Дрелевский резко повернулся и запел:
Соловей мой, соловей мой, Прилетай-ка в Видземе!.
— Прекратить песню!— багровея, крикнул начальник и выскочил из камеры.
В тот день Дрелевскому не принесли обед. Это было наказание,— так объяснил себе Дрелевский. Когда встал на дежурство низкорослый с угреватым лицом парень, у Дрелевского появилось желание перемолвиться с ним. Но парень и сам, видимо, ждал этого, он то и дело загля- дывал в глазок, потом, улучив момент, открыл ставенек в окошечке и, кинув бумажку, шепнул:
— Проглоти!—и опять крикнул:—Не нарушать порядка!
Дрелевский подобрал бумажный шарик величиной с горошину, расправил его.
«Выведу, беги к воротам—там свои»,— прочитал он и почувствовал, как его забила нервная дрожь.
«Уж не провокация ли?—порывисто ходя по камере, вдруг почудилось ему.— Не хотят ли совсем отделаться от меня?»
Он снова пробежал глазами полустершиеся слова, написанные карандашом, потом скатал бумажку в шарик и бросил его в рот.
Вечером зазвенели тюремные ключи, открылась дверь, и в камеру втолкнули седобородого старика. Да, так втолкнули, что тот от дверей пролетел вдоль камеры и чуть не стукнулся о стенку головой. Осмотревшись при тусклом свете керосиновой лампочки, старик, однако, обрадовался:
— Сказали, что в одиночку, а тут, смотри-ка, люди есть...
— Хоромы не без жильцов,— все еще не расставаясь с мыслью о записке, ответил Дрелевский и, приподнявшись, почувствовал, как от голода у него закружилась голова.
— От мышей-то как оберегаешься?— первым делом спросил старик.— В общих-то каморах, буржуи они экие, так по людям и бегают. У одного горемыки, сказывали, ночью чуть ухо не отгрызли,— и, помолчав, спросил:— Вас-то здесь за какие провинки?
— Давно, говорят, не отдыхал, вот и пригласили в гости на недельку,— ответил Дрелевский.
— Это понятно,— согласился старик.— Они теперь вашего брата вкруговую толкают, будто снопы на овин,— и, ухватившись руками за голову с седеющими нечесаными полосами, глухо простонал:—А дома-то... Знали бы вы, дома-то, как они, буржуи, обошлись со мной,— и, присев на корточки, спросил:— Слушай, сынок, ты грамотный, вижу, объясни мне, какую жизнь хотят уготовать нам эти степановцы?
— А ты сам прикинь, какой будет жизнь, когда у тебя отнимут землю, а у рабочего — фабрики, заводы...
— Так это что ж получается? Вроде тот же хомут, да только супонью вверх?— спросил старик и в раздумье добавил:—Не-е-т, буржуй ты экий, на это я никак не согласный.
— А тебя и не спросят.
— Как не спросят, а еще революционеры, мол, мы, социялисты...
— Это у них вывеска такая.
— В буржуя их, в душу тогда, коли с такой вывеской они к нам,— и, потеребив сполстившуюся бороду, опять опросил:— Дак как же делу-то теперь быть?
— Бороться надо, отец.
— Как же бороться, коли руки веревкой скручены? Подмога-то придет ли?
— Скоро придет, папаша.
— Слава те, господи,— старик даже перекрестился.— Думаешь, с которой стороны каюк-то им уготован?
— Со всех сторон.
— Да ну?! — просиял старик.— По такому случаю покурить бы не лишне...
Дрелевский молча пошарил в кармане и, насобирав немного табачных крошек, протянул старику:
— На вот, затянись — и спать. Ложись рядом — теплее...
— Спасибо, товарищ... Морячок, что ль?
— Он самый.
— По рубахе вижу. Не с Балтия?
— Оттуда.
Дрелевский подполз к стене и потянулся рукой к маленькому оконцу под потолком.
— Тоскуешь по воздуху-то?—укладываясь в углу, спросил старик.— Я тоже тоскую. Воздух-то у нас, в Ржаном Полое, эвон какой вкусный да сытный. Травами пахнет медовыми да хлебушком, да у меня в огороде хмелем душистым.
Слушая старика, Дрелевский невольно вспомнил свое судно, и вдруг его словно опахнул свежий, упругий морской воздух, слегка подсоленный. Бывало, выйдешь в море —ширь-то какая кругом, душа радуется!
Веря в то, что он все равно еще увидит и море, и родную и милую Латвию, Дрелевский вполголоса запел свою любимую:
Соловей мой, соловей мой, Прилетай-ка в Видземе... Сядь на яблонь, спой мне песню О высокой Рижской башне. Если петь ты не захочешь, Бойся: ястреб заклюет!..
— Верно, сыпок, ястреб-то, стервец когтистый, всю душу исклевал нашу,—согласился старик и принялся укладываться на пол.
— Звать-то тебя как, папаша?
— Прежде бы вроде Евлантием, а теперь вот, видишь, следственный... А за что следство — неизвестно.
Слушая Евлаху, Дрелевский придвинулся к нему и, подложив под голову большие ладони, задумался.
«Сам я виноват, сам,— в который уже раз упрекнул он себя.— Недооценил противника. Думал — тут моряки, свои братишки... С ними всегда можно найти общий язык. А о мужиках и не думал,— с детства я знал мужика... Чего же его бояться было? И предупреждали ведь... И в губкоме говорили, и Маша моя просила, чтоб остерегался, и Вихарев... А я только отшучивался: не таких, мол, брали... А тут, смотри, дело-то не шуткой обернулось. Краснощекий-то... Как он приметил меня? Не у мальчонки ли выведал что-нибудь? Нет, непростительно это мне,— сам, черт возьми, виноват. Революция требует бдительности... бдительности и еще раз бдительности...»
И вдруг еле слышный голос коридорного:
— Дрелевский, на выход!
Дрелевский вскочил, пригладил рукой волосы, шагнул за порог камеры в длинный, слабо освещенный коридор.
Коридорный быстро набросил на его плечи чей-то мундир, толкнул к выходу. Вот он спустился вниз. В привратнике тихо. Часовой, опустив взлохмаченную голову на стол, спал. У ног валялась пустая бутылка. Тем временем коридорный открыл дверь, ведущую из привратника во двор, шепнул Дрелевскому: «Беги!»
Дрелевский, окинув глазами двор, бросился вдоль кирпичной стены к массивным воротам.
«Тихо, тихо...» — прошептал было часовой и только собирался открыть ворота, как вдруг раздался сигнальный звонок. В дверях неожиданно показался начальник тюрьмы в сопровождении вооруженных солдат из охраны.
— Здравия желаю, господин начальник!—вытянувшись, козырнул нерастерявшийся Дрелевский.
— Здравия желаю,— машинально ответил тот и вдруг спохватился:— Постой, кто ты?— и, загородив ему проход, отшатнулся.— Держи его! Держи!!!
Еще дымился обгоревший остов военкомата, а в доме Вьершовых собрались нолинские купцы поговорить о том, кому же теперь надлежит заправлять в городе всеми де-
лами. Будто бы Степанов все управление возложил пока на своего заместителя Зверева, но Зверев был ранен и лежал в больнице. А тут не дремали и святые отцы, они уже давненько намеревались протолкнуть к власти поповского сынка — офицера Амфиохия Илюминарокого, весельчака и страстного игрока в карты. Купечество же возражало и желало, чтобы управлял городскими делами кто-нибудь из своих людей, хотя бы, на худой конец, тот же Сафаней Вьершов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99