— Вы кто такие?
— Председатель Уральского облисполкома Белобородое,— отрекомендовался высокий и протянул удостоверение.— А это товарищ Капустин, здешний губкомис-сар...
Один из военных, тот, что был постарше, взял документы и, бегло взглянув в них, окрылся в вагоне.
— Не спят? — переминаясь на скрипкой снегу с ноги на ногу, спросил Капустин.
— Шутить изволите, товарищ комиссар, — ответил постовой, явно недовольный неуместностью вопроса.— Мы не знаем, когда они вообще отдыхают. Это у вас, в Вятке, любят поспать...
— Ну что вы, здесь тоже горячая пора, — поняв ненужность своего вопроса, пояснил Капустин.
— Горячая, а смотрите — сотни вагонов заморозили,— и, увидев вернувшегося товарища, выпрямился.
— Проходите, товарищи,— сказал военный, тот, что постарше, и возвратил документы.
В противоположном конце вагона стоял высокий человек в наброшенной на плечи длинной шинели и неотрывно смотрел в окно. Услышав за спиной шаги, он повернулся. Белобородой сразу узнал в нем Дзержинского, с которым он не раз встречался в Москве.
— Вот и местные власти явились,— идя навстречу, приветливо сказал Дзержинский; на худощавом, с тощей светлой бородкой лице скользнула улыбка и тут же погасла, уступив место обычной озабоченности. — Кстати, что это за люди на перроне?
— Да вот пассажиры... все едут, — ответил Капустин.
— Мне сдается, что тут многие никуда не едут, а только ждут, — оказал Дзержинский.— Ждут свою очередную жертву. Вот тот, обратите внимание, что с костылем, в солдатской папахе.
— Этот, видать, красноармеец... из госпиталя...
— Да... из госпиталя... А что это он вытащил из мешка? Никак, подметки?
— Ничего удивительного, Феликс Эдмундович, — послышался за спиной глуховатый голос с характерным кавказским акцентом.
Белобородое и Капустин оглянулись и увидели чело века в полувоенном кителе.
— Вятка, как известно нам с вами, главный кожевенный район России, — разглаживая пальцами усы, такие же черные и густые, как и волосы, продолжал он. — Пока наши товарищи на местах говорят громкие фразы о мировой революции, ее враги не преминут, чтобы не поживиться за счет трудового народа.
— А мы сейчас это выясним, товарищ Сталин, — и Дзержинский быстрой походкой направился к тамбуру.
— Ну, что ж, товарищи, — проводив взглядом председателя ВЧК, сказал Сталин. — Пока товарищ Дзержинский выясняет, мы пройдем вот сюда,—и он указал взглядом на двери, верх которых был застеклен толстым матовым стеклом.
Войдя в салон, Сталин взял со стола газету, испещренную красным карандашом, и, взглянув на председателя облисполкома, сказал:
— Надеюсь, читаете местную губернскую газету? Не находите ли вы, что в ней много общих фраз и мало конкретного, будничного? Смотрите, на первой странице обо всем есть, даже широковещателыно объявляется о так называемом грандиозном концерте... Кабарэ-балет... Танцы до трех часов, и прочее... Но зато нет ничего о перевыборах Советов, о чрезвычайном налоге, о целях войны с Колчаком... Или же спекуляция. Она, по всему видно, процветает у вас, а почему спекулянты не выведены на свежую воду?
— Кадры у нас слабы, товарищ Сталин, — ответил Белобородое.
— Это не беда, что слабы, — учить будем. Вопрос в другом: имеем ли мы в учреждениях наших людей, которых следовало бы учить?
— Мы стараемся подбирать в советский аппарат по пролетарской принадлежности.
— Но, вероятно, и «бывших» еще полным полно? — и, взглянув на вошедшего Дзержинского, Сталин продолжал:— Может быть, Феликс Эдмундович, мы послушаем товарищей вкратце о состоянии дел, а тем временем нам принесут кипяток, немного с дорожки отогреемся, а уж тогда всерьез за дело. Как раз подъедет и командующий фронтом.
— Я не возражаю, товарищ Сталин, кажется, у нас есть еще на заварку чаю, чтоб угостить товарищей,— ответил Дзержинский и снова вышел.
Не прошло и нескольких минут, как Дзержинский вернулся.
— Должен заметить, товарищ Капустин, ваш красноармеец с костылем — не красноармеец, а самый заправский спекулянт. Родственник одного бывшего хозяйчика по выделке кож.
— Вот же, гады,— вспыхнул Капустин.— Разрешите, Феликс Эдмундович, задержать его...
— Не беспокойтесь, я уже отдал распоряжение,— успокоил Дзержинский и, улыбнувшись, вобрал в ладонь свою светлую бородку.
Вагон-салон, в котором работали Дзержинский и Сталин—члены партийно-следственной комиссии, приехавшие по предложению Председателя Совнаркома Ленина для выяснения причин сдачи Перми и принятия мер к восстановлению партийной и советской работы в районе Третьей и Второй армий Восточного фронта, стал своеобразным штабом — здесь решались самые неотложные и важные вопросы. Весь день, с утра, сюда приходили озабоченные создавшимся тяжелым положением на фронте люди — партийные и советские руководители Вятки и Перми, ответственные работники штаба фронта, комиссары, железнодорожники и рабочие кожевенных заводов. С каждым из них в комиссии обстоятельно беседовали, выясняя обстановку, тут же давали советы, поручения.
Когда волна посетителей схлынула, Дзержинский почувствовал, что он устал так, что слегка кружилась голова. Он достал папиросу и, взглянув на склонившегося над столом Сталина, сказал:
— После утреннего чая нам так и не удалось с вами перекусить. Может быть, сейчас что-нибудь сумеем... Хотя мне хотелось бы еще просмотреть несколько дел с жалобами,— и он усталым взглядом обвел стол, заваленный бумагами.
— Я тоже еще не закончил письмо товарищу Ленину. Через полчаса управлюсь, подпишем, и уж тогда, Феликс Эдмундович,— и Сталин, прикурив от общей спички, углубился в работу.
И снова в салоне воцарилась тишина, лишь под редкие простуженные гудки паровозов шелестели в руках Дзержинского бумаги да поскрипывало перо и изредка раздавалось глухое и сдержанное покашливание Сталина. Так длилось полчаса или, может, дольше. Наконец Сталин поднял голову и, откинувшись на спинку стула, молча перечитал написанное, подчеркнул два-три каких-то особо важных слова и, ткнув потухшей папиросой в пепельницу, полную окурков,встал:
— Вот я и готов, Феликс, послушай.
«Расследование начато,—начал читать он низким, несколько глуховатым голосом.— О ходе расследования будем сообщать попутно. Пока считаем нужным заявить Вам об одной, не терпящей отлагательства, нужде Третьей армии. Дело в том, что от Третьей армии (более тридцати тысяч человек) осталось лишь около одиннадцати тысяч усталых, истрепанных солдат, еле сдерживающих напор противника. Присланные Главкомом части ненадежны, частью даже враждебны к нам и нуждаются в серьезной фильтровке. Для спасения остатков Третьей армии и предотвращения быстрого продвижения противника до Вятки (по всем данным, полученным от командного состава фронта и Третьей армии, эта опасность совершенно реальна) абсолютно необходимо срочно перекинуть из России в распоряжение командарма по крайней мере три совершенно надежных полка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99