые затылки: вот они, свистульки-то, как обернулись.
Но в Москве их и слушать не захотели, всех сразу толкнули на фронт. Л там — ранение, потом окопы... В окопах и услышал Егор впервые имя Ленина. Познакомился с одним вятским — Андреем Вихаревым. Тот чуток грамотнее был Егора. И старше его. Вместе с ним и встретил Егор революцию. Думал, домой вернутся — полегче будет. А тут почище карусель закрутилась...
«Революция в опасности,— опять вспомнил Ветлугин.— Но все ли понимают, что революция в опасности? Нет, не все... Вон в городском саду гремит какая музыка. П пляс стоит... Видать, тут еще не всех буржуев прижали. Веселятся, черт возьми!..»
Мимо прошли военные по двое в ряд. За ними увязались какие-то бабы в лаптях с мешками за плечами. Следом по деревянным мосткам протопал звонкими каблуками попик в длинной рясе...
«Ничего, Егор,— стараясь отогнать от себя нахлынувшие тревожные мысли, не сдавался Ветлугин.— Подмога у тебя будет. Теперь возьмем хлеб... Поддержим Питер...»— и, бросив укоризненный взгляд на праздно разгуливающих у городского сада кавалеров с дамами, вдруг подумал об Азине. «Он бы живо распознал, кто вы такие, чем занимаетесь!»
Недавно ему рассказали, что прибывший из Москвы красный командир Азии приступил к формированию вятского отряда, который должен отправиться на фронт против белочехов. Однажды Азии оцепил сад и начал проверять у гуляющих документы. И что же, среди галантных кавалеров оказалось немало царских офицеров, укрывающихся от мобилизации и, как потом выяснилось, готовивших в городе восстание. Рассказывали, будто бы одна из дам возмутилась действиями Азина и пообещала пожаловаться мужу, который, по ее словам, состоял на руководящей должности. Среди задержанных офицеров пошло оживление, начался ропот, и операция с проверкой документов чуть не сорвалась. Но вдруг рассерженный Азии крикнул: «Ну и жалуйтесь!» — и, выхватив кавалерийскую плетку, хлестнул даму пониже пояса, добавив: «Если бы ты была жена руководящего работника, не шлялась бы с белогвардейской сволочью». Это подействовало на всех — задержанные офицеры повиновались.
Было ли все это, Ветлугин толком не знал, однако ему сейчас хотелось верить, что это было именно так, и так следовало поступать. Ведь революция в опасности, и тут нет пощады врагам, не должно быть снисхождения и их подпевалам. Иначе схватят все эти мироеды революцию за горло и расправятся так же, как расправились с нашими товарищами в Шалайках...
Среди валявшихся на обочине дороги каких-то бумаг Ветлугин увидев большой лист. Он остановился и прочитал: «Приказ о мобилизации трудящихся в ряды Красной Армии...»
«Сорвали, черти!» — и, увидев человека в жилетке, сидевшего напротив возле дома со львами на воротах, спросил:
— Твой дом?
— Пока что мой...
— Так что же ты это, жилетка? Так, значит, ты чтишь приказы нашей революции? — и, схватившись за револьвер, Ветлугин подступил к нему.— А ну, мигом вешай, а то душа из тебя купеческая вон!
Жилетка не на шутку струсила и услужливо бросилась подбирать приказ.
— Да выше вешай, выше. Распустили вас тут! Под музыку вон пляшете, а питерский рабочий голодает...
— Понятно, товарищ комиссар...
— Вот так,— оглядывая водруженный снова на стену лист, сказал Ветлугин.— И не смей, жилетка, сбрасывать наши революционные приказы!
Где-то за садом раздался глухой гудок парохода. Егор погрозил домовладельцу, сдернул с плеч тужурку и бегом бросился Раздерихинским спуском к пристани.
Баржа, стоявшая у пристани рядом с пароходом, была переполнена. Люди были и на пароходе, и на берегу: папахи и серые солдатские шинели, картузы и гимнастерки, матросские бескозырки и бушлаты — все перемешалось, все двигалось, оживленно гудело.
Запыхавшись, Егор подбежал к трапу и, вскочив на него, ринулся вперед.
— Куда лезешь? — остановил его здоровенный моряк.
— Мне командира вашего.
— А зачем тебе командира? — спросил равнодушно тот и спокойным взглядом окинул гудевший берег.
И эх-х, баклажечка звонкая, Звонкая да медная, Медная, с дымком ..будто разыскивая эту баклажечку на берегу, затянул вполголоса моряк.
Потом, словно убедившись, что его баклажечку подхватили другие, взглянул па Ветлугина.
— Самого Степанова, что ль? Так вон он, командир-то наш,— и он опять указал взглядом на берег.— Во-он, тот, что в кителе.
И, покончив разговор с Ветлугиным, опять выдохнул:
И э-э-х-х, медная, с дымком... Песня, как бы обретя крылья, взметнулась над палубой и, откатившись за борт, многоголосо поплыла вдоль берега:
Медная, с дымком, С горьким дымком, С крутым кипятком...
Протискиваясь сквозь гудевшую толпу, Егор спешил за командиром, стараясь не выпустить его из виду.
— Товарищ командир,— пробравшись наконец к нему, козырнул Ветлугин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Сколько же этих храмов понастроили цари,— бросил Ветлугин и, обогнув на перекрестке церковь, на куполах которой кричали галки, направился к базарному толчку. «А живому человеку шагу не было. Но теперь наша взяла, наведем порядок»...
Вскоре показалась базарная площадь.
В праздничные дни толчок славился бойкой торговлей
деревянными поделками — пестерями, рогожами, лаптями, всевозможными детскими игрушками.
Вспомнилось Егору, как он впервые попал сюда, в город. Это было в первый год войны, его призвали в армию, и вот он в лаптях, в домотканом зипунишке пешком притопал в Вятку. До отправки по чугунке оставалось несколько часов. Вместе с другими новобранцами Егор пошел в город. Шли по рыжим глинистым косогорам, по пустырям, заросшим крапивой и бурьяном. И чем ближе подходили к площади, тем сильнее слышался какой-то свист. Оказалось, они попали на местный праздник, прознанный «Свистуньей». Каждый год в один из весенних дней на базарном площади торговали только свистульками — глиняными петухами и соловейками, деревянными и жестяными рожками и дудочками. В этот ежегодный праздник свистульки покупали все — ребятишки, мужики, бабы, даже дряхлые старики,— покупали свистульки и все свистели в них — таков уж был тут обычай.
Накупили тогда свистулек и наши новобранцы, полные карманы их, шли обратно и всю дорогу свистели. Пришли па вокзал, смотрят — ни вагонов, ни паровоза.
— Просвистели, ребя, состав-то,— сказал какой-то железнодорожник с кокардой во лбу.— Сутки ждать надо.
— Не догнать, поди-кось?
— Кого?
— Паровоз-то?
— Догонишь, как же... Снимай лапти да босиком валяй,— усмехнулся железнодорожник.— Теперь в Москве объясняться придется...
— Да ну? — приуныли новобранцы, почесали бритые затылки: вот они, свистульки-то, как обернулись.
Но в Москве их и слушать не захотели, всех сразу толкнули на фронт. Л там — ранение, потом окопы... В окопах и услышал Егор впервые имя Ленина. Познакомился с одним вятским — Андреем Вихаревым. Тот чуток грамотнее был Егора. И старше его. Вместе с ним и встретил Егор революцию. Думал, домой вернутся — полегче будет. А тут почище карусель закрутилась...
«Революция в опасности,— опять вспомнил Ветлугин.— Но все ли понимают, что революция в опасности? Нет, не все... Вон в городском саду гремит какая музыка. П пляс стоит... Видать, тут еще не всех буржуев прижали. Веселятся, черт возьми!..»
Мимо прошли военные по двое в ряд. За ними увязались какие-то бабы в лаптях с мешками за плечами. Следом по деревянным мосткам протопал звонкими каблуками попик в длинной рясе...
«Ничего, Егор,— стараясь отогнать от себя нахлынувшие тревожные мысли, не сдавался Ветлугин.— Подмога у тебя будет. Теперь возьмем хлеб... Поддержим Питер...»— и, бросив укоризненный взгляд на праздно разгуливающих у городского сада кавалеров с дамами, вдруг подумал об Азине. «Он бы живо распознал, кто вы такие, чем занимаетесь!»
Недавно ему рассказали, что прибывший из Москвы красный командир Азии приступил к формированию вятского отряда, который должен отправиться на фронт против белочехов. Однажды Азии оцепил сад и начал проверять у гуляющих документы. И что же, среди галантных кавалеров оказалось немало царских офицеров, укрывающихся от мобилизации и, как потом выяснилось, готовивших в городе восстание. Рассказывали, будто бы одна из дам возмутилась действиями Азина и пообещала пожаловаться мужу, который, по ее словам, состоял на руководящей должности. Среди задержанных офицеров пошло оживление, начался ропот, и операция с проверкой документов чуть не сорвалась. Но вдруг рассерженный Азии крикнул: «Ну и жалуйтесь!» — и, выхватив кавалерийскую плетку, хлестнул даму пониже пояса, добавив: «Если бы ты была жена руководящего работника, не шлялась бы с белогвардейской сволочью». Это подействовало на всех — задержанные офицеры повиновались.
Было ли все это, Ветлугин толком не знал, однако ему сейчас хотелось верить, что это было именно так, и так следовало поступать. Ведь революция в опасности, и тут нет пощады врагам, не должно быть снисхождения и их подпевалам. Иначе схватят все эти мироеды революцию за горло и расправятся так же, как расправились с нашими товарищами в Шалайках...
Среди валявшихся на обочине дороги каких-то бумаг Ветлугин увидев большой лист. Он остановился и прочитал: «Приказ о мобилизации трудящихся в ряды Красной Армии...»
«Сорвали, черти!» — и, увидев человека в жилетке, сидевшего напротив возле дома со львами на воротах, спросил:
— Твой дом?
— Пока что мой...
— Так что же ты это, жилетка? Так, значит, ты чтишь приказы нашей революции? — и, схватившись за револьвер, Ветлугин подступил к нему.— А ну, мигом вешай, а то душа из тебя купеческая вон!
Жилетка не на шутку струсила и услужливо бросилась подбирать приказ.
— Да выше вешай, выше. Распустили вас тут! Под музыку вон пляшете, а питерский рабочий голодает...
— Понятно, товарищ комиссар...
— Вот так,— оглядывая водруженный снова на стену лист, сказал Ветлугин.— И не смей, жилетка, сбрасывать наши революционные приказы!
Где-то за садом раздался глухой гудок парохода. Егор погрозил домовладельцу, сдернул с плеч тужурку и бегом бросился Раздерихинским спуском к пристани.
Баржа, стоявшая у пристани рядом с пароходом, была переполнена. Люди были и на пароходе, и на берегу: папахи и серые солдатские шинели, картузы и гимнастерки, матросские бескозырки и бушлаты — все перемешалось, все двигалось, оживленно гудело.
Запыхавшись, Егор подбежал к трапу и, вскочив на него, ринулся вперед.
— Куда лезешь? — остановил его здоровенный моряк.
— Мне командира вашего.
— А зачем тебе командира? — спросил равнодушно тот и спокойным взглядом окинул гудевший берег.
И эх-х, баклажечка звонкая, Звонкая да медная, Медная, с дымком ..будто разыскивая эту баклажечку на берегу, затянул вполголоса моряк.
Потом, словно убедившись, что его баклажечку подхватили другие, взглянул па Ветлугина.
— Самого Степанова, что ль? Так вон он, командир-то наш,— и он опять указал взглядом на берег.— Во-он, тот, что в кителе.
И, покончив разговор с Ветлугиным, опять выдохнул:
И э-э-х-х, медная, с дымком... Песня, как бы обретя крылья, взметнулась над палубой и, откатившись за борт, многоголосо поплыла вдоль берега:
Медная, с дымком, С горьким дымком, С крутым кипятком...
Протискиваясь сквозь гудевшую толпу, Егор спешил за командиром, стараясь не выпустить его из виду.
— Товарищ командир,— пробравшись наконец к нему, козырнул Ветлугин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99