Уже белогвардейские отряды заняли станцию Иннокентьевскую. Оживились в городе богачи, пустили слух, что вот-вот освободят из тюрьмы и самого Колчака. И революционный комитет решил привести приговор в исполнение.
В ту февральскую ночь мороз подскочил под тридцать градусов. На окраине города хрупкую тишину ночи нарушили шаги. Впереди, окруженный конвоем, шагал Колчак. Он высок и худ. Смушковая папаха надвинута по самые уши. С угловатых плеч колоколом свисает шуба. Шагает он медленно, будто хочет еще продлить время. Со стороны Иннокентьевской доносятся орудийные и ружейные выстрелы. Колчак замедляет шаги, прислушивается.
— Поторапливайся, господин адмирал, — бросает ему кто-то из дружинников, и Колчак, сутулясь, прибавляет шаг.
«О чем он думает сейчас? — смотря на узкоплечую фигуру Колчака, освещенную полосой лунного света, подумал Ветлугин, идя, как представитель Красной Армии, вместе с дружинниками. — Может, адмирал проклинает французского генерала Жанена, который, стараясь спасти себя, так легко выдал его местным властям? Или вспоминает встречи с любовницей — княжной Темиревой, которую держал он при себе и только что сегодня просил разрешения свидеться с ней? Или все еще мысленно умоляет Войцеховского, чтобы тот каким-то чудом спас его с Пепеляевым?» А Пепеляев, колчаковский премьер-министр Пепеляев, тоже, должно быть, ждет этого чуда; низенький, кругленький, он словно плывет за Колчаком по снежной долине и несвязно бормочет: «Господи помилуй, господи помилуй...»
Но вот слышится команда. Колчак неуклюже взбира-
ется на холмик. О чем все же думает он в свою последнюю минуту? Вспомнил ли он о тысячах и тысячах убитых и замученных им людей? Раскаивается ли он сейчас в своих грехах, или, стоя на снежном холме у повисшей, над Ангарой горы, все еще верит в чудо, которое спасет его, и он снова будет казнить и вешать? Однако всему приходит конец. Колчак и сам, кажется, это понимает? Он склонил длинную лошадиную голову и упер в землю стекленеющие глаза. Рядом с ним, всхлипывая, молит о пощаде коротконогий Пепеляев, он втянул голову в жирные плечи, и кажется, это вовсе не человек, а толстая вздрагивающая туша...
«Приговор приведен в исполнение»,— снова прочитал Егор Ветлугин и, закрыв записную книжку, взглянул в окно.
Поезд опять остановился. Возле вагонов — шум, толкотня. Около деревянного вокзальчика на лужайке резвятся ребятишки. Вот тугой мяч от удара лапты взвился в небо, и ребята с криком, обгоняя друг друга, бегут по зеленой лужайке. «Не приведи приговор в исполнение, не толкались бы на станции люди, не резвились бы так ребятишки на лужайке, да и я не возвращался бы домой,—все пошло бы по-другому», — подумал Егор. Высунувшись в окно, он увидел какого-то оборвыша с кошелкой за плечами, который присматривался, как бы взобраться на крышу вагона.
— Куда ты, малыш?
— Возьми, дяденька,— и мальчишка протянул ему руку.
— И ты домой?
— Домой,— и схватившись за руку Егора, добавил:— Хлеба вот везу. Голодуха дома-то...
Втащив мальчишку в разбитое стекло, Егор увидел около вагона второго, взъерошенного, в папахе с красной звездой.
— А ну, расступись!—повелительно покрикивал тот. — Расступись — я царя казнил...
— Хо-хо-хооо, — поплыло по перрону.
— А не врешь?
— Жорке врать не пристало! Комиссарской звездой клянусь! Пускай в вагон!
Какой-то усатый здоровяк подхватил парня на руки и, кинув на толпу, выдохнул:
— Плывы...
И Жорка поплыл...
Люди кричали, шарахались, поднимали руки. А Жорка, быстро работая локтями, пробирался по верху толпы все ближе и ближе к тамбуру вагона.
Через несколько минут мальчишка уже был в вагоне.
— А ну, рассказывай про царя, которого ты казнил,— спросил вислогубый детина в телогрейке.
— А чего рассказывать, царь есть царь. Известно дело, рыжий. Рыжий, как я, только без веснушек. Привезли его из Тоболья. В дом купецкий поместили с семьей. Живи, мол, и не брыкайся. А он все что-то ждал. Как только Колчак начал подходить, царь этот усами своими рыжими начал подергивать.
— Ну-у-у?
— А чего ну, я, чай, из-под Екатеринбурга...
— Видел,значит?
— Видел — не видел, а знаю... Охрану-то мы держали... Так вот заметили наши это оживление его и сказали... Сначала решили, а потом сказали. Ты хоть и царь, дескать, а убить и тебя могут при сраженье. Спускайся, мол, в подвал. Там грозу и пересидишь. Спустили его с домочадцами таким манером, а потом приказали: «Прощайтесь меж собой».
— Эвон как!
— А потом таким же манером к стенке и — в расход. Начали, конечно, с самого царя, а потом и до отпрысков добрались.
— Куда же дели-то их грешных?
— В одеяла замотали и ночью спровадили, куда Макар телят не гонял.
— Ловко!
— Иначе нельзя. Колчаки-то пришли, искали, всю землю перерыли. Хотели мертвого даже на престол воздвигнуть. Им ведь что, им бы только флаг был, чтоб самим прикрыться им.
— Жестоко-с...— послышалось с соседней полки.
— Кто это там прогнусавил? — воскликнул мальчишка.
— Жестоко, говорю, да-с...
— А ну, выметай-с, ряса! — скомандовал Жорка.— Россию веками клевил, это не жестоко?! На растерзанье мировой гидры Россию бросил... Не жестоко?
— Жестоко! — подхватили в вагоне.
— А ну, быстрей, ряса, быстрей,—уже тащил Жорка худенького попика к выходу.— Провокатор...
Попик упирался, но все старания его были напрасны.
Ветлугин усмехнулся: молодцы, ребята, надо очищать вагон от провокаторов. Да только ли вагон, всю страну надо мыть и чистить. Только ведь они, колчаковцы, да разные царские генералы, да казацкие атаманы сбегут, кто в Китай упрячется, кто в Японию... Сбегут, посидят в эмиграции белой и снова клыки показывать начнут. Мороки еще с ними будет, хватит дела не только нам, но и детям нашим.
Тем временем мальчишка вернулся, сдвинул на затылок папаху со звездой, круглое веснушчатое лицо просияло.
— Теперь чище воздух будет тут...
— Без царя-то?
— Да, без царя и его свиты.
— Молодец, тезка! — подал сверху голос Ветлугин.
— Ужель и тебя Жоркой?
— Будем знакомы, Егор Ветлугин.
— Да ну... Ветлугин... Так я же знаю вас. При Ази-не-были, да? Встреча-то какая! Будем знакомы — Жорка Рыжик...
С облегчением выбрался Егор в Вятских Полянах из душного вагона и стал вглядываться в шумную толпу, заполнившую перрон. Из Сарапула он послал Гла-фе телеграмму и был уверен, что за ним приедет именно сама Глафа. После долгой разлуки ему хотелось поскорей увидеть ее, по-родственному обнять, а потом сесть рядом в тарантас и, взяв вожжи, ехать домой по тряской, но милой сердцу дороге.
Оттесненный к старому железнодорожному заборчику Егор стоял долго, но среди шумной людской толчеи так и не нашел Глафу. Потеряв всякую надежду встретить ее, он перебросил через плечо, поверх шинельной скатки, котомку и хотел было идти к коновязи, чтобы уехать на попутной подводе, как позади себя услышал женский голос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
В ту февральскую ночь мороз подскочил под тридцать градусов. На окраине города хрупкую тишину ночи нарушили шаги. Впереди, окруженный конвоем, шагал Колчак. Он высок и худ. Смушковая папаха надвинута по самые уши. С угловатых плеч колоколом свисает шуба. Шагает он медленно, будто хочет еще продлить время. Со стороны Иннокентьевской доносятся орудийные и ружейные выстрелы. Колчак замедляет шаги, прислушивается.
— Поторапливайся, господин адмирал, — бросает ему кто-то из дружинников, и Колчак, сутулясь, прибавляет шаг.
«О чем он думает сейчас? — смотря на узкоплечую фигуру Колчака, освещенную полосой лунного света, подумал Ветлугин, идя, как представитель Красной Армии, вместе с дружинниками. — Может, адмирал проклинает французского генерала Жанена, который, стараясь спасти себя, так легко выдал его местным властям? Или вспоминает встречи с любовницей — княжной Темиревой, которую держал он при себе и только что сегодня просил разрешения свидеться с ней? Или все еще мысленно умоляет Войцеховского, чтобы тот каким-то чудом спас его с Пепеляевым?» А Пепеляев, колчаковский премьер-министр Пепеляев, тоже, должно быть, ждет этого чуда; низенький, кругленький, он словно плывет за Колчаком по снежной долине и несвязно бормочет: «Господи помилуй, господи помилуй...»
Но вот слышится команда. Колчак неуклюже взбира-
ется на холмик. О чем все же думает он в свою последнюю минуту? Вспомнил ли он о тысячах и тысячах убитых и замученных им людей? Раскаивается ли он сейчас в своих грехах, или, стоя на снежном холме у повисшей, над Ангарой горы, все еще верит в чудо, которое спасет его, и он снова будет казнить и вешать? Однако всему приходит конец. Колчак и сам, кажется, это понимает? Он склонил длинную лошадиную голову и упер в землю стекленеющие глаза. Рядом с ним, всхлипывая, молит о пощаде коротконогий Пепеляев, он втянул голову в жирные плечи, и кажется, это вовсе не человек, а толстая вздрагивающая туша...
«Приговор приведен в исполнение»,— снова прочитал Егор Ветлугин и, закрыв записную книжку, взглянул в окно.
Поезд опять остановился. Возле вагонов — шум, толкотня. Около деревянного вокзальчика на лужайке резвятся ребятишки. Вот тугой мяч от удара лапты взвился в небо, и ребята с криком, обгоняя друг друга, бегут по зеленой лужайке. «Не приведи приговор в исполнение, не толкались бы на станции люди, не резвились бы так ребятишки на лужайке, да и я не возвращался бы домой,—все пошло бы по-другому», — подумал Егор. Высунувшись в окно, он увидел какого-то оборвыша с кошелкой за плечами, который присматривался, как бы взобраться на крышу вагона.
— Куда ты, малыш?
— Возьми, дяденька,— и мальчишка протянул ему руку.
— И ты домой?
— Домой,— и схватившись за руку Егора, добавил:— Хлеба вот везу. Голодуха дома-то...
Втащив мальчишку в разбитое стекло, Егор увидел около вагона второго, взъерошенного, в папахе с красной звездой.
— А ну, расступись!—повелительно покрикивал тот. — Расступись — я царя казнил...
— Хо-хо-хооо, — поплыло по перрону.
— А не врешь?
— Жорке врать не пристало! Комиссарской звездой клянусь! Пускай в вагон!
Какой-то усатый здоровяк подхватил парня на руки и, кинув на толпу, выдохнул:
— Плывы...
И Жорка поплыл...
Люди кричали, шарахались, поднимали руки. А Жорка, быстро работая локтями, пробирался по верху толпы все ближе и ближе к тамбуру вагона.
Через несколько минут мальчишка уже был в вагоне.
— А ну, рассказывай про царя, которого ты казнил,— спросил вислогубый детина в телогрейке.
— А чего рассказывать, царь есть царь. Известно дело, рыжий. Рыжий, как я, только без веснушек. Привезли его из Тоболья. В дом купецкий поместили с семьей. Живи, мол, и не брыкайся. А он все что-то ждал. Как только Колчак начал подходить, царь этот усами своими рыжими начал подергивать.
— Ну-у-у?
— А чего ну, я, чай, из-под Екатеринбурга...
— Видел,значит?
— Видел — не видел, а знаю... Охрану-то мы держали... Так вот заметили наши это оживление его и сказали... Сначала решили, а потом сказали. Ты хоть и царь, дескать, а убить и тебя могут при сраженье. Спускайся, мол, в подвал. Там грозу и пересидишь. Спустили его с домочадцами таким манером, а потом приказали: «Прощайтесь меж собой».
— Эвон как!
— А потом таким же манером к стенке и — в расход. Начали, конечно, с самого царя, а потом и до отпрысков добрались.
— Куда же дели-то их грешных?
— В одеяла замотали и ночью спровадили, куда Макар телят не гонял.
— Ловко!
— Иначе нельзя. Колчаки-то пришли, искали, всю землю перерыли. Хотели мертвого даже на престол воздвигнуть. Им ведь что, им бы только флаг был, чтоб самим прикрыться им.
— Жестоко-с...— послышалось с соседней полки.
— Кто это там прогнусавил? — воскликнул мальчишка.
— Жестоко, говорю, да-с...
— А ну, выметай-с, ряса! — скомандовал Жорка.— Россию веками клевил, это не жестоко?! На растерзанье мировой гидры Россию бросил... Не жестоко?
— Жестоко! — подхватили в вагоне.
— А ну, быстрей, ряса, быстрей,—уже тащил Жорка худенького попика к выходу.— Провокатор...
Попик упирался, но все старания его были напрасны.
Ветлугин усмехнулся: молодцы, ребята, надо очищать вагон от провокаторов. Да только ли вагон, всю страну надо мыть и чистить. Только ведь они, колчаковцы, да разные царские генералы, да казацкие атаманы сбегут, кто в Китай упрячется, кто в Японию... Сбегут, посидят в эмиграции белой и снова клыки показывать начнут. Мороки еще с ними будет, хватит дела не только нам, но и детям нашим.
Тем временем мальчишка вернулся, сдвинул на затылок папаху со звездой, круглое веснушчатое лицо просияло.
— Теперь чище воздух будет тут...
— Без царя-то?
— Да, без царя и его свиты.
— Молодец, тезка! — подал сверху голос Ветлугин.
— Ужель и тебя Жоркой?
— Будем знакомы, Егор Ветлугин.
— Да ну... Ветлугин... Так я же знаю вас. При Ази-не-были, да? Встреча-то какая! Будем знакомы — Жорка Рыжик...
С облегчением выбрался Егор в Вятских Полянах из душного вагона и стал вглядываться в шумную толпу, заполнившую перрон. Из Сарапула он послал Гла-фе телеграмму и был уверен, что за ним приедет именно сама Глафа. После долгой разлуки ему хотелось поскорей увидеть ее, по-родственному обнять, а потом сесть рядом в тарантас и, взяв вожжи, ехать домой по тряской, но милой сердцу дороге.
Оттесненный к старому железнодорожному заборчику Егор стоял долго, но среди шумной людской толчеи так и не нашел Глафу. Потеряв всякую надежду встретить ее, он перебросил через плечо, поверх шинельной скатки, котомку и хотел было идти к коновязи, чтобы уехать на попутной подводе, как позади себя услышал женский голос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99