— Ну, чего у тебя дед робит? — поинтересовался он.— С ветряком все возится?
— С ветряком. Сделает вот, и к Ильке больше не поедем, сами молоть будем. Кропот-то шибко обдирает...
— А дедушка у тебя как, задаром будет?
Юлька не знает, как дед будет молоть, и тянет просто наугад:
— Не-е-е...
— То-то вот и есть, наверно, так же, как и Кропот...
— Не-е, не Кропот... Кропот, тот в вышитой нагрудке,— не соглашается Юлька и убегает, чтобы спросить дома, как будет молоть дедушка.
Евлаха знает, если Алешка Кузовков дома, он тотчас же выберется с костылем па улицу и крикнет через дорогу Евлахе: «Ты чего, мол, меня с Кропотом-то путаешь?»
Но старик не появляется на крыльце, видать, опять ушел в лес с топором.
— А тебя он в пай не звал, тятенька?—меся на стол кипящий самовар, спросила Глафа.
— К ветряку-то? А чем мы его справим? У Фаньки для этого дела каждая железина припасена. Потому чего Алехе звать-то меня? Руки разве нужны, так у него свои руки есть... А главное—-Фанька...
«Фанька, это верно»,— молча согласилась Глафа и принялась разливать чай.
Правда, чай-то нынче у каждого свой — или морковный, или шиповниковый, — осенью бабы да ребятишки все кусты обобрали по косогору. Федярка тоже лукошко шиповника принес, теперь вот и попивают они свой чаек. Из первой заварки Глафа всегда наливает свекру, он любит погуще и цветом чтоб не блеклый был — блеклой-то да мутной воды и в кадке много.
Налила Глафа свекру стакан, подала на стеклянном блюдце. Фанька, приметила Глафа, тоже любит пить, как и свекор, из стеклянного блюдца. И ведь подумать только, какой дельный уродился этот Фанька! И собой неказистый — и низенький, и сутулый, смотришь, вроде бы с горбиком, только глаза у него забористые.
Пришла она как-то в кузницу, замок надо было починить. Фанька взял его, повертел в руках, глянул на Гла-фу, сам сутулый, а глаза — добрые.
— Чего у тебя с замком-то, Глафа?
— Ключ что-то не подходит.
Фанька повертел в руках ключ, подпилочном дернул раз-другой по бородке, вставил в скважину, крутнул — и замок запел. Ну и руки золотые, ведь замок-то сколько лет без пользы лежал!
— И как ты это умеешь все, Фаня?
— А чего тут трудного?
— Как же не трудно? Вот я не умею... Сколько за работу-то, Фаня?
— Ничего не надо.
— За спасибо, что ли?
— Это вам спасибо,— и так глянул на Глафу, что ее даже в жар кинуло: с чего бы это он?
— За что же мне спасибо?
— Как за что? Зашла вот...
Глафа зарделась и, стараясь скрыть смущение, перешагнула за порог. Чтоб еще поблагодарить, оглянулась И невольно встретилась с его глазами. «Не уходи...» — будто просили они.
И теперь, за чаем, Глафа вспомнила этот случай, вспомнила — и пожалела Фаныку: «Такой парень, а живет один-одинешенек. Девок, что ль, по нему нет?»
Пожалела — и удивилась: «С чего бы жалеть-то мне?»
Лето в тот год выдалось жаркое, в полях неожиданно разом все созрело. В другие годы бывало так: пока убираешь рожь, не спеша зреет ячмень, за ячменем — пшеница; поуберутся в полях, — тогда и овсяный сноп начинает проситься в угол. Все идет по порядочку. А тут — ие убрались с рожью, а уже начали жать ячмень, и овес уже, гляди, в рябую курицу стоит, поздний-то сев ныне догоняет первую горсть.
Алешка—тоненькие ножки похватал-похватал со снохой серпом рожь, да и решил кликнуть людей на помощь. Правда, старуха возражала: помочи-то, мол, раньше устраивали бобыли да разные захребетники, но старик процедил сквозь зубы: «Ба-был-ка» — и добавил громко:
— Тогда жни сама, если бойка шибко.
А где тут бойчиться Христе, она уже и так года три в поле не бывала, давненько прихварывала, хорошо, что еще около печи управлялась,—разве ей ныне до жатья?
Кузовков достал счеты, уселся к столу. Придут девки да бабы, бабам легонькое угощенье — по стаканчику водки, — и хватит, а девкам и того меньше — изба для каблуков есть, пусть пляшут до упаду. Избы-то не убудет. Зато в какие-нибудь полдня всю рожь у него под корень подвалят — прямая выгода.
Фанька не поддерживал затею отца, однако отговаривать не стал: наем чужих-то рук нынче, по газетам, не особо одобряется, того и гляди в эксплуататоры человеческого общества попадешь. А помочь — дело добровольное, давно оправданное, кто хочет — придет, а у кого желания нет, пусть сидит без веселья дома.
За два дня до праздника Алешка объявил в деревне, чтобы девки и бабы в воскресенье после обеда приходили к нему с серпами на канавную полосу, а вечером, как только в поле отросит, будет установлено угощение в горнице, а игрище — в избе до вторых петухов. Чтобы побольше собралось, он послал Юльку с Федяркой на угоры — надо известить и соседние деревни, на полосе места всем хватит, как и в избе.
Озабоченная Настя забежала к Глафе и тоже просила прийти — не работа нужна, распорядок. Соберется столько людей, надо всех расставить, чтоб не простояли. Тятенька-то хоть и ходко языком бренчит, а толку от него не лишка, тут в поле нужен женский глаз да уговор.
— Я-то с мамой ужин варить буду, — сказала она.— Не отказывайся, приходи, Глафа, жни — не жни, а только серпом помахивай...
Глафа почему-то даже обрадовалась приглашению: или потому, что помочь заваривалась у них в деревне впервые и побыть на ней интересно, или ей хотелось искренние услужить подруге, или обрадовало что-то другое,— и сама не знала, но, не задумываясь, она пообещала прийти, хотя надо было спроситься у свекра — отпустит ли еще он? Глафа не сомневалась в том, что свекор отпустит, но проситься надо — такой порядок у них в дому.
Когда Глафа сказала об этом свекру, Евлаха нахмурился.
— Ну, и хитер же у нас Алеха, — помолчав, ответил он. — На чужом горбу да прямо в рай...
— Так ведь как же, тятенька? Сами обращаемся нередко.
— Обращаемся к Фальке.
— Хозяйство-то одно.
— Верно говоришь, хозяйство одно... И Глафа пошла.
На большую кузовковскую полосу собралось и впрямь много людей. Пришли не только из своей деревни, прибежали девки и с угоров. А бабы, как и Глафа, пришли не ради игрища, а просто для помощи, к Фаньке-то, верно, все они обращаются — надо и его уважить. Полоса хоть и широкая, но места для всех оказалось мало, пришлось хозяину половину жниц вести на другую полосу. И там все не уместились. Тогда снова решили поделиться на две группы и жать с обоих концов, идя друг другу
им встречу. Полосища-то вой какая, протянулась на два гона, кричать друг друга —не докричишься.
Но полоса не пугает — жнут девки, только косы над ржаной стеной мелькают да платки вспархивают белыми голубями,
Алешка Кузовков как угорелый, бегает с одной полосы на другую, и хромать вроде меньше стал, еще бы, дело-то большое затеял. Две бы таких помочи — вот и вся бы рожь. А обмолотить уж сам сумеет. Фанька-то вон молотилку мастерит. Нутро из города привез, а остальное все сам сделает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— С ветряком. Сделает вот, и к Ильке больше не поедем, сами молоть будем. Кропот-то шибко обдирает...
— А дедушка у тебя как, задаром будет?
Юлька не знает, как дед будет молоть, и тянет просто наугад:
— Не-е-е...
— То-то вот и есть, наверно, так же, как и Кропот...
— Не-е, не Кропот... Кропот, тот в вышитой нагрудке,— не соглашается Юлька и убегает, чтобы спросить дома, как будет молоть дедушка.
Евлаха знает, если Алешка Кузовков дома, он тотчас же выберется с костылем па улицу и крикнет через дорогу Евлахе: «Ты чего, мол, меня с Кропотом-то путаешь?»
Но старик не появляется на крыльце, видать, опять ушел в лес с топором.
— А тебя он в пай не звал, тятенька?—меся на стол кипящий самовар, спросила Глафа.
— К ветряку-то? А чем мы его справим? У Фаньки для этого дела каждая железина припасена. Потому чего Алехе звать-то меня? Руки разве нужны, так у него свои руки есть... А главное—-Фанька...
«Фанька, это верно»,— молча согласилась Глафа и принялась разливать чай.
Правда, чай-то нынче у каждого свой — или морковный, или шиповниковый, — осенью бабы да ребятишки все кусты обобрали по косогору. Федярка тоже лукошко шиповника принес, теперь вот и попивают они свой чаек. Из первой заварки Глафа всегда наливает свекру, он любит погуще и цветом чтоб не блеклый был — блеклой-то да мутной воды и в кадке много.
Налила Глафа свекру стакан, подала на стеклянном блюдце. Фанька, приметила Глафа, тоже любит пить, как и свекор, из стеклянного блюдца. И ведь подумать только, какой дельный уродился этот Фанька! И собой неказистый — и низенький, и сутулый, смотришь, вроде бы с горбиком, только глаза у него забористые.
Пришла она как-то в кузницу, замок надо было починить. Фанька взял его, повертел в руках, глянул на Гла-фу, сам сутулый, а глаза — добрые.
— Чего у тебя с замком-то, Глафа?
— Ключ что-то не подходит.
Фанька повертел в руках ключ, подпилочном дернул раз-другой по бородке, вставил в скважину, крутнул — и замок запел. Ну и руки золотые, ведь замок-то сколько лет без пользы лежал!
— И как ты это умеешь все, Фаня?
— А чего тут трудного?
— Как же не трудно? Вот я не умею... Сколько за работу-то, Фаня?
— Ничего не надо.
— За спасибо, что ли?
— Это вам спасибо,— и так глянул на Глафу, что ее даже в жар кинуло: с чего бы это он?
— За что же мне спасибо?
— Как за что? Зашла вот...
Глафа зарделась и, стараясь скрыть смущение, перешагнула за порог. Чтоб еще поблагодарить, оглянулась И невольно встретилась с его глазами. «Не уходи...» — будто просили они.
И теперь, за чаем, Глафа вспомнила этот случай, вспомнила — и пожалела Фаныку: «Такой парень, а живет один-одинешенек. Девок, что ль, по нему нет?»
Пожалела — и удивилась: «С чего бы жалеть-то мне?»
Лето в тот год выдалось жаркое, в полях неожиданно разом все созрело. В другие годы бывало так: пока убираешь рожь, не спеша зреет ячмень, за ячменем — пшеница; поуберутся в полях, — тогда и овсяный сноп начинает проситься в угол. Все идет по порядочку. А тут — ие убрались с рожью, а уже начали жать ячмень, и овес уже, гляди, в рябую курицу стоит, поздний-то сев ныне догоняет первую горсть.
Алешка—тоненькие ножки похватал-похватал со снохой серпом рожь, да и решил кликнуть людей на помощь. Правда, старуха возражала: помочи-то, мол, раньше устраивали бобыли да разные захребетники, но старик процедил сквозь зубы: «Ба-был-ка» — и добавил громко:
— Тогда жни сама, если бойка шибко.
А где тут бойчиться Христе, она уже и так года три в поле не бывала, давненько прихварывала, хорошо, что еще около печи управлялась,—разве ей ныне до жатья?
Кузовков достал счеты, уселся к столу. Придут девки да бабы, бабам легонькое угощенье — по стаканчику водки, — и хватит, а девкам и того меньше — изба для каблуков есть, пусть пляшут до упаду. Избы-то не убудет. Зато в какие-нибудь полдня всю рожь у него под корень подвалят — прямая выгода.
Фанька не поддерживал затею отца, однако отговаривать не стал: наем чужих-то рук нынче, по газетам, не особо одобряется, того и гляди в эксплуататоры человеческого общества попадешь. А помочь — дело добровольное, давно оправданное, кто хочет — придет, а у кого желания нет, пусть сидит без веселья дома.
За два дня до праздника Алешка объявил в деревне, чтобы девки и бабы в воскресенье после обеда приходили к нему с серпами на канавную полосу, а вечером, как только в поле отросит, будет установлено угощение в горнице, а игрище — в избе до вторых петухов. Чтобы побольше собралось, он послал Юльку с Федяркой на угоры — надо известить и соседние деревни, на полосе места всем хватит, как и в избе.
Озабоченная Настя забежала к Глафе и тоже просила прийти — не работа нужна, распорядок. Соберется столько людей, надо всех расставить, чтоб не простояли. Тятенька-то хоть и ходко языком бренчит, а толку от него не лишка, тут в поле нужен женский глаз да уговор.
— Я-то с мамой ужин варить буду, — сказала она.— Не отказывайся, приходи, Глафа, жни — не жни, а только серпом помахивай...
Глафа почему-то даже обрадовалась приглашению: или потому, что помочь заваривалась у них в деревне впервые и побыть на ней интересно, или ей хотелось искренние услужить подруге, или обрадовало что-то другое,— и сама не знала, но, не задумываясь, она пообещала прийти, хотя надо было спроситься у свекра — отпустит ли еще он? Глафа не сомневалась в том, что свекор отпустит, но проситься надо — такой порядок у них в дому.
Когда Глафа сказала об этом свекру, Евлаха нахмурился.
— Ну, и хитер же у нас Алеха, — помолчав, ответил он. — На чужом горбу да прямо в рай...
— Так ведь как же, тятенька? Сами обращаемся нередко.
— Обращаемся к Фальке.
— Хозяйство-то одно.
— Верно говоришь, хозяйство одно... И Глафа пошла.
На большую кузовковскую полосу собралось и впрямь много людей. Пришли не только из своей деревни, прибежали девки и с угоров. А бабы, как и Глафа, пришли не ради игрища, а просто для помощи, к Фаньке-то, верно, все они обращаются — надо и его уважить. Полоса хоть и широкая, но места для всех оказалось мало, пришлось хозяину половину жниц вести на другую полосу. И там все не уместились. Тогда снова решили поделиться на две группы и жать с обоих концов, идя друг другу
им встречу. Полосища-то вой какая, протянулась на два гона, кричать друг друга —не докричишься.
Но полоса не пугает — жнут девки, только косы над ржаной стеной мелькают да платки вспархивают белыми голубями,
Алешка Кузовков как угорелый, бегает с одной полосы на другую, и хромать вроде меньше стал, еще бы, дело-то большое затеял. Две бы таких помочи — вот и вся бы рожь. А обмолотить уж сам сумеет. Фанька-то вон молотилку мастерит. Нутро из города привез, а остальное все сам сделает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99