— возразил Капустин.— Караульная часть находится в ведении военных и советских властей. Вы же, как известно, не являетесь представителем местной власти. Разоружив часть, вы превысили свои полномочия.
— Возможно, но мы, повторяю, поступали в интересах дела...
— Скажите, какого «дела»? — Того, которому мы служим.
— Вы должны служить революции. А вы, парализовав работу уездного исполкома, по существу, подняли руку на власть Советов...
— Это уже вы искажаете положение вещей, товарищ Капустин,— встав, заявил Степанов.— Я повторяю, что мы поступили в интересах дела... дела, как вы сказали, революции...
— А вода от ваших дел полилась на мельницу врага,— Ложенцов взмахнул рукой, в которой была зажата трубка,— и колеса этой контрреволюционной мельницы так начали крутиться, что даже Березинский и тот поднял голову.
— Березинский к нам не имеет никакого отношения,— заметил Степанов.
— А почему вы якшаетесь с ним? — спросил молчавший до этого Ветлугин.
— Мы требуем, товарищ Хомак, пролетарским увесистым словом требуем снять вашу позорную диктату. ру,—подытоживая, сказал Ложенцов. К чертовой бабушке с вашей пьяной диктатурой! Если на то пошло, мы сами без вас заготовим хлеб... Да, да.., Сами доставим его красному Питеру...
С заседания исполкома разошлись уже ночью. В кабинете председателя остались лишь двое — Ложенцов да Капустин. Расстегнув ворот гимнастерки, Петр Капустин сидел у стола. В распахнутое окно тек густой влажный воздух: только что прошел обильный дождь, и нагретая жаркими днями земля вдруг ожила, в туманной дымке неожиданно запахло распаренной хвоей и грибами. Было кругом умиротворяюще тихо и покойно. В такую пору, бывало, приезжая домой на каникулы, любил Петька ходить за грибами; выходил он, как всегда, рано, и все знали — первый гриб в лесу доставался ему. По вот уже три года он не был у родных: как только поспорил с отцом, ушел из дому, так и не возвращался туда... И не надо — отец другой закваски, с ним теперь не может быть мира. Революция не пойдет на сделку с эксплуататорами, не будет ладу и с купцами. Революция не кончилась, дойдет время, она прихлопнет и отцовскую лавку с красным товаром, все станет общим, народным... И тогда, может, поймет отец, что не он прав, а его сын Петька, которого он проклял и не хотел больше видеть...
- Должны теперь грибы пойти,— помолчав, в раздумье сказал Капустин и взглянул на Ложенцова, расстилавшего на столе вместо скатерти газету.
Марфутка моя уже бегала в лес, но нет, не было еще грибов,—ответил Ложенцов и, открыв шкаф, достал ржаной каравай, бутылку молока.— Давайте, Петр Павлович, поужинаем, а то не евши-то, как говорят, суседко рубаху разорвет,— и он засмеялся, светло-голубые глаза его заблестели добродушно и весело.— Хозяйка вот принесла, угощайтесь...
Не забывает еще? — усмехнулся Капустин и откинул рукой волосы, свисавшие па лоб непослушной светлой прядью.
— Забывать нельзя... Я ведь, Петр Павлович, крестьянин. Не выберут па следующий раз в исполком, домой вернусь и опять за соху.
— Теперь уж за плуг возьмемся, Алексей Никитич... Выбросили мы это слово «соха» из употребления. Плуг у нас должен быть на полях, а потом, глядишь, и трактор придет,—беря хлеб, ответил Капустин.— Да и
крестьянин ты совсем иной: тужурка кожаная, пулеметная лента...
— Так пулеметчик же я...
— Вот так и скажи: крестьянин, мол, пулеметчик, а проще — солдат революции...— и, помолчав, спросил:— Дома-то у тебя кто кроме жены?
— Так вот Марфутка — дочка моя старшенькая, да еще есть поменьше, кнопка такая — Кларой назвали. Есть еще сын Иван, тот не дома, на фронте... Семнадцати лет ушел. Не держал его, сам таким был. Пишет, что у Азииа в батальоне теперь...
— Это хорошо, что у Азина. Командир он дельный.
— Слышал, что дельный. Только вот он к нам не привернул, а надо бы... Видите, как тут со Степановым получается.
— Согласен, не тот, видимо, этот Степанов человек... Но в Наркомироде его поддерживают. Иван Васильевич докладывал уже туда. Ответили — разберитесь на месте, объедините усилия, действуйте сообща в интересах революции...
— А интересы-то у нас с ними, может, разные,— наливая в стаканы молоко, сказал Ложенцов.— Мы ведь как их встретили? С полным уважением. Расквартировали... Наметили пункты... Но не прошло и недели, пошли жалобы. Народ с претензией к нам, это, мол, ваше дело, коммунистов... Компрометируют они нас. Хорошо, что вы настояли перебросить отсюда полк. Но ведь и в Малмыже они не лучше будут. Пока не заменим руководство.
— Хомака отстраним.
— Не в Хомаке тут дело, Петр Павлович. Степанов тут вершит делами. Командиры отрядов его поддерживают... Старых он всех поснимал, своих приспешников поставил. Теперь около его все офицеры бывшие трутся. Даже адьютанта, и того сменил...
— В том-то и сложность вся. Основные силы мы бросили на белочехов, а у Степанова — военизированный полк. Голыми руками его не возьмешь,— сказал Капустин и опять задумался. Потом встал, расправил широкие, чуть сутулые плечи, подошел к окну, вполголоса сказал:—Охрана у нас не спит?
— Ну, как же ей спать...
— Смотрите, Ложенцов... Сейчас надо быть каждую минуту начеку... Повторяю, каждую минуту,— и, закурив, спросил:—А моряк ваш, Сипягин, почему на заседании молчал?
— Моряк-то он моряк, из крестьян, конечно, но вот тоже где-то снюхался с эсерами...
— А вы не пробовали с ним по душам поговорить?
— Не раз уже говорил. А он свое — крестьянина, мол, жалею... За пего, мол, и старый строй расстреливал...
— На этой жалости они едут пока... Но как только такие Степановы возьмутся за мужика, тогда и сипяги-ны поймут, да поздно будет,— и, кивнув в сторону окна, сказал:—А все же проверь-ка посты, не дремлют ли они там?..
Когда Ложенцов вышел проверять охрану, Капустин уперся глазами в объявление военно-революционного штаба о введении военного положения в губернии. Над кроватью, заправленной серым солдатским одеялом, висело два одинаковых больших листа, призывающих всех граждан подчиняться без пререканий и малейшего противодействия.
Пункты шестой и седьмой были, должно быть, хозяином комнаты подчеркнуты карандашом. Капустин тотчас же вслух прочитал:
— «Всякие собрания и сборища на улицах без особого на то распоряжение безусловно запрещаются!
Всякие выступления деревенского кулачества против бедноты будут беспощадно подавляться».— И тут же приписано крупно карандашом: «Оружием».
«Правильно,— согласился Капустин,— театров да ресторанов тут нет, нечего подчеркивать, что должны закрываться не позже двенадцати часов вечера. Этот пункт для Вятки больше подходит. Там эсеры и прочая сволочь гнездятся, ткут тенета капитализма против Советов».
Читая, Капустин почувствовал, как вливались в него новые силы, появлялась та уверенность, без которой, казалось, нельзя теперь жить ни одному человеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Возможно, но мы, повторяю, поступали в интересах дела...
— Скажите, какого «дела»? — Того, которому мы служим.
— Вы должны служить революции. А вы, парализовав работу уездного исполкома, по существу, подняли руку на власть Советов...
— Это уже вы искажаете положение вещей, товарищ Капустин,— встав, заявил Степанов.— Я повторяю, что мы поступили в интересах дела... дела, как вы сказали, революции...
— А вода от ваших дел полилась на мельницу врага,— Ложенцов взмахнул рукой, в которой была зажата трубка,— и колеса этой контрреволюционной мельницы так начали крутиться, что даже Березинский и тот поднял голову.
— Березинский к нам не имеет никакого отношения,— заметил Степанов.
— А почему вы якшаетесь с ним? — спросил молчавший до этого Ветлугин.
— Мы требуем, товарищ Хомак, пролетарским увесистым словом требуем снять вашу позорную диктату. ру,—подытоживая, сказал Ложенцов. К чертовой бабушке с вашей пьяной диктатурой! Если на то пошло, мы сами без вас заготовим хлеб... Да, да.., Сами доставим его красному Питеру...
С заседания исполкома разошлись уже ночью. В кабинете председателя остались лишь двое — Ложенцов да Капустин. Расстегнув ворот гимнастерки, Петр Капустин сидел у стола. В распахнутое окно тек густой влажный воздух: только что прошел обильный дождь, и нагретая жаркими днями земля вдруг ожила, в туманной дымке неожиданно запахло распаренной хвоей и грибами. Было кругом умиротворяюще тихо и покойно. В такую пору, бывало, приезжая домой на каникулы, любил Петька ходить за грибами; выходил он, как всегда, рано, и все знали — первый гриб в лесу доставался ему. По вот уже три года он не был у родных: как только поспорил с отцом, ушел из дому, так и не возвращался туда... И не надо — отец другой закваски, с ним теперь не может быть мира. Революция не пойдет на сделку с эксплуататорами, не будет ладу и с купцами. Революция не кончилась, дойдет время, она прихлопнет и отцовскую лавку с красным товаром, все станет общим, народным... И тогда, может, поймет отец, что не он прав, а его сын Петька, которого он проклял и не хотел больше видеть...
- Должны теперь грибы пойти,— помолчав, в раздумье сказал Капустин и взглянул на Ложенцова, расстилавшего на столе вместо скатерти газету.
Марфутка моя уже бегала в лес, но нет, не было еще грибов,—ответил Ложенцов и, открыв шкаф, достал ржаной каравай, бутылку молока.— Давайте, Петр Павлович, поужинаем, а то не евши-то, как говорят, суседко рубаху разорвет,— и он засмеялся, светло-голубые глаза его заблестели добродушно и весело.— Хозяйка вот принесла, угощайтесь...
Не забывает еще? — усмехнулся Капустин и откинул рукой волосы, свисавшие па лоб непослушной светлой прядью.
— Забывать нельзя... Я ведь, Петр Павлович, крестьянин. Не выберут па следующий раз в исполком, домой вернусь и опять за соху.
— Теперь уж за плуг возьмемся, Алексей Никитич... Выбросили мы это слово «соха» из употребления. Плуг у нас должен быть на полях, а потом, глядишь, и трактор придет,—беря хлеб, ответил Капустин.— Да и
крестьянин ты совсем иной: тужурка кожаная, пулеметная лента...
— Так пулеметчик же я...
— Вот так и скажи: крестьянин, мол, пулеметчик, а проще — солдат революции...— и, помолчав, спросил:— Дома-то у тебя кто кроме жены?
— Так вот Марфутка — дочка моя старшенькая, да еще есть поменьше, кнопка такая — Кларой назвали. Есть еще сын Иван, тот не дома, на фронте... Семнадцати лет ушел. Не держал его, сам таким был. Пишет, что у Азииа в батальоне теперь...
— Это хорошо, что у Азина. Командир он дельный.
— Слышал, что дельный. Только вот он к нам не привернул, а надо бы... Видите, как тут со Степановым получается.
— Согласен, не тот, видимо, этот Степанов человек... Но в Наркомироде его поддерживают. Иван Васильевич докладывал уже туда. Ответили — разберитесь на месте, объедините усилия, действуйте сообща в интересах революции...
— А интересы-то у нас с ними, может, разные,— наливая в стаканы молоко, сказал Ложенцов.— Мы ведь как их встретили? С полным уважением. Расквартировали... Наметили пункты... Но не прошло и недели, пошли жалобы. Народ с претензией к нам, это, мол, ваше дело, коммунистов... Компрометируют они нас. Хорошо, что вы настояли перебросить отсюда полк. Но ведь и в Малмыже они не лучше будут. Пока не заменим руководство.
— Хомака отстраним.
— Не в Хомаке тут дело, Петр Павлович. Степанов тут вершит делами. Командиры отрядов его поддерживают... Старых он всех поснимал, своих приспешников поставил. Теперь около его все офицеры бывшие трутся. Даже адьютанта, и того сменил...
— В том-то и сложность вся. Основные силы мы бросили на белочехов, а у Степанова — военизированный полк. Голыми руками его не возьмешь,— сказал Капустин и опять задумался. Потом встал, расправил широкие, чуть сутулые плечи, подошел к окну, вполголоса сказал:—Охрана у нас не спит?
— Ну, как же ей спать...
— Смотрите, Ложенцов... Сейчас надо быть каждую минуту начеку... Повторяю, каждую минуту,— и, закурив, спросил:—А моряк ваш, Сипягин, почему на заседании молчал?
— Моряк-то он моряк, из крестьян, конечно, но вот тоже где-то снюхался с эсерами...
— А вы не пробовали с ним по душам поговорить?
— Не раз уже говорил. А он свое — крестьянина, мол, жалею... За пего, мол, и старый строй расстреливал...
— На этой жалости они едут пока... Но как только такие Степановы возьмутся за мужика, тогда и сипяги-ны поймут, да поздно будет,— и, кивнув в сторону окна, сказал:—А все же проверь-ка посты, не дремлют ли они там?..
Когда Ложенцов вышел проверять охрану, Капустин уперся глазами в объявление военно-революционного штаба о введении военного положения в губернии. Над кроватью, заправленной серым солдатским одеялом, висело два одинаковых больших листа, призывающих всех граждан подчиняться без пререканий и малейшего противодействия.
Пункты шестой и седьмой были, должно быть, хозяином комнаты подчеркнуты карандашом. Капустин тотчас же вслух прочитал:
— «Всякие собрания и сборища на улицах без особого на то распоряжение безусловно запрещаются!
Всякие выступления деревенского кулачества против бедноты будут беспощадно подавляться».— И тут же приписано крупно карандашом: «Оружием».
«Правильно,— согласился Капустин,— театров да ресторанов тут нет, нечего подчеркивать, что должны закрываться не позже двенадцати часов вечера. Этот пункт для Вятки больше подходит. Там эсеры и прочая сволочь гнездятся, ткут тенета капитализма против Советов».
Читая, Капустин почувствовал, как вливались в него новые силы, появлялась та уверенность, без которой, казалось, нельзя теперь жить ни одному человеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99