Кругом стояла гнетущая могильная тишина, как будто во всем этом здании не было ни одной живой души,— хотя Степанов знал, что все камеры переполнены. Об этом еще вчера уведомил его начальник тюрьмы и просил кое-кого снять с казенных харчей, недвусмысленно намекая на очередной расстрел; начальник тюрьмы любил применять к своим временным жильцам крайние меры.
Вдруг что-то пискнуло под ногами, и Степанов, отпрянув в сторону, брезгливо сморщил лицо — он с детства не мог переносить мышей, а здесь, как ему показалось, они шныряли по всем углам.
Кабинет начальника тюрьмы был, как и сам начальник, неприветливо холоден. Пустые стены большой квадратной комнаты как бы говорили о житейской отрешенности его хозяина, дополняли его угрюмый вид.
Поеживаясь, Степанов подошел к шкафу, стоявшему в углу, вытянул из-за него — в позолоченной раме — портрет рыжеусого с одутловатым лицом Николая Второго. Портрет, по непонятным соображениям, все еще хранился здесь, то ли хозяин заведения поджидал зимы, чтоб использовать его на растопку, то ли ждал новых времен, чтоб возвратить портрет на прежнее место, которое отчетливо выделялось серым квадратом над массивным письменным столом.
— Чего же вы храните его тут? — спросил Степанов.
— Жалко, красочный...
— Красочный...— удивленно протянул Степанов и усмехнулся: «Николай Романов красочный... Это сказано неплохо».
Начальник тюрьмы, торопливо смахнув с портрета пыль, осторожно поставил его на прежнее место. Потом, услужливо подвинув гостю стул, спросил:
— Как же быть, господин Степанов? Во вверенном мне учреждении все камеры переполнены, а мне ваши предпровождают все новых и новых.
Не удостоив взглядом начальника, Степанов махнул рукой, словно стараясь оборониться от назойливой мухи.
— Дрелевский где находится? — спросил он.
— Пока что, по особому усмотрению, в одиночной камере.
— Привести его!
Начальник тюрьмы, сутулясь, открыл по-мышиному пискнувшую дверь, и Степанов опять почувствовал нестерпимую могильную тишину, которая почему-то угнетающе действовала на него. Прошло несколько минут, и дверь снова открылась. На пороге в сопровождении начальника показался сухощавый светловолосый человек в полосатой тельняшке, разорванной на груди, По ввалившимся щекам пробивалась русая бородка.
— Это вы и есть комиссар Дрелевский? — смерив глазами вошедшего, спросил Степанов.
— Да, это он, в точности, Дрелевский,— поспешил ответить начальник.
— Я не вас опрашиваю.
— Извиняюсь покорнейше.
— Так что же, комиссар Дрелевский? Как мне известно, вы хотели со мной встретиться. И вот, я к вашим услугам.
— Не разыгрывайте из себя победителя, вы плохо стоите на ногах.
— Ну что ж, ваш юмор я принимаю... Вполне.. Хотя он прозвучал не совсем выгодно для вас. Не лучше ли поговорить нам о другом. Скажите, зачем вы пробирались в тыл нашей Народной армии?
— Чтоб расследовать вашу контрреволюционную деятельность и потом судить вас.
— А оказалось совсем наоборот?
— К сожалению, да... Но хотя кулаки, ваши подручные, и схватили меня, это еще не говорит о вашей победе.
— Вы так считаете?—и, снова смерив Дрелевского взглядом, Степанов резко спросил:—А вы знаете, что осталось у ваших коммунистов от России?
— Я знаю, вы пытаетесь задушить свободу, но придет время, и вся Россия станет советской...
— Я согласен с вами: мы установим Советы, но только без коммунистов.
— Из эсеровской сволочи?
— Я бы не советовал вам, Дрелевский, так категорически выражаться, вы здесь не дома.— Степанов перевел взгляд на начальника тюрьмы, дав понять, чтобы тот их оставил одних.
Когда начальник вышел в коридор, Степанов, указав Дрелевскому взглядом на стул, приглашая его сесть, спросил:
— Как вас, Дрелевский, содержат здесь?
— Превосходно... Отняли все — записную книжку, карандаш... Даже очки разбили...
— Вот видите, как они... Чего же вы хотите? Это не Питер, это почти что Азия... Я сочувствую вам. Вы, я вижу, в какой-то мере интеллигентный человек. И я, вероятно, не ошибусь, если скажу, что вы и сами-то теперь не верите в эту грубую мужицкую революцию.
— Уж не ждете ли, чтоб я перешел на вашу сторону?
— А почему бы и не перейти?—оживился Степа нов.— Вы бывший моряк, я — офицер. Я много передумал... сделал вывод... Мы должны освободить русскую землю от узурпаторов. И мы начали эту миссию.
— Слушайте, Степанов, вы сказали, что вы бывший офицер. Но я удивляюсь, как вы опрометчиво поступаете. Вам Советская власть простила многое... Она доверила вам, царскому офицеру, большое дело. Но вы, растоптав это доверие, вы снова цепляетесь за старое, которое с каждым днем рушится. И ни англичане, не белочехи — никто не может изменить ход истории. Уверяю вас... Поверьте, Степанов, ваши карты биты...
— Вы так думаете?—с минуту помолчав, спросил Степанов, удивленный непреклонностью комиссара.— Мы уже взяли Нолинск и Лебяжье...
— Не-ет, вы еще их не взяли. Борьба еще только начинается...
— Вот-вот, и я так считаю... Потому и делаю вам предложение. На нашей стороне военная сила.
— А на нашей — правда.
— Без оружия ваша правда бессильна. За нас передовая часть крестьянства. Наконец, верные мне моряки... Не скрою, они вас знают... И вы ровным счетом ничего не потеряете. Скажите «да», и я сейчас же дам распоряжение об освобождении вас. Получите у нас отличную работу... большие деньги...
— Слушайте, вы, белогвардейский офицер,— Дрелев-ский метнул гневный взгляд на Степанова.— Я не продаюсь, как вы. Вы предали моряков, втянули их в грязное и позорное дело. Вы потеряли честь русского солдата. Вы пошли на преступление. И не вы меня будете судить, а мы... мы будем судить вас именем революции!
— Прекратите, арестованный!—вскочив, крикнул сорвавшимся голосом Степанов и попятился к двери.
— Не увернетесь,— спокойно сказал Дрелевокий.— Будем еще судить! И не вас одного — всю вашу белогвардейскую банду будем судить! Судить нашим, рабоче-крестьянским судом!
— Вы еще пожалеете, Дрелевский,— крикнул Степанов и, схватившись за револьвер, открыл спиной дверь— В наручники его!
— Руки, руки, арестованный, как предписано,— вбежав в кабинет, монотонно и холодно бросил начальник
тюрьмы и вдруг иным, будто потеплевшим, голосом добавил:—'Черт вас, комиссаров, побери... Можно сказать, на краю могилы, и так...
— Это вы с ним на краю могилы!—бросил Дрелевокий.
И в ответ — монотонный окрик:
— Но-но-о., в камору, арестованный, в камору...
Комиссар Вихарев сбежал по гулкой лестнице на крыльцо и, расправив плечи, вдохнул все еще душный, перегретый августовским жаром, вечерний воздух.
Парадное крыльцо с деревянными ступеньками было пристроено к срезанному углу большого четырехэтажного кирпичного здания духовного училища — ныне красного военкомата» — и выходило на площадь, заросшую огрубевшей и кое-где порыжевшей травкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99