— Разберись попарно! Начнем с крайних хат. На операцию — полчаса. Сбор здесь.
Подхватив винтовки, солдаты мигом построились и сомкнутым строем двинулись в деревню. Федярка поспешил за ними.
Поравнявшись с домом Алешки — тоненькие ножки, два солдата отделились и повернули к крыльцу, двое других направились дальше.
«Может быть, нас и обойдут?» — подумал с надеждой Федярка, но около их дома вдруг остановился усатый.
— Который дом-то твой? — спросил он Федярку и, не
дожидаясь ответа, свернул к Ветлугиным.
— Мамашка-то дома у тебя? — подходя к крыльцу,снова спросил он.
— Не пущу! — сжал свое ружьецо Федярка.
— Ух ты, какой вояка,— усмехнулся усатый и надвинул на глаза мальчика картуз.
Поднявшись на крыльцо, он отшвырнул в сторону метлу, толкнул тяжелым сапогом дверь.
— Ну, где у вас хлеб?
— Не здесь хлеб.
— А где?
— Не здесь,— твердил Федярка. — А мамкино добро?
— И добро не здесь.
— Ах, вон как ты, еще и не сказываешь, сосунок,— бросил усатый сердитый взгляд на мальчика и, сбив на затылок свою папаху, распахнул чулан.
Федярка издали смотрел, как усатый вытащил из чулана окованный жестью сундук, открыл его и начал выбрасывать все, что там лежало, мамкину кофту, платье, цветистый платок... Не прошло и пяти минут, как на полу уже валялась его рубашка., белая в голубую полоску.
Федярка схватил рубашку и, прижав ее к груди,крикнул:
— Не дам!
— Нужно мне твое барахло,— буркнул себе под нос усатый, все еще роясь в сундуке.— А вот это идет,— и он поднял увесистый тюк — пестрядинное, в красную клетку поло/но, которое только что весной выткала Федяркина мать.— И это вот тоже пойдет,— усатый держал на цепочке круглые часы с блестящими серебряными крышками.
— Не трожь, тятькины!.— озлился Федярка.
— Тятька себе другие приобретет,— ответил усатый и опустил часы в кармам. Затем, подхватив под мышку пестрядинный тюк, спустился по ступенькам.
Федярка, захлопнув пустой ящик, бросился следом за усатым.
Из других домов тоже выходили солдаты с поклажей. За ними выбегали перепуганные, в слезах старухи.
— Грабители вы, а не заступники!
— Мы не грабители, мы анархисты, бабка,— смеясь, скалился белобрысый солдат.
— Вот и говорю, что нархисты... С другого крыльца советовал бабам старик:
— За мужиками бежите, бабье, зовите мужиков.
— Не пускают... В конце деревни пушка стоит...
— Вот она, новая-то власть,— сетовал старик.
— А чего плохого: оправляться и то под охраной будешь,— на ходу ответил белобрысый.— Без охраны, того гляди, волки добро-то твое оторвут...
— Хо-хо-хо,— весело раскатился усатый.— Нечем будет и с бабами справляться! — и уже строже скомандовал:— Хлеб грузить на телеги... Живо-о-о!
Когда под вечер вернулись с работы мужики, в деревне стоном стоял бабий гвалт: у одной унесли полотно, у другой похитили масло, у третьей — деньги...
Алешка — тоненькие ножки шумел больше всех: — Это ведь твой, Евлаптий, сын небось команду такую подал. Взял да и доказал па всех, у кого где и что лежит.
— Ты брось, буржуй, лясы точить,— огрызнулся Евлаха.— Мой-то парень где служит?
— Где не где, а там же.
— Там же, да, может, у другой власти.
— Зря уклоняешься, Ёвлантей, ограбила твоя власть деревню да и убёгла.
— Догнать их, надо, мародеров!
— Догнать и забрать свое! Трудовое ведь, сами пряли, сами ткали, бабоньки,— подбежав, закричала Макуха, высокая и костистая в плечах баба.— Чего вы, мужики, рты-то раскрыли? Чего за баб не заступаетесь?
— Десятский, сзывай колоколом мужиков! — крикнул во весь голос Алешка Кузовков.
Не прошло и полчаса, как вся деревня высыпала к амбарам. Мужиков собралось человек сорок, а то и больше. Кто пришел со своим ружьем, кто — с казенным. На днях приезжал уржумский военком, на телеге привез десятка три винтовок для дружины. Собрал комитет бедноты, именем революции наказал: «Если появятся чехи белые — беритесь разом за винтовки». А тут вон как обернулось, еще до чехов пришлось взяться за винтовочки...
Перед путем-дорогой мужики закурили. Угощая друг друга самосадом, хвалились: табак нынь на грядках вырос, как на прибрежных песках лопух,— знай завертывай. Покурили, переглянулись и пошли. Впереди всех Кузовков, он ходкий, ноги у него длинные, как шагнет — другому два шага надо сделать.
— Засветло догоним, ребя,— подбадривал он.
— Поди, не догнать, Олеш?
— Надо догнать,— поддержал Евлаха и, оглянувшись, увидел ребятишек: — А вы куда, пешкарье?
— Мы тоже с вами,— гордо ответил за всех Федярка.
— Арш домой. Марш говорю, а то вот я вас! — и Евлаха потрусил на обочь дороги к вересовому кусту.
Сломил прут — и к ребятам. Те бросились наутек, но вскоре, увидев, что никто за ними не гонится, остановились.
— Я вот тебе!—издали пригрозил дед Федярке.
А тот, спрятав за спину ружьецо и отделившись от других, упрямо тянулся за мужиками, бороздя босыми ногами мягкую пыльную дорогу.
«Отчего я такой маленький,— насупившись, думал с тоской Федярка.— Все большие, а вот мы с Лаврушкой маленькие, вроде и мужики, а все ж таки недоросточки. И никуда-то нас не берут: ни на лесной покос, ни в погоню...»
Через час-другой уже начало темнеть, а мародеров ржанополойцы так и не догнали. И след их где-то простыл.
Хоть и ходко бежал впереди Алешка — тоненькие ножки, а не усмотрел, по какой они кинулись дороге.
— Может, за речку перемахнули?
— Может, и за речку...
Мужики остановились на перепутье, достали кисеты с табаком,— бабы, они в Полое мастерицы на кисеты, каждая шьет по своему разуменью. Смотри-ка, одна
завязочку к кисету шелковую пришила, другая шнурок вдела в оборочку, третья сделала как городское портмоне— свернешь этак и кнопочкой щелкнешь. Щепотками меряют мужики табак из кисетов, а сами между тем тайком приглядываются, у кого как кисетик сшит. Смотрят, а не попросят показать — у каждого гордость есть, да и бабу свою опять-таки обижать не следует.
— Надо бы нам разведку выслать,— посоветовал вдруг Евлаха.— Туда кинуться и сюда — за речку, значит...
— Дело говоришь,— согласился Кузовков.— Кто хо-довей да поумней?
Судачили-посудачили, да и выбрали трех человек — Павлуху Макарихиного и двух Иванов: Ивана Степки-маленького да сына Вани-чудотворца. Отправили их, а сами в лес, в сторону.
Сосновый бор настороженно притих, ступишь ногой — то сучок треснет, то хрустнет сосновая шишка. Потому сухорос нынче выдался, не степахи бы, шут их подери,— с полночи жать можно... Но хоть и сухорос, а от реки, однако, потянуло промозглым холодком. Не замерзать же — развели огонь, сгрудились.
— Раздвинься, ребя, пошире,— попросил кто-то.— А то Олеха все тепло загородил своей мотней.
Старик недовольно попятился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Подхватив винтовки, солдаты мигом построились и сомкнутым строем двинулись в деревню. Федярка поспешил за ними.
Поравнявшись с домом Алешки — тоненькие ножки, два солдата отделились и повернули к крыльцу, двое других направились дальше.
«Может быть, нас и обойдут?» — подумал с надеждой Федярка, но около их дома вдруг остановился усатый.
— Который дом-то твой? — спросил он Федярку и, не
дожидаясь ответа, свернул к Ветлугиным.
— Мамашка-то дома у тебя? — подходя к крыльцу,снова спросил он.
— Не пущу! — сжал свое ружьецо Федярка.
— Ух ты, какой вояка,— усмехнулся усатый и надвинул на глаза мальчика картуз.
Поднявшись на крыльцо, он отшвырнул в сторону метлу, толкнул тяжелым сапогом дверь.
— Ну, где у вас хлеб?
— Не здесь хлеб.
— А где?
— Не здесь,— твердил Федярка. — А мамкино добро?
— И добро не здесь.
— Ах, вон как ты, еще и не сказываешь, сосунок,— бросил усатый сердитый взгляд на мальчика и, сбив на затылок свою папаху, распахнул чулан.
Федярка издали смотрел, как усатый вытащил из чулана окованный жестью сундук, открыл его и начал выбрасывать все, что там лежало, мамкину кофту, платье, цветистый платок... Не прошло и пяти минут, как на полу уже валялась его рубашка., белая в голубую полоску.
Федярка схватил рубашку и, прижав ее к груди,крикнул:
— Не дам!
— Нужно мне твое барахло,— буркнул себе под нос усатый, все еще роясь в сундуке.— А вот это идет,— и он поднял увесистый тюк — пестрядинное, в красную клетку поло/но, которое только что весной выткала Федяркина мать.— И это вот тоже пойдет,— усатый держал на цепочке круглые часы с блестящими серебряными крышками.
— Не трожь, тятькины!.— озлился Федярка.
— Тятька себе другие приобретет,— ответил усатый и опустил часы в кармам. Затем, подхватив под мышку пестрядинный тюк, спустился по ступенькам.
Федярка, захлопнув пустой ящик, бросился следом за усатым.
Из других домов тоже выходили солдаты с поклажей. За ними выбегали перепуганные, в слезах старухи.
— Грабители вы, а не заступники!
— Мы не грабители, мы анархисты, бабка,— смеясь, скалился белобрысый солдат.
— Вот и говорю, что нархисты... С другого крыльца советовал бабам старик:
— За мужиками бежите, бабье, зовите мужиков.
— Не пускают... В конце деревни пушка стоит...
— Вот она, новая-то власть,— сетовал старик.
— А чего плохого: оправляться и то под охраной будешь,— на ходу ответил белобрысый.— Без охраны, того гляди, волки добро-то твое оторвут...
— Хо-хо-хо,— весело раскатился усатый.— Нечем будет и с бабами справляться! — и уже строже скомандовал:— Хлеб грузить на телеги... Живо-о-о!
Когда под вечер вернулись с работы мужики, в деревне стоном стоял бабий гвалт: у одной унесли полотно, у другой похитили масло, у третьей — деньги...
Алешка — тоненькие ножки шумел больше всех: — Это ведь твой, Евлаптий, сын небось команду такую подал. Взял да и доказал па всех, у кого где и что лежит.
— Ты брось, буржуй, лясы точить,— огрызнулся Евлаха.— Мой-то парень где служит?
— Где не где, а там же.
— Там же, да, может, у другой власти.
— Зря уклоняешься, Ёвлантей, ограбила твоя власть деревню да и убёгла.
— Догнать их, надо, мародеров!
— Догнать и забрать свое! Трудовое ведь, сами пряли, сами ткали, бабоньки,— подбежав, закричала Макуха, высокая и костистая в плечах баба.— Чего вы, мужики, рты-то раскрыли? Чего за баб не заступаетесь?
— Десятский, сзывай колоколом мужиков! — крикнул во весь голос Алешка Кузовков.
Не прошло и полчаса, как вся деревня высыпала к амбарам. Мужиков собралось человек сорок, а то и больше. Кто пришел со своим ружьем, кто — с казенным. На днях приезжал уржумский военком, на телеге привез десятка три винтовок для дружины. Собрал комитет бедноты, именем революции наказал: «Если появятся чехи белые — беритесь разом за винтовки». А тут вон как обернулось, еще до чехов пришлось взяться за винтовочки...
Перед путем-дорогой мужики закурили. Угощая друг друга самосадом, хвалились: табак нынь на грядках вырос, как на прибрежных песках лопух,— знай завертывай. Покурили, переглянулись и пошли. Впереди всех Кузовков, он ходкий, ноги у него длинные, как шагнет — другому два шага надо сделать.
— Засветло догоним, ребя,— подбадривал он.
— Поди, не догнать, Олеш?
— Надо догнать,— поддержал Евлаха и, оглянувшись, увидел ребятишек: — А вы куда, пешкарье?
— Мы тоже с вами,— гордо ответил за всех Федярка.
— Арш домой. Марш говорю, а то вот я вас! — и Евлаха потрусил на обочь дороги к вересовому кусту.
Сломил прут — и к ребятам. Те бросились наутек, но вскоре, увидев, что никто за ними не гонится, остановились.
— Я вот тебе!—издали пригрозил дед Федярке.
А тот, спрятав за спину ружьецо и отделившись от других, упрямо тянулся за мужиками, бороздя босыми ногами мягкую пыльную дорогу.
«Отчего я такой маленький,— насупившись, думал с тоской Федярка.— Все большие, а вот мы с Лаврушкой маленькие, вроде и мужики, а все ж таки недоросточки. И никуда-то нас не берут: ни на лесной покос, ни в погоню...»
Через час-другой уже начало темнеть, а мародеров ржанополойцы так и не догнали. И след их где-то простыл.
Хоть и ходко бежал впереди Алешка — тоненькие ножки, а не усмотрел, по какой они кинулись дороге.
— Может, за речку перемахнули?
— Может, и за речку...
Мужики остановились на перепутье, достали кисеты с табаком,— бабы, они в Полое мастерицы на кисеты, каждая шьет по своему разуменью. Смотри-ка, одна
завязочку к кисету шелковую пришила, другая шнурок вдела в оборочку, третья сделала как городское портмоне— свернешь этак и кнопочкой щелкнешь. Щепотками меряют мужики табак из кисетов, а сами между тем тайком приглядываются, у кого как кисетик сшит. Смотрят, а не попросят показать — у каждого гордость есть, да и бабу свою опять-таки обижать не следует.
— Надо бы нам разведку выслать,— посоветовал вдруг Евлаха.— Туда кинуться и сюда — за речку, значит...
— Дело говоришь,— согласился Кузовков.— Кто хо-довей да поумней?
Судачили-посудачили, да и выбрали трех человек — Павлуху Макарихиного и двух Иванов: Ивана Степки-маленького да сына Вани-чудотворца. Отправили их, а сами в лес, в сторону.
Сосновый бор настороженно притих, ступишь ногой — то сучок треснет, то хрустнет сосновая шишка. Потому сухорос нынче выдался, не степахи бы, шут их подери,— с полночи жать можно... Но хоть и сухорос, а от реки, однако, потянуло промозглым холодком. Не замерзать же — развели огонь, сгрудились.
— Раздвинься, ребя, пошире,— попросил кто-то.— А то Олеха все тепло загородил своей мотней.
Старик недовольно попятился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99