Они давно уже целятся на Котельнич, чтоб взорвать железнодорожный мост через Вятку, отрезать север России от центра... Но это им не удастся. Если возьмемся дружно, осилим не только Степанова, осилим и белоче-хов. Не пустим их на вятскую землю...
— Само собой, не допустим, товарищ Дрелевский.
— Похоже, и договорились,— слегка улыбнулся Дрелевский и, взглянув на ручные часы, сказал: — Ну, что же, мне пора и в путь.
— А может, все же кого-нибудь послать с вами, Юрий Антонович?
— Ну, что вы, товарищ Вихарев! — возразил Дрелевский.— В своей губернии — да с охраной? Чем меньше вначале буду привлекать к себе внимание — тем лучше., Не беспокойтесь, все будет в порядке, черт не выдаст, свинья не съест,— и, немного помолчав, сказал: — Только слушай, браток, куртку-то я свою, пожалуй, у тебя оставлю. Дай что-нибудь попроще, не так в глаза бросаться стану.
— Надевайте мою гимнастерку,— предложил Вихарев.— Как раз вам по плечу должна быть.
Дорога тянулась глухим сосновым лесом и, как назло, была не ходкая, песчаная, колеса то цеплялись за переплетавшиеся меж собой узловатые корни деревьев, то глубоко врезались в перемолотый колесами песок. Лаврушка, подросток лет тринадцати, в выцветшем картузе, из-под околыша которого выбивались рыжеватые волосы, стараясь побыстрее доставить до перевоза седока, поторапливал лошадь.
— Тяжело ей,— сойдя с телеги и поправляя на лошади взмокшую шлею, с сочувствием сказал Дрелевский.
— Она ничуть... она ведь, Рыжуха, привыклая,— заступился возница.— Она вон какие воза возит. А что промокла насквозь, так это не от натуги, это от жары боль-же,— и, смахнув рукавом пот с лица, добавил: — Доедем, а там к вечеру и высохнем...
— А далеко еще?
— Ехать-то? Так, чай, не шибко далеко. А быват, и далеконько еще, если не поторопимся.
«Забавный малый»,— подумал Дрелевский и, свернув на пешеходную тропинку, опять вспомнил мать, своих сестренок...
«Шесть лет как не виделись. А теперь неизвестно, когда и встретимся... Только б они живы остались — немцы сейчас там свирепствуют... Как оккупировали они в феврале Латвию, так и начали ее терзать. А мать больная— выживет ли. И сестренки еще малы... Уходил на фронт — старшей только девять исполнилось.,..»
Это было в девятьсот двенадцатом. И не думал, что так затянется военная служба... Всех одногодков из ближних хуторов собрали тогда в пехотную часть, а его на флот. Потому — выше был ростом и пограмотнее других— церковноприходскую школу кончил с похвальным листом. Ушел из дому на флот на подводную лодку, да так и остался там. Хотел на побывку ехать, но началась война. А потом — вспыхнула революция, потом вот гражданская... Одни моряки встали на оборону Питера, другие отправились на восток. Поехал в составе «летучего отряда» на защиту Урала и он. Знал: и здесь, в далеком лесном краю, борется он за счастье своей Курляндии... На пути остановились в Вятке. Здесь было тоже неспокойно. Местные власти запросили подмоги. А тут еще в Вятке, кроме местных контриков, появились и приезжие гости: на поселение прибыли «великие» князья — Константиновичи, Кирилловичи, александровичи, да еще приехал епископ Исидор, тот самый Исидор, который тайком с царицей хоронил Гришку Распутина. Появился он в ветхой одежде, в стоптанных старых сапогах, в наскоро сшитой камилавке. Юродивый, да и только... Когда он выходил на улицу, за ним увязывалась толпа нищих. С приближением белогвардейцев начали поднимать головы бывшие царские офицеры, стали группироваться вокруг эсеровского центра.
Положение было не из легких. И Дрелевский с груп-
пой моряков, — их было восемьдесят пять,—остался в Вятке. Восстановление электростанции... Налаживание работы почты и телеграфа... И вот он — комиссар юстиции. Теперь едет в Уржум... Едет и удивляется: «Ведь там есть моряки... Как же они примкнули к белым? Большинство не пошло, говорят, за Степановым, но кое-кто и остался. Надо с них и начать. Поговорить по душам — не может быть, чтобы мы не поняли друг друга...
Дрелевский оглянулся на возницу. Тот, подстегнув лошадь, поравнялся с ним и, кивнув на телегу, сказал:
— Садитесь, дорога-то под уклон пошла. Дрелевский вскочил на облучок, снял очки и, дохнув на них, протер платком.
— А отец у тебя где? — спросил он.
— Отец-от? — переспросил мальчишка и нехотя ответил: — Нет отца-то...
— Погиб, что ли?
— Не-е... Не погиб... Ушли мы с мамкой от него.
— Это почему же?
— Так уж получилось... Мамка-то у меня хорошая. А он звонарем тут... На колокольне. С попами водится. А попы ведь те —какие живоглоды! Ну, мы с мамкой и отстегнулись от него. Мамка-то в сторожихи ушла, а я вот так, то вестовым бегаю, то отвожу кого-нибудь., Люблю на лошадях, твердая у меня рука, потому и слушаются...
— Твердая, говоришь,—улыбнулся Дрелевский.— А отца-то как звать?
— Звать-то? Больше Прошкой Моралом зовут... Потому—от Мораленков он... Теперь уж мы врозь с ним, нынче и совсем уедем.
— Куда же уедете?
— К деду... в Ржаной Полой..,. Там хорошо, просторно.
— Видать, ржи-то у вас там много? — услышав необычное название деревни, поинтересовался Дрелевский.
— Не-е... У деда овес больше, горох... Стручистый горох... Я уж там живал., Федярка там есть... Дружок мой.
Лаврушка махнул кнутом, и Рыжуха, почуяв твердую руку, пошла рысцой.
Соснячок, идущий возле дороги, сменился ольховником, мелким кустарником. Вскоре, за поворотом, из-за ивняка показалась свинцовая полоса реки.
— Ну вот мы и доехали,— остановившись, сказал Лаврушка.
Захватив охапку сена, он по-хозяйски подбросил ее лошади и, повернувшись, посмотрел на реку.
— А не покупаться ли нам? — вытирая с лица пот, сказал Дрелевский и спустился с берега на песок.
— Река-то здесь как море,— сказал Лаврушка.
— Море не такое, Лавруша,— стягивая сапоги, заметил Дрелевский.— Море как увидишь — и не расстанешься...
— А вы-то ведь расстались.
— Надо было, ничего не поделаешь,— ответил Дрелевский и, сбросив с себя полосатую тельняшку, прыгнул в воду и начал отмеривать саженками.
Лаврушка тоже плавал, но саженками он не умел. Однако он не сдавался, плыл, кряхтя и отдуваясь; на полпути повернул обратно — за моряком разве уплывешь? На половине реки Дрелевский перевернулся на спину и поплыл обратно к берегу.
— Река не море, а все ж приятно,—ухватившись за свисавшие в воду кусты, сказал он.— Как только утрясем дела, браток, снова к себе поедем.
— Куда?
— На море-океан...
— Эх,— вздохнул Лаврушка.— Вырасти бы мне, я тоже б туда,— и он принялся прыгать на одной ноге, чтобы вылить из уха воду.
— Приезжай, браток, приезжай...
Выйдя на берег, Дрелевский принялся растирать ладонью широкую грудь с вытатуированным на ней якорьком, потом снова вошел в воду и, смыв с ног песок, стал одеваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Само собой, не допустим, товарищ Дрелевский.
— Похоже, и договорились,— слегка улыбнулся Дрелевский и, взглянув на ручные часы, сказал: — Ну, что же, мне пора и в путь.
— А может, все же кого-нибудь послать с вами, Юрий Антонович?
— Ну, что вы, товарищ Вихарев! — возразил Дрелевский.— В своей губернии — да с охраной? Чем меньше вначале буду привлекать к себе внимание — тем лучше., Не беспокойтесь, все будет в порядке, черт не выдаст, свинья не съест,— и, немного помолчав, сказал: — Только слушай, браток, куртку-то я свою, пожалуй, у тебя оставлю. Дай что-нибудь попроще, не так в глаза бросаться стану.
— Надевайте мою гимнастерку,— предложил Вихарев.— Как раз вам по плечу должна быть.
Дорога тянулась глухим сосновым лесом и, как назло, была не ходкая, песчаная, колеса то цеплялись за переплетавшиеся меж собой узловатые корни деревьев, то глубоко врезались в перемолотый колесами песок. Лаврушка, подросток лет тринадцати, в выцветшем картузе, из-под околыша которого выбивались рыжеватые волосы, стараясь побыстрее доставить до перевоза седока, поторапливал лошадь.
— Тяжело ей,— сойдя с телеги и поправляя на лошади взмокшую шлею, с сочувствием сказал Дрелевский.
— Она ничуть... она ведь, Рыжуха, привыклая,— заступился возница.— Она вон какие воза возит. А что промокла насквозь, так это не от натуги, это от жары боль-же,— и, смахнув рукавом пот с лица, добавил: — Доедем, а там к вечеру и высохнем...
— А далеко еще?
— Ехать-то? Так, чай, не шибко далеко. А быват, и далеконько еще, если не поторопимся.
«Забавный малый»,— подумал Дрелевский и, свернув на пешеходную тропинку, опять вспомнил мать, своих сестренок...
«Шесть лет как не виделись. А теперь неизвестно, когда и встретимся... Только б они живы остались — немцы сейчас там свирепствуют... Как оккупировали они в феврале Латвию, так и начали ее терзать. А мать больная— выживет ли. И сестренки еще малы... Уходил на фронт — старшей только девять исполнилось.,..»
Это было в девятьсот двенадцатом. И не думал, что так затянется военная служба... Всех одногодков из ближних хуторов собрали тогда в пехотную часть, а его на флот. Потому — выше был ростом и пограмотнее других— церковноприходскую школу кончил с похвальным листом. Ушел из дому на флот на подводную лодку, да так и остался там. Хотел на побывку ехать, но началась война. А потом — вспыхнула революция, потом вот гражданская... Одни моряки встали на оборону Питера, другие отправились на восток. Поехал в составе «летучего отряда» на защиту Урала и он. Знал: и здесь, в далеком лесном краю, борется он за счастье своей Курляндии... На пути остановились в Вятке. Здесь было тоже неспокойно. Местные власти запросили подмоги. А тут еще в Вятке, кроме местных контриков, появились и приезжие гости: на поселение прибыли «великие» князья — Константиновичи, Кирилловичи, александровичи, да еще приехал епископ Исидор, тот самый Исидор, который тайком с царицей хоронил Гришку Распутина. Появился он в ветхой одежде, в стоптанных старых сапогах, в наскоро сшитой камилавке. Юродивый, да и только... Когда он выходил на улицу, за ним увязывалась толпа нищих. С приближением белогвардейцев начали поднимать головы бывшие царские офицеры, стали группироваться вокруг эсеровского центра.
Положение было не из легких. И Дрелевский с груп-
пой моряков, — их было восемьдесят пять,—остался в Вятке. Восстановление электростанции... Налаживание работы почты и телеграфа... И вот он — комиссар юстиции. Теперь едет в Уржум... Едет и удивляется: «Ведь там есть моряки... Как же они примкнули к белым? Большинство не пошло, говорят, за Степановым, но кое-кто и остался. Надо с них и начать. Поговорить по душам — не может быть, чтобы мы не поняли друг друга...
Дрелевский оглянулся на возницу. Тот, подстегнув лошадь, поравнялся с ним и, кивнув на телегу, сказал:
— Садитесь, дорога-то под уклон пошла. Дрелевский вскочил на облучок, снял очки и, дохнув на них, протер платком.
— А отец у тебя где? — спросил он.
— Отец-от? — переспросил мальчишка и нехотя ответил: — Нет отца-то...
— Погиб, что ли?
— Не-е... Не погиб... Ушли мы с мамкой от него.
— Это почему же?
— Так уж получилось... Мамка-то у меня хорошая. А он звонарем тут... На колокольне. С попами водится. А попы ведь те —какие живоглоды! Ну, мы с мамкой и отстегнулись от него. Мамка-то в сторожихи ушла, а я вот так, то вестовым бегаю, то отвожу кого-нибудь., Люблю на лошадях, твердая у меня рука, потому и слушаются...
— Твердая, говоришь,—улыбнулся Дрелевский.— А отца-то как звать?
— Звать-то? Больше Прошкой Моралом зовут... Потому—от Мораленков он... Теперь уж мы врозь с ним, нынче и совсем уедем.
— Куда же уедете?
— К деду... в Ржаной Полой..,. Там хорошо, просторно.
— Видать, ржи-то у вас там много? — услышав необычное название деревни, поинтересовался Дрелевский.
— Не-е... У деда овес больше, горох... Стручистый горох... Я уж там живал., Федярка там есть... Дружок мой.
Лаврушка махнул кнутом, и Рыжуха, почуяв твердую руку, пошла рысцой.
Соснячок, идущий возле дороги, сменился ольховником, мелким кустарником. Вскоре, за поворотом, из-за ивняка показалась свинцовая полоса реки.
— Ну вот мы и доехали,— остановившись, сказал Лаврушка.
Захватив охапку сена, он по-хозяйски подбросил ее лошади и, повернувшись, посмотрел на реку.
— А не покупаться ли нам? — вытирая с лица пот, сказал Дрелевский и спустился с берега на песок.
— Река-то здесь как море,— сказал Лаврушка.
— Море не такое, Лавруша,— стягивая сапоги, заметил Дрелевский.— Море как увидишь — и не расстанешься...
— А вы-то ведь расстались.
— Надо было, ничего не поделаешь,— ответил Дрелевский и, сбросив с себя полосатую тельняшку, прыгнул в воду и начал отмеривать саженками.
Лаврушка тоже плавал, но саженками он не умел. Однако он не сдавался, плыл, кряхтя и отдуваясь; на полпути повернул обратно — за моряком разве уплывешь? На половине реки Дрелевский перевернулся на спину и поплыл обратно к берегу.
— Река не море, а все ж приятно,—ухватившись за свисавшие в воду кусты, сказал он.— Как только утрясем дела, браток, снова к себе поедем.
— Куда?
— На море-океан...
— Эх,— вздохнул Лаврушка.— Вырасти бы мне, я тоже б туда,— и он принялся прыгать на одной ноге, чтобы вылить из уха воду.
— Приезжай, браток, приезжай...
Выйдя на берег, Дрелевский принялся растирать ладонью широкую грудь с вытатуированным на ней якорьком, потом снова вошел в воду и, смыв с ног песок, стал одеваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99