к окну—на подоконнике в два ряда накатом лежали яйца. Взяв яй-цо; чокнул его о подоконник и, выпив, снова лег на. диван.
Если белочехи до осени застрянут в Казани, как же быть с хлебом? Хлеб так и может остаться под контролем местных властей. Почему ничего не слышно из Самары? Уж не провалились ли они со своим Учредительным собранием? Надо увидеть Березинского и поговорить с ним. У него есть там связи. «Что он думает на этот счет? Что думает? Что думает?..» — неотступно преследовали мысли.
Степанов не заметил, как смежились глаза, он только почувствовал, как сладко стал куда-то проваливаться. И вдруг Березинокий. На голове его неожиданно вырос большой узел светло-русых волос. На стене — знакомый ковер, на нем висит кортик в золотой оправе... Он потянулся, хотел взять кортик, но неожиданный стук в дверь подбросил Степанова. Он вскочил и, схватившись за револьвер, спросил настороженно:
— Кто там?
— Свои, товарищ командир,— отозвался за дверью комиссар Хомак.
«В этой дурацкой лесной глуши трудно понять, где свои, где чужие»,— морщась, подумал Степанов и, взяв со стола карту, быстро свернул ее и сунул в ящик стола.
— Военкома мы считаем тоже своим, а он раздает оружие мужикам, чтобы те направили его против нас,— смотря па комиссара, продолжил он свою мысль.
— Возможно, вы правы,— согласился Хомак и, пройдя к столу, прибавил в лампе свету.— Бережете керосин, товарищ командир?
— А как же —народное достояние,— усмехнувшись одними глазами, ответил тот и взглянул на комиссара.
Смуглое с ястребиным носом лицо. Лихо закрученные усы. Из-под козырька фуражки выбивается смоляной чуб. Красавец, да и только! Чего ему здесь надо? Шел бы к бабам, что ли... И, желая как можно быстрее отделаться от комиссара, Степанов спросил:
— Ну, как там, успокоил своего Ложенцова?
— Еле-еле,— ответил Хомак,— они, видно, не представляют, что теперь тихо-мирно не возьмешь хлеб у мужика.— Поправив на боку маузер, пояснил: — Какой-то, понимаете, чудак написал, что наши взяли у него две бритвы... И еще что-то в этом роде...
— И как же Ложенцов реагировал?
— Возмущается, весь исполком повернул против нас.
Пришлось разъяснить, что это просто прискорбное недоразумение...
— Вот именно, комиссар. Из мухи не стоило бы им делать слона.
— Я так и сказал... Хотя надо признаться, товариш командир, что наши хлопцы и в самом деле не теряются. Соскучились, что ли, по сладкому куску, по теплому углу, по женской ласке?
— За каждым не уследишь, был бы хлеб взят,— Ответил Степанов и, будто вспоминая что-то, прикрыл глаза рукой.— Послушай, а ты сказал об их рабочем отряде? С какой стати на наш участок посылает Вятка своих заготовителей? Они там и так сыты... Надо телеграфировать в центр, что Вятка мешает нам в выкачке хлеба.
Степанов, слегка припадая на правую ногу, прошелся по комнате и, распахнув окно, выходящее в глухой сад, поежился от ночного холодка. «Пожалуй, тут на пятачке не плохо бы, на всякий случай, охрану выставить»,— подумал он и вдруг неожиданно спросил:
— А как вел себя Сипягин?
— Сипягин? Сипягин молчал... Обвинял наших больше Ветлугии...
— Щенок,— наливаясь краской в лице, выдохнул Степанов.— Носится на своем коне да собирает сплетни.— Взяв папиросу, он постучал мундштуком о портсигар.— Ну что ж, спасибо за информацию, комиссар,— и, шелкнув зажигалкой, прикурил.— Тебя, наверное, уже давно кто-нибудь поджидает? — спросил, пряча улыбку за голубоватыми колечками дыма.— Или еще никто не тронул за сердце? Тогда что ж, иди, садись за «Капитал»...
Когда комиссар вышел, Степанов достал из стола карту и, развернув ее, снова принялся отмеривать ножками циркуля расстояние от одного кружочка до другого. Потом прошел в соседнюю комнату и сказал Малышу, чтобы тот сейчас же сходил к Березинскому и попросил его прийти.
- Скажи, мол, я приболел,— бросил он в напутствие.
Через час пожаловал Березинский, или, как его все звали, Риторик,— сутуловатый, худощавый, с длинными темными волосами, аккуратно подстриженными под скобку.
Сняв тонкими пальцами пенсне, он протер его пестрым платком и опять ловко нацепил на переносье.
— Как известно, всегда почему-то бодливой корове бог рог не дает,— слегка картавя, первым начал он.— Днем я встретился с Ложенцовым. И представьте, что он сказал мне: ограничьте деятельность. Это он касательно моих публичных выступлении.
— Наоборот, Николаи Евгеньевич, надо шире развернуть вашу деятельность...
— А что, господин штабс-капитан, есть новости? — усаживаясь поудобнее в мягкое кресло, спросил с любопытством Риторик.
— Прошу прощения, вы назвали меня штабс-капитаном, это порадовало мой слух, однако же, дорогой Николай Евгеньевич, то время не пришло еще, я по документам значусь командиром полка,— и он усмехнулся.— Что же касается сведений... Могу порадовать: интернированный чехословацкий корпус вот-вот возьмет Ижевск с огромным арсеналом оружия.
— Об этом, позвольте, Анатолий Ананьевич, я уже информирован,— и, оглянувшись, полушепотом добавил:— Там, в городе, наши уже готовят операцию...
— Тем более! — воскликнул Степанов.— Как видите, обстановка располагает к действиям. И мы не должны сидеть сложа руки,— положив ногу на ногу и покачивая ею, продолжал он.— Если чехи пожалуют с низовья Вятки, что ж... мы выйдем им навстречу с хлебом-солью... Н я верю в вас, надеюсь, что вы тогда будете во главе здешнего уезда. Вас любят тут, знают, ценят за ваши проникновенные выступления...
Риторик, слушая, молча улыбался: похвала штабс-капитана льстила его самолюбию. Риторик и впрямьлю-бил поговорить, он говорил на митингах, на встречах, на балах — всюду.
— Благодарю вас за комплимент,—сказал он и, склонив голову набок, продолжал вполголоса:—Я получил от своего шефа совершенно конфиденциальное сообщение... В Самаре создан комитет членов Всероссийского Учредительного собрания...
— Так называемый Комуч.
— Совершенно правильно. В состав его вошел хорошо знакомый мне Петр Чирков. Этот комитет, на который я возлагаю большие надежды, уже устанавливает
связи. Через нас они собираются протянуть руку в Архангельск правительству Чайковского-Миллера...
— И что же вы намерены сейчас делать?
— Как вы, Анатолий Ананьевич, и говорили в прошлый раз, мы должны поднимать народ на восстание,— ответил Риторик и, приблизившись к Степанову и почти захлебываясь от возбуждения, жарко дохнул на его лоснящуюся, чисто выбритую щеку.— Нисколько не сомневаюсь в поддержке состоятельных крестьян...
— Я уже знаком кое с кем... Вот, скажем, есть такой Илья Кропотов из Коврижек. Я на днях был у него. Это, знаете ли, сила...
— Не сила, а силища, Анатолий Ананьевич. Слышал я, Ложенцов вооруженные дружины тут сколачивает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Если белочехи до осени застрянут в Казани, как же быть с хлебом? Хлеб так и может остаться под контролем местных властей. Почему ничего не слышно из Самары? Уж не провалились ли они со своим Учредительным собранием? Надо увидеть Березинского и поговорить с ним. У него есть там связи. «Что он думает на этот счет? Что думает? Что думает?..» — неотступно преследовали мысли.
Степанов не заметил, как смежились глаза, он только почувствовал, как сладко стал куда-то проваливаться. И вдруг Березинокий. На голове его неожиданно вырос большой узел светло-русых волос. На стене — знакомый ковер, на нем висит кортик в золотой оправе... Он потянулся, хотел взять кортик, но неожиданный стук в дверь подбросил Степанова. Он вскочил и, схватившись за револьвер, спросил настороженно:
— Кто там?
— Свои, товарищ командир,— отозвался за дверью комиссар Хомак.
«В этой дурацкой лесной глуши трудно понять, где свои, где чужие»,— морщась, подумал Степанов и, взяв со стола карту, быстро свернул ее и сунул в ящик стола.
— Военкома мы считаем тоже своим, а он раздает оружие мужикам, чтобы те направили его против нас,— смотря па комиссара, продолжил он свою мысль.
— Возможно, вы правы,— согласился Хомак и, пройдя к столу, прибавил в лампе свету.— Бережете керосин, товарищ командир?
— А как же —народное достояние,— усмехнувшись одними глазами, ответил тот и взглянул на комиссара.
Смуглое с ястребиным носом лицо. Лихо закрученные усы. Из-под козырька фуражки выбивается смоляной чуб. Красавец, да и только! Чего ему здесь надо? Шел бы к бабам, что ли... И, желая как можно быстрее отделаться от комиссара, Степанов спросил:
— Ну, как там, успокоил своего Ложенцова?
— Еле-еле,— ответил Хомак,— они, видно, не представляют, что теперь тихо-мирно не возьмешь хлеб у мужика.— Поправив на боку маузер, пояснил: — Какой-то, понимаете, чудак написал, что наши взяли у него две бритвы... И еще что-то в этом роде...
— И как же Ложенцов реагировал?
— Возмущается, весь исполком повернул против нас.
Пришлось разъяснить, что это просто прискорбное недоразумение...
— Вот именно, комиссар. Из мухи не стоило бы им делать слона.
— Я так и сказал... Хотя надо признаться, товариш командир, что наши хлопцы и в самом деле не теряются. Соскучились, что ли, по сладкому куску, по теплому углу, по женской ласке?
— За каждым не уследишь, был бы хлеб взят,— Ответил Степанов и, будто вспоминая что-то, прикрыл глаза рукой.— Послушай, а ты сказал об их рабочем отряде? С какой стати на наш участок посылает Вятка своих заготовителей? Они там и так сыты... Надо телеграфировать в центр, что Вятка мешает нам в выкачке хлеба.
Степанов, слегка припадая на правую ногу, прошелся по комнате и, распахнув окно, выходящее в глухой сад, поежился от ночного холодка. «Пожалуй, тут на пятачке не плохо бы, на всякий случай, охрану выставить»,— подумал он и вдруг неожиданно спросил:
— А как вел себя Сипягин?
— Сипягин? Сипягин молчал... Обвинял наших больше Ветлугии...
— Щенок,— наливаясь краской в лице, выдохнул Степанов.— Носится на своем коне да собирает сплетни.— Взяв папиросу, он постучал мундштуком о портсигар.— Ну что ж, спасибо за информацию, комиссар,— и, шелкнув зажигалкой, прикурил.— Тебя, наверное, уже давно кто-нибудь поджидает? — спросил, пряча улыбку за голубоватыми колечками дыма.— Или еще никто не тронул за сердце? Тогда что ж, иди, садись за «Капитал»...
Когда комиссар вышел, Степанов достал из стола карту и, развернув ее, снова принялся отмеривать ножками циркуля расстояние от одного кружочка до другого. Потом прошел в соседнюю комнату и сказал Малышу, чтобы тот сейчас же сходил к Березинскому и попросил его прийти.
- Скажи, мол, я приболел,— бросил он в напутствие.
Через час пожаловал Березинский, или, как его все звали, Риторик,— сутуловатый, худощавый, с длинными темными волосами, аккуратно подстриженными под скобку.
Сняв тонкими пальцами пенсне, он протер его пестрым платком и опять ловко нацепил на переносье.
— Как известно, всегда почему-то бодливой корове бог рог не дает,— слегка картавя, первым начал он.— Днем я встретился с Ложенцовым. И представьте, что он сказал мне: ограничьте деятельность. Это он касательно моих публичных выступлении.
— Наоборот, Николаи Евгеньевич, надо шире развернуть вашу деятельность...
— А что, господин штабс-капитан, есть новости? — усаживаясь поудобнее в мягкое кресло, спросил с любопытством Риторик.
— Прошу прощения, вы назвали меня штабс-капитаном, это порадовало мой слух, однако же, дорогой Николай Евгеньевич, то время не пришло еще, я по документам значусь командиром полка,— и он усмехнулся.— Что же касается сведений... Могу порадовать: интернированный чехословацкий корпус вот-вот возьмет Ижевск с огромным арсеналом оружия.
— Об этом, позвольте, Анатолий Ананьевич, я уже информирован,— и, оглянувшись, полушепотом добавил:— Там, в городе, наши уже готовят операцию...
— Тем более! — воскликнул Степанов.— Как видите, обстановка располагает к действиям. И мы не должны сидеть сложа руки,— положив ногу на ногу и покачивая ею, продолжал он.— Если чехи пожалуют с низовья Вятки, что ж... мы выйдем им навстречу с хлебом-солью... Н я верю в вас, надеюсь, что вы тогда будете во главе здешнего уезда. Вас любят тут, знают, ценят за ваши проникновенные выступления...
Риторик, слушая, молча улыбался: похвала штабс-капитана льстила его самолюбию. Риторик и впрямьлю-бил поговорить, он говорил на митингах, на встречах, на балах — всюду.
— Благодарю вас за комплимент,—сказал он и, склонив голову набок, продолжал вполголоса:—Я получил от своего шефа совершенно конфиденциальное сообщение... В Самаре создан комитет членов Всероссийского Учредительного собрания...
— Так называемый Комуч.
— Совершенно правильно. В состав его вошел хорошо знакомый мне Петр Чирков. Этот комитет, на который я возлагаю большие надежды, уже устанавливает
связи. Через нас они собираются протянуть руку в Архангельск правительству Чайковского-Миллера...
— И что же вы намерены сейчас делать?
— Как вы, Анатолий Ананьевич, и говорили в прошлый раз, мы должны поднимать народ на восстание,— ответил Риторик и, приблизившись к Степанову и почти захлебываясь от возбуждения, жарко дохнул на его лоснящуюся, чисто выбритую щеку.— Нисколько не сомневаюсь в поддержке состоятельных крестьян...
— Я уже знаком кое с кем... Вот, скажем, есть такой Илья Кропотов из Коврижек. Я на днях был у него. Это, знаете ли, сила...
— Не сила, а силища, Анатолий Ананьевич. Слышал я, Ложенцов вооруженные дружины тут сколачивает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99