«Надо действовать сейчас и только сейчас! Лучше этого момента не сыскать. Коммунисты вот-вот будут выброшены из Казани. Армия свободной России беспрепятственно двигается к заветной цели. Пришло время заявить о себе и нам. Теперь уже всем ясно, что Ложенцов сам вооружил мужиков, а потом натравил их на наших солдат. Пора кончать эту затянувшуюся комедию. Надо брать власть в свои руки. Но брать ее исподволь. Вначале, как известно, ходят пешки. Такой пешкой и будет Хомак. Хорошо, что он числится коммунистом: это отвлечет внимание людей, локализует операцию. Придет время, когда эта пешка полетит, на ее место выдвинутся другие фигуры... Каждому овощу в огороде — свое время...»
Бросив в пепельницу недокуренную папиросу, Степанов достал из ящика стола два револьвера. Один сунул в карман галифе, другой, зарядив, положил перед собой и позвал из соседней комнаты комиссара.
Хомак вернулся только что из поездки—устал, истомился от жары; мокрые волосы прилипли к потному лбу, ворот суконной гимнастерки полурасстегнут, хромовые, всегда щеголевато начищенные сапоги запылились.
— Слышал, комиссар, как мужички наших жалуют? — с нескрываемым упреком спросил Степанов Хомака, как будто тот и был виноват в этой истории.
— Слышал, командир,— ответил Хомак.
— И как ты расцениваешь все это?
— Конечно, возмутительный случай. Надо разобраться и немедленно привлечь виновников к ответственности.
— Не собираешься ли ты и теперь идти к Ложенцову и вместе с ним искать этих виновников? — Степанов резко встал и, прихрамывая, принялся нервно ходить по большой квадратной комнате, застланной тяжелым ковром.
— При чем же здесь Ложенцов? — удивился Хомак. — Какие же все вы, комиссары, малопрактичные люди,— остановившись посреди комнаты, упрекнул его Степанов.— А кто вооружил этих вольных стрелков, ты знаешь? Знаешь, кто спровоцировал столкновение? Кто убил Оленева?
— Вероятно, это дело рук кулаков...
— Добавь к этому: организованных Ложенцовым, так сказать, нашей многоуважаемой местной властью.
— Вы так полагаете?
— Не полагаю, а знаю, комиссар,— не спуская лихорадочно горящих глаз с Хомака, ответил Степанов.— Настала пора действовать по законам военного времени. Пора взяться за них... Поставить верных людей на телеграф... установить повсюду свой контроль. Над здешней мужицкой властью требуется наша революционная диктатура... Да, да, товарищ комиссар, самой историей мы с вами призваны осуществить это! — и Степанов, шагнув к Хомаку, покровительственно положил на его плечо пухлую ладонь.— Во главе диктатуры должен стать политический руководитель, и я предлагаю для этой миссии вашу кандидатуру, комиссар.
— Но без санкции центра мы не имеем оснований...— несколько растерявшись, сказал Хомак.
— Будет санкция у тебя, будет... О происшедшем я уже телеграфировал... Льется братская кровь... Ради революции теряем лучших сынов...
— И что же вы советуете?
— Диктатура, только военная диктатура может спасти положение! И я вас прошу, комиссар... Настаиваю... Завтра будет поздно. Мы должны действовать немедленно. Утром же обратимся к народу с воззванием!
На другой день казарма, где размещались степанов-цы, гудела, как встревоженный улей. Все уже знали, что Степанов с группой своих солдат ночью разоружил в городе караульную часть, на которую так много возлагал надежд ложенцовский заместитель Сипягин. Командир караульной части эсер Попцов, тот самый хлыщ с накрашенными усами, о котором говорили, что он ездит на обед в пролетке, добровольно перешел на сторону
степаиовцев. Той же ночью при помощи Попцова был оцеплен местный военкомат и захвачен склад с оружием. Рассказывали, что несколько матросов из степановского окружения отказались выполнять его распоряжения, но Степанов тут же обезоружил их и посадил в карцер.
Взбудоражены были не только солдаты, но и горожане. Выйдя утром на улицу, они увидели, что возле купеческого дома, в котором размещался степановский штаб, установлено два пулемета. По Воскресенской улице верхом на лошадях разъезжали солдаты с шашками наголо. На афишных тумбах красовались необычные желтые листы с написанным от руки воззванием. Около них с утра толкались люди. Напротив дома колбасника Сунды-рева собралась толпа. Среди картузов и шляп белыми голубями порхали платки, кое-где виднелись разнаря-женные дамы, прикрывавшие головы от палящих лучей солнца зонтиками, вытягивались на носки любопытные ребятишки, откуда-то из гущи толпы доносился голосок Риторика, по о чем он говорил, разобрать было трудно.
— Громче говорите, товарищ Березинский, громче! — потребовал человек в шляпе и с тросточкой.
— Наконец-то допрыгался наш Ложенцов! — выкрикнул Риторик.— Я был прав: бодливой корове бог рог не дает...
— Не рассусоливай,читай приказ!
— Расступитесь, граждане! — неся над головой табуретку, крикнул сухонький Сундырев и, протиснувшись через толпу, услужливо поставил ее к ногам Риторика.
Риторик легко вскочил на табурет и, сняв с головы соломенную шляпу, пригладил руками длинные волосы, сдернул с носа пенсне и, тотчас же водрузив его обратно, закивал головой собравшимся. Весь он был какой-то легкий, ликующий, праздничный. В новой серой пиджачной паре и накрахмаленной сорочке с галстуком он походил на жениха.
— Внимание, граждане, внимание! — оказал он и поднял руку с белым листом.— И особенно вас прошу, дражайшие дамы, я все же не в состоянии перекричать ваши милые голоса...
— Да читайте поскорее!,
— «Приказ нумер один,— неторопливо начал наконец он.— Юля четырнадцатого дня, одна тысяча девятисот осьмнадцатого года...» Итак, повторяю, приказ нумер один...
Риторик торжественно приподнял руку и продолжил:
— «...Банды темных сил, сорганизовавшись в громадную толпу, вооружившись винтовками, револьверами и пулеметами...»
— Пулеметов-то не было! — выкрикнул кто-то из толпы.
— Что, что? — повернулся на возглас Риторик и брезгливо бросил невпопад свое обычное: — Как известно, только бодливой корове бог рот не дает... Итак, читаю дальше: «...револьверами, а также пулеметами, напали на отряд первого Московского военно-продовольственного полка, добывающего хлеб для голодных граждан Российской Республики, зверски замучили комиссара отряда... В связи с происшедшими событиями, центр признал необходимым назначить единоличную военную диктатуру в данной местности. Диктатура возложена на политического комиссара Хомака».
— От это Хомак!.. — Тишшь...
— Читайте, пожалуйста, дальше, Николай Евгень-ич,— поторопила стоявшая рядом с ним дама со светлым зонтиком над головой.
Риторик уважительно кивнул ей головой, повысил голос:
— «...Объявляю, что с пятнадцатого июля сего года вступаю в исполнение возложенных на меня обязанностей военного диктатора и заявляю, что всякое контрреволюционное выступление, с какой бы оно стороны ни исходило, будет подавлено беспощадным образом силою оружия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99