— Вот подтверждение... Что же касается дальнейшей работы, то я считаю, что свертывать работу наших отрядов мы
и в дальнейшем не будем. И передавать хлеб кому-либо без соответствующих нарядов не собираемся.
— Жаль, очень жаль,— насупился Степанов и, закрыв план-шет, встал.— Я не думал, что наша встреча кончится так неожиданно. Однако разрешите вам, товарищ председатель, заметить, что и мы не обязаны поддерживать ваши местные соображения.
— Как так соображения? — вспыхнул Ложенцов и тоже нетал, одернул свою тужурку.—У нас не соображения, а решение губисполкома...
— У меня, товарищ председатель, полномочия Москвы, как вы изволили прочитать в документе,— с твердой решимостью не уступать ответил Степанов и, приложив руку к козырьку фуражки, молча вышел.
Ложенцов с минуту постоял, будто оценивая, что же между ними произошло, потом повернулся к окну и, увидев на улице слегка прихрамывающего Степанова, неприязненным взглядом проводил его со двора.
— Ты знаешь, Егор...— выйдя в приемную и увидев Ветлугина, сказал Ложенцов.— Ты знаешь, командир-то этот, кажется, хромает на обе ноги... Сам еще не начал заготовку хлеба, а уже на наш хлеб нацелился. Вот тебе и помощь...
- Как так нацелился?
— Собирается воспользоваться заготовленным нами хлебом.
— Л они сюда для чего приехали?
— Вот именно...— Ложенцов поправил на боку маузер.— Нет, дорогие товарищи, поработайте сами, для этого вы и присланы к нам. Это проще — взять да отгрузить готовенький хлеб, мы и сами отгрузим не хуже вас,— и вышел из комнаты.
Через несколько минут он вернулся, сказал:
— Надо об этом, Ветлугин, поставить в известность командиров наших отрядов, чтоб они ни в коем случае... И пусть эти приезжие не думают о себе лишка... Видали мы тут всяких...
И снова вышел.
Ветлугин вспомнил, как Степанов живо интересовался работавшими в уезде продотрядами, расспрашивал о том, сколько заготовлено хлеба. «Зря, видно, я ему обо всем рассказал,— подумал он, чувствуя, что зародившееся при встрече доверие к Степанову начинает
таять.— И в самом деле, сюда уже наведывались всякие...»
Вспомнилось, как весной приезжала одна комиссия, и тоже с московским мандатом. Занималась эта комиссия реквизицией имущества богачей. Но во время изъятия ценностей купца Сундырева члены комиссии крепко поспорили между собой. Узнал об этом Ложенцов, заинтересовался и, заподозрив, что дело у них не чисто, на свой риск распорядился всех их арестовать. И что же? Арестованные оказались грабителями с подложными документами...
«Прав Никитич, если приехали помогать — помогайте... считайтесь с местной властью»,— согласился с Ложенцовым Ветлугин и, вспомнив Ксену, пожалел, что напрасно он порекомендовал Степанову остановиться у них на квартире.
Сразу после разговоров с Ложенцовым Степанов вернулся в штаб, который располагался рядом с исполкомом. Пройдя в угловую комнату с окнами, выходящими на перекрещивающиеся улицы, он бросил на стол планшет и вызвал к себе комиссара Хомяка. С полит-комиссаром Степанов был еще мало знаком. Познакомился с ним он в Москве. Хомак рассказывал о себе скупо, говорил, что он где-то на Украине до войны учился по коммерческой части, потом был призван в армию, ранен, а затем — послан на заготовку хлеба. И вот сейчас— комиссар продполка, Что это за комиссар, Степанов толком еще не знал, он только начинал к нему присматриваться. И теперь ему захотелось выслушать его мнение о разговоре с Ложенцовым.
Когда вошел Хомак, высокий и бравый, в синих, с широкими карманами галифе, Степанов встал и, скрывая волнение, окинул его взглядом. Из-под фуражки комиссара с приплюснутым лаковым козырьком лихо выбивался смолимой чуб. Задержав взгляд на рыжей кобуре, прицепленной к ремню, Степанов будто между прочим спросил:
— С заряженной обоймой?
— Конечно же, товарищ командир.
— Вот-вот, будьте начеку. Я только что из уиспол-кома... И скажу, комиссар, смотреть нам придется в оба...
— Я уже слышал о Шалайках.
— Шалайки — это только эпизод. По-моему, здесь и в исполкоме не все в порядке...
— Разве?
— В какой-то мере их можно понять, люди здешние и, конечно, судят со своей местнической позиции,— не спуская пристального взгляда со своего комиссара, пояснил Степанов.— Одного лишь они не понимают, что мы им не подчинены. Будете у Ложенцова — учтите. На цыпочках ходить перед ним не станем. Задача нам ясна: выкачать хлеб для спасения столицы. Этому нужно подчинить все. Весь хлеб, находящийся на территории уезда, нужно взять в свои руки. Даже, может, придется конфисковать и заготовленный другими отрядами.
— Но ведь здесь, как вы сказали, возражают...
— Не забывайте, комиссар, что у нас шестьсот штыков, восемь пулеметов, пятьдесят кавалерийских лошадей. Это же, полагаю, не игрушки,— он слегка усмехнулся, продолжая прощупывать глазами своего комиссара.— Их доверили не кому-нибудь, а нам с вами, мы должны их использовать и, если потребуется, подавить сопротивление военной силой.
— Согласен!
— Вот и отлично,— потеплел Степанов.— Я сегодня же даю распоряжение начать повсеместно заготовку, чтоб в кратчайшие сроки реквизировать в зоне нашей дислокации весь наличный запас хлеба.
— Что-то придется, вероятно, и оставлять на продовольствие?
— Об этом нечего нам беспокоиться. Об этом пусть беспокоятся мужики, пусть обмолачивают скирды... Обмолотят— посмотрим, что можно оставить, а что и взять из вновь обмолоченного хлеба. Так-то будем действовать, комиссар!..
День за днем быстро летело время. Вот уже остался и петров день позади — опало с берез по листу, придет Илья — опадет по два. Не успеешь управиться с сенокосом, а там, гляди, и страдник подойдет, самое жаркое время года. А нынче, по всему видать, лето будет особенно жарким...
Ложенцов только что вернулся из очередной поездки по уезду. Вернулся усталый и встревоженный. Последние две ночи он почти не сомкнул глаз. По деревням ползли слухи, вот-вот надо ожидать белочехов и на Вятке,— крышка тогда большевикам... Еще сильнее ухватились богатенькие мужики за свой хлеб, оживились эсеры, а бывшие офицеры — сынки купцов и попов — примялись тайком собирать по деревням винтовки и дробовики.
Ложенцов снял с себя патронташ, отцепил от ремня гранату и, расстегнув тужурку, подошел к карте, висевшей на стене. Отыскав жилу железной дороги, он прикинул расстояние от Казани до Арска и, покачав головой, тотчас позвонил по телефону военкому. Но того на месте не оказалось, и Ложенцов попросил зайти к себе своего заместителя Сипягина.
Сипягин— как все его звали в Уржуме, «матрос Сипягин»— был коренаст и угловат. Одет он был в матросскую форму — черный бушлат, бескозырку, ходил по земле так же, как, бывало, ходил по палубе корабля, немного сутулясь и раскачиваясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
и в дальнейшем не будем. И передавать хлеб кому-либо без соответствующих нарядов не собираемся.
— Жаль, очень жаль,— насупился Степанов и, закрыв план-шет, встал.— Я не думал, что наша встреча кончится так неожиданно. Однако разрешите вам, товарищ председатель, заметить, что и мы не обязаны поддерживать ваши местные соображения.
— Как так соображения? — вспыхнул Ложенцов и тоже нетал, одернул свою тужурку.—У нас не соображения, а решение губисполкома...
— У меня, товарищ председатель, полномочия Москвы, как вы изволили прочитать в документе,— с твердой решимостью не уступать ответил Степанов и, приложив руку к козырьку фуражки, молча вышел.
Ложенцов с минуту постоял, будто оценивая, что же между ними произошло, потом повернулся к окну и, увидев на улице слегка прихрамывающего Степанова, неприязненным взглядом проводил его со двора.
— Ты знаешь, Егор...— выйдя в приемную и увидев Ветлугина, сказал Ложенцов.— Ты знаешь, командир-то этот, кажется, хромает на обе ноги... Сам еще не начал заготовку хлеба, а уже на наш хлеб нацелился. Вот тебе и помощь...
- Как так нацелился?
— Собирается воспользоваться заготовленным нами хлебом.
— Л они сюда для чего приехали?
— Вот именно...— Ложенцов поправил на боку маузер.— Нет, дорогие товарищи, поработайте сами, для этого вы и присланы к нам. Это проще — взять да отгрузить готовенький хлеб, мы и сами отгрузим не хуже вас,— и вышел из комнаты.
Через несколько минут он вернулся, сказал:
— Надо об этом, Ветлугин, поставить в известность командиров наших отрядов, чтоб они ни в коем случае... И пусть эти приезжие не думают о себе лишка... Видали мы тут всяких...
И снова вышел.
Ветлугин вспомнил, как Степанов живо интересовался работавшими в уезде продотрядами, расспрашивал о том, сколько заготовлено хлеба. «Зря, видно, я ему обо всем рассказал,— подумал он, чувствуя, что зародившееся при встрече доверие к Степанову начинает
таять.— И в самом деле, сюда уже наведывались всякие...»
Вспомнилось, как весной приезжала одна комиссия, и тоже с московским мандатом. Занималась эта комиссия реквизицией имущества богачей. Но во время изъятия ценностей купца Сундырева члены комиссии крепко поспорили между собой. Узнал об этом Ложенцов, заинтересовался и, заподозрив, что дело у них не чисто, на свой риск распорядился всех их арестовать. И что же? Арестованные оказались грабителями с подложными документами...
«Прав Никитич, если приехали помогать — помогайте... считайтесь с местной властью»,— согласился с Ложенцовым Ветлугин и, вспомнив Ксену, пожалел, что напрасно он порекомендовал Степанову остановиться у них на квартире.
Сразу после разговоров с Ложенцовым Степанов вернулся в штаб, который располагался рядом с исполкомом. Пройдя в угловую комнату с окнами, выходящими на перекрещивающиеся улицы, он бросил на стол планшет и вызвал к себе комиссара Хомяка. С полит-комиссаром Степанов был еще мало знаком. Познакомился с ним он в Москве. Хомак рассказывал о себе скупо, говорил, что он где-то на Украине до войны учился по коммерческой части, потом был призван в армию, ранен, а затем — послан на заготовку хлеба. И вот сейчас— комиссар продполка, Что это за комиссар, Степанов толком еще не знал, он только начинал к нему присматриваться. И теперь ему захотелось выслушать его мнение о разговоре с Ложенцовым.
Когда вошел Хомак, высокий и бравый, в синих, с широкими карманами галифе, Степанов встал и, скрывая волнение, окинул его взглядом. Из-под фуражки комиссара с приплюснутым лаковым козырьком лихо выбивался смолимой чуб. Задержав взгляд на рыжей кобуре, прицепленной к ремню, Степанов будто между прочим спросил:
— С заряженной обоймой?
— Конечно же, товарищ командир.
— Вот-вот, будьте начеку. Я только что из уиспол-кома... И скажу, комиссар, смотреть нам придется в оба...
— Я уже слышал о Шалайках.
— Шалайки — это только эпизод. По-моему, здесь и в исполкоме не все в порядке...
— Разве?
— В какой-то мере их можно понять, люди здешние и, конечно, судят со своей местнической позиции,— не спуская пристального взгляда со своего комиссара, пояснил Степанов.— Одного лишь они не понимают, что мы им не подчинены. Будете у Ложенцова — учтите. На цыпочках ходить перед ним не станем. Задача нам ясна: выкачать хлеб для спасения столицы. Этому нужно подчинить все. Весь хлеб, находящийся на территории уезда, нужно взять в свои руки. Даже, может, придется конфисковать и заготовленный другими отрядами.
— Но ведь здесь, как вы сказали, возражают...
— Не забывайте, комиссар, что у нас шестьсот штыков, восемь пулеметов, пятьдесят кавалерийских лошадей. Это же, полагаю, не игрушки,— он слегка усмехнулся, продолжая прощупывать глазами своего комиссара.— Их доверили не кому-нибудь, а нам с вами, мы должны их использовать и, если потребуется, подавить сопротивление военной силой.
— Согласен!
— Вот и отлично,— потеплел Степанов.— Я сегодня же даю распоряжение начать повсеместно заготовку, чтоб в кратчайшие сроки реквизировать в зоне нашей дислокации весь наличный запас хлеба.
— Что-то придется, вероятно, и оставлять на продовольствие?
— Об этом нечего нам беспокоиться. Об этом пусть беспокоятся мужики, пусть обмолачивают скирды... Обмолотят— посмотрим, что можно оставить, а что и взять из вновь обмолоченного хлеба. Так-то будем действовать, комиссар!..
День за днем быстро летело время. Вот уже остался и петров день позади — опало с берез по листу, придет Илья — опадет по два. Не успеешь управиться с сенокосом, а там, гляди, и страдник подойдет, самое жаркое время года. А нынче, по всему видать, лето будет особенно жарким...
Ложенцов только что вернулся из очередной поездки по уезду. Вернулся усталый и встревоженный. Последние две ночи он почти не сомкнул глаз. По деревням ползли слухи, вот-вот надо ожидать белочехов и на Вятке,— крышка тогда большевикам... Еще сильнее ухватились богатенькие мужики за свой хлеб, оживились эсеры, а бывшие офицеры — сынки купцов и попов — примялись тайком собирать по деревням винтовки и дробовики.
Ложенцов снял с себя патронташ, отцепил от ремня гранату и, расстегнув тужурку, подошел к карте, висевшей на стене. Отыскав жилу железной дороги, он прикинул расстояние от Казани до Арска и, покачав головой, тотчас позвонил по телефону военкому. Но того на месте не оказалось, и Ложенцов попросил зайти к себе своего заместителя Сипягина.
Сипягин— как все его звали в Уржуме, «матрос Сипягин»— был коренаст и угловат. Одет он был в матросскую форму — черный бушлат, бескозырку, ходил по земле так же, как, бывало, ходил по палубе корабля, немного сутулясь и раскачиваясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99