Бежит Алешка по полосе, на ходу колоски подбирает да в картуз свой бросает —как колосок, так и колобок...
Кое-кто из баб уже завидует: смотри-ка, много выж-нут ведь ему! Ну и Алеха, дельно удумал, посмотрим, какое угощение поставит.
Угощение готовит Настя. Она тоже ног под собой не чует — наготовь-ка на такую ораву. Старуха—мать Христя сидит на прилечке да только распоряжается: столько-то хлеба надо, столько-то щей... Хлеба запасли заранее— испекли с десяток ржаных караваев да доску пшенични-ииков. Пшеничников хватит каждому по жеребейку. Пшеничники даже маслом сверху легонько помазали — пусть вспоминают добрых хозяев. Наварили студня чугун, разлили маслянистую жижу в кринки, тарелки, блюда,— все, что подходящее было, заняли, унесли в. сени на холодок, приставили караул — Юлька должна оберегать угощение от кошек. Наварили и щей — тоже чугун ведерный. Третий чугун — каши овсяной. Чего же еще,— сытно будет, девки да бабы в Ржаном Полое и так ядрены, перекармливать не годится... Что же касается другого угощения, так оно кое для кого держится в секрете. Для виду на стол Алешка выставит несколько бутылок с наклейками, а еще — три четверти самогону припасено. Чуть чего,— водочку, мол, пили, не самогонную кумышку.
«Посчитай да поукладывай все-то — не дешево обойдется,— прикинув, подумала Христя. — Не окупят ведь столько добра!»
Выглянув с припечка из-за трубы, посоветовала:
— Щи-то бы водицей разбавить... Проработаются, есть захотят. Того и гляди не хватит...
А работали в поле, верно, не расклоняясь. Полоса под серпами будто ходуном ходила. Вначале и голосов друг
друга не слышали, а теперь вон уже девки перекликаются. Хозяин только подбадривает:
— Солнышко-то низенько стало, нажмите еще, бабоньки, на середку.
— Нажимаем, Елексий, середка-то, она сладкая,— хохотнув, ответила Гаврина сноха, и все засмеялись.
— Постарайтесь и вы, девочки, изба большая... — А дролечки-то наши придут ли?
— Пусть приходят, только без бурла, смотрите. Не разрешу, ни в коем разе...
Кузовков бурла страшится, хотя и знает, что ныне некому бурлом ходить.
Откуда и взялось это «бурло»? Зашли бы ребята в избу тихонько, поздоровались с девушками, семечками их угостили. А то заскочат гуртом с шумом да криком, — девки разбегаются по углам, а парни под рев гармони орут как можно громче, ударяют кулаками по полицам, в суматохе тушат огонь и в темноте ищут своих дро-лечек...
— А без бурла какое же игрище? — возражают ему девки.
— Нет, нет, и не уговаривайте, вы у меня эдак и дом опрокинете.
— А ты что, так и думал от нас легко отделаться, Елексий?
— Не отделается, теперь он в наших руках — девкиных.
И опять засмеялись.
Солнце уже опустилось за лес, уже край неба, еще недавно распаленный докрасна, вроде как остыл и стал бледно-лиловым, уже с другой стороны показался косой осколок луны, а росы так и нет. А раз не отрооило— и Алешка — тоненькие ножки с полосы не ведет жниц, теперь он ходит около тяжелых снопов да помалкивает, как будто и дело не его — роса укажет, когда с полосы идти.
— Сухорос ведь, девки! — кто-то с тоской сказал вполголоса.
И вдруг какая-то девушка громко, озорно запела:
Нас, девчонок, не пускаешь,
Будь ты проклят, сухорос!
Ой ты, дролечка, не знаешь,
Сколько пролито тут слез.
С другого края ей уже вторит:
Где хозяюшка ты наша,
Не проквасила ли щи?
Долго, долго не зовешь ты,
Хоть на полосе — пляши.
И опять прежний голос, озорной и задорный:
Голосяночку тяну я
До дролечки мово,
Принеси, милой, в корзинке
Мне поесть нибудь-чево-о...
Дошло наконец до Алешки.
— Ставить суслоны пора, бабоньки!—крикнул он так, что все услышали и облегченно вздохнули.
— Давайте, девоньки, быстренько, — и Глафа, подняв сноп, поставила его па середину полосы, сдружила руками колосья.
И словно сами начали подбегать снопы, со всех сторон они пристраивались к Глафиному— минута-другая, И плечистый суслон готов. Да не один, на полосе уже родилось таких с десяток — стоят они еще без картузиков, но тут уже стараются сами хозяева — Алешка и Фанька идут вдоль хлебного ряда и не спеша накрывают сгруженные снопы клобуками.
А девушки все ставят суслоны и ставят.
— Ух и снопищи, как бочки, — поднимая сноп, говорит Глафа.
— Снопы-то навязали по самой Христе — не обхватишь.
— Спасибо, бабоньки, спасибо, дорогие, — хвалит Алешка. — Теперь милости прошу к нашему шалашу.
А в «шалаше» том—во всех окнах огонь. Не бывало сроду так у Кузовковых—-и в избе, и в горнице, и в селях светло.
В большой старинной избе совсем пусто, остались одни лавки, да полати, да полицы вдоль стены. Даже икон на божнице не видать.
— Боги не любят игрищев, — оказала Христя. — Ну, да бог — милостивый, может, нас и простит, коли некому в поле робить, — и с ее разрешения богов вынесли на шочееку в чулан и закрыли на замок.
В горнице — наоборот — тесновато, столы сдвинуты
на середину, по краям поставлены скамьи. На столах крудками положен хлеб, поставлен в разных посудинах студень. Глафа и тут помогает Насте — она ловко раскладывает на столы желтые бруски пшеничников. На улице шум, хохот: девки у колодца моют руки, лицо, брызгаются.
Христя на припечке вздыхает — напрасно ведь льют воду, оголят колодец-то. А в сенях уже слышны чьи-то каблуки.
— Давайте, девоньки, давайте, махоньки.
И вот уже за столом тесно, шумно, уже жарковато. Сам Кузовков в белой, расшитой петухами рубахе, несет на подносе стаканы с самокуром, за ним, со вторым подносом, идет Фанька.
— У-у-у?!—удивляется девушка с кудерками около висков и, несмело беря стакан, спрашивает: — На двоих иль на одну?
— Тяни одна, — подхватывает подруга.
— По аппетиту тут, — поясняет хозяин. — Тут ведь разные посудники: и побольше, и поменьше, и для девушек, и для бабочек.
— Ну что ж, давай испробую.
— Девка попробовала, да хм...
— Ха-ха-ха!..
Гудит горница, как потревоженный улей.
Но вот на улице пиликнула чья-то гармошка с колокольчиками,— и девки, побросав еду, бросились из-за столов в избу, каждой хочется занять место поудобней да повыгодней: одним хочется посидеть на виду, другим, наоборот, где-нибудь в углу у припечка.
И вот уже все девки в сборе, сидят они по лавкам вкруговую дружным полукольцом. Бабы — те забрались на печь к Христе да около печи установились, ребятиш-ки-недоросточки, среди них и Федярка с Юлькой, на полатях улеглись, — это, и бабы, и ребятишки, так сказать, зрители. Кому что надо — кому плясать, кому смотреть да тайны девичьи разгадывать.
А гармошка подала голосок — и пропала. Зря взбаламутила только девок, кашу-то почти никто не отведал. И жеребейки пшеничников на столе целехонькие остались.
Но это не беда — девушки и так сыты. Девушки уже поют песни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Кое-кто из баб уже завидует: смотри-ка, много выж-нут ведь ему! Ну и Алеха, дельно удумал, посмотрим, какое угощение поставит.
Угощение готовит Настя. Она тоже ног под собой не чует — наготовь-ка на такую ораву. Старуха—мать Христя сидит на прилечке да только распоряжается: столько-то хлеба надо, столько-то щей... Хлеба запасли заранее— испекли с десяток ржаных караваев да доску пшенични-ииков. Пшеничников хватит каждому по жеребейку. Пшеничники даже маслом сверху легонько помазали — пусть вспоминают добрых хозяев. Наварили студня чугун, разлили маслянистую жижу в кринки, тарелки, блюда,— все, что подходящее было, заняли, унесли в. сени на холодок, приставили караул — Юлька должна оберегать угощение от кошек. Наварили и щей — тоже чугун ведерный. Третий чугун — каши овсяной. Чего же еще,— сытно будет, девки да бабы в Ржаном Полое и так ядрены, перекармливать не годится... Что же касается другого угощения, так оно кое для кого держится в секрете. Для виду на стол Алешка выставит несколько бутылок с наклейками, а еще — три четверти самогону припасено. Чуть чего,— водочку, мол, пили, не самогонную кумышку.
«Посчитай да поукладывай все-то — не дешево обойдется,— прикинув, подумала Христя. — Не окупят ведь столько добра!»
Выглянув с припечка из-за трубы, посоветовала:
— Щи-то бы водицей разбавить... Проработаются, есть захотят. Того и гляди не хватит...
А работали в поле, верно, не расклоняясь. Полоса под серпами будто ходуном ходила. Вначале и голосов друг
друга не слышали, а теперь вон уже девки перекликаются. Хозяин только подбадривает:
— Солнышко-то низенько стало, нажмите еще, бабоньки, на середку.
— Нажимаем, Елексий, середка-то, она сладкая,— хохотнув, ответила Гаврина сноха, и все засмеялись.
— Постарайтесь и вы, девочки, изба большая... — А дролечки-то наши придут ли?
— Пусть приходят, только без бурла, смотрите. Не разрешу, ни в коем разе...
Кузовков бурла страшится, хотя и знает, что ныне некому бурлом ходить.
Откуда и взялось это «бурло»? Зашли бы ребята в избу тихонько, поздоровались с девушками, семечками их угостили. А то заскочат гуртом с шумом да криком, — девки разбегаются по углам, а парни под рев гармони орут как можно громче, ударяют кулаками по полицам, в суматохе тушат огонь и в темноте ищут своих дро-лечек...
— А без бурла какое же игрище? — возражают ему девки.
— Нет, нет, и не уговаривайте, вы у меня эдак и дом опрокинете.
— А ты что, так и думал от нас легко отделаться, Елексий?
— Не отделается, теперь он в наших руках — девкиных.
И опять засмеялись.
Солнце уже опустилось за лес, уже край неба, еще недавно распаленный докрасна, вроде как остыл и стал бледно-лиловым, уже с другой стороны показался косой осколок луны, а росы так и нет. А раз не отрооило— и Алешка — тоненькие ножки с полосы не ведет жниц, теперь он ходит около тяжелых снопов да помалкивает, как будто и дело не его — роса укажет, когда с полосы идти.
— Сухорос ведь, девки! — кто-то с тоской сказал вполголоса.
И вдруг какая-то девушка громко, озорно запела:
Нас, девчонок, не пускаешь,
Будь ты проклят, сухорос!
Ой ты, дролечка, не знаешь,
Сколько пролито тут слез.
С другого края ей уже вторит:
Где хозяюшка ты наша,
Не проквасила ли щи?
Долго, долго не зовешь ты,
Хоть на полосе — пляши.
И опять прежний голос, озорной и задорный:
Голосяночку тяну я
До дролечки мово,
Принеси, милой, в корзинке
Мне поесть нибудь-чево-о...
Дошло наконец до Алешки.
— Ставить суслоны пора, бабоньки!—крикнул он так, что все услышали и облегченно вздохнули.
— Давайте, девоньки, быстренько, — и Глафа, подняв сноп, поставила его па середину полосы, сдружила руками колосья.
И словно сами начали подбегать снопы, со всех сторон они пристраивались к Глафиному— минута-другая, И плечистый суслон готов. Да не один, на полосе уже родилось таких с десяток — стоят они еще без картузиков, но тут уже стараются сами хозяева — Алешка и Фанька идут вдоль хлебного ряда и не спеша накрывают сгруженные снопы клобуками.
А девушки все ставят суслоны и ставят.
— Ух и снопищи, как бочки, — поднимая сноп, говорит Глафа.
— Снопы-то навязали по самой Христе — не обхватишь.
— Спасибо, бабоньки, спасибо, дорогие, — хвалит Алешка. — Теперь милости прошу к нашему шалашу.
А в «шалаше» том—во всех окнах огонь. Не бывало сроду так у Кузовковых—-и в избе, и в горнице, и в селях светло.
В большой старинной избе совсем пусто, остались одни лавки, да полати, да полицы вдоль стены. Даже икон на божнице не видать.
— Боги не любят игрищев, — оказала Христя. — Ну, да бог — милостивый, может, нас и простит, коли некому в поле робить, — и с ее разрешения богов вынесли на шочееку в чулан и закрыли на замок.
В горнице — наоборот — тесновато, столы сдвинуты
на середину, по краям поставлены скамьи. На столах крудками положен хлеб, поставлен в разных посудинах студень. Глафа и тут помогает Насте — она ловко раскладывает на столы желтые бруски пшеничников. На улице шум, хохот: девки у колодца моют руки, лицо, брызгаются.
Христя на припечке вздыхает — напрасно ведь льют воду, оголят колодец-то. А в сенях уже слышны чьи-то каблуки.
— Давайте, девоньки, давайте, махоньки.
И вот уже за столом тесно, шумно, уже жарковато. Сам Кузовков в белой, расшитой петухами рубахе, несет на подносе стаканы с самокуром, за ним, со вторым подносом, идет Фанька.
— У-у-у?!—удивляется девушка с кудерками около висков и, несмело беря стакан, спрашивает: — На двоих иль на одну?
— Тяни одна, — подхватывает подруга.
— По аппетиту тут, — поясняет хозяин. — Тут ведь разные посудники: и побольше, и поменьше, и для девушек, и для бабочек.
— Ну что ж, давай испробую.
— Девка попробовала, да хм...
— Ха-ха-ха!..
Гудит горница, как потревоженный улей.
Но вот на улице пиликнула чья-то гармошка с колокольчиками,— и девки, побросав еду, бросились из-за столов в избу, каждой хочется занять место поудобней да повыгодней: одним хочется посидеть на виду, другим, наоборот, где-нибудь в углу у припечка.
И вот уже все девки в сборе, сидят они по лавкам вкруговую дружным полукольцом. Бабы — те забрались на печь к Христе да около печи установились, ребятиш-ки-недоросточки, среди них и Федярка с Юлькой, на полатях улеглись, — это, и бабы, и ребятишки, так сказать, зрители. Кому что надо — кому плясать, кому смотреть да тайны девичьи разгадывать.
А гармошка подала голосок — и пропала. Зря взбаламутила только девок, кашу-то почти никто не отведал. И жеребейки пшеничников на столе целехонькие остались.
Но это не беда — девушки и так сыты. Девушки уже поют песни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99