Все родное, знакомое, близкое... Егор окинул взглядом отцовский угол,—и тут все по-прежнему: вот верстак отца, а на верстаке — нехитрый инструмент: и стамески, и коловорот, и легкий топорик, по-хозяйски засунутый в топорищницу. Каждая вещица положена заботливой рукой. Егор взял рубанок, потрогал железку пальцем и положил обратно, он знал, отец порядок любил, чтоб каждый инструмент лежал на своем месте.
Выпив стакан парного молока с толокном, Егор спустился к реке, прошел по берегу, окидывая взглядом тихие омутки с заросшими кустарником берегами,— ребятишки перестали бывать здесь, война и тут наложила
свой отпечаток,— и, обогнув паровое поле, вышел к Коврижкам. Село это, Коврижки, возвышалось над крутым оврагом и впрямь напоминало ковригу, увенчанную посредине, будто солонкой, небольшой белой церквушкой. Помнится, раньше луковица купола сияла, как и крест, позолотой; теперь она не позолочена, а покрашена в ярко-красный цвет. Не перекрасился ли и здешний поп, отец Вениамин? Рядом с церковью — на два створа распахнулась бывшая лавка братьев Чемодановых. После того как бежали Чемодановы, в ней разместился магазин потребительской кооперации. За лавкой идут дома коврижкинцев,— тут и фотографа дом, и местного портного, и с мезонином — отца Вениамина, и учителя Петра Петровича... Самый же крайний в порядке дом — волостной Совет. Он обшит тесом и покрашен в светло-голубой цвет. Поверх конька, над вырезанным из белой жести петушком, полыхает алый флаг, и кажется, будто петушок его несет на своих крыльях и флаг надувается живым полыхающим парусом.
У крыльца волостного Совета толпятся мужики. В центре у них — рыжебородый Илька Кропот; разбросив локти в стороны, он медленно и старательно читает вслух сообщение о прорыве Первой Конной армией фронта белополяков на Украине.
— Не удержались, однако,— не выпуская газету, не то с радостью, а больше с сожалением сказал он и, подняв рыжую бороду, увидел перед собой Егора Ветлуги-на..— А-а, Егор Евлампиевич? — потянулся он к нему с рукой.— С прибытием вас, с прибытием, дорогой товарищ.
— Спасибо,— ответил сухо Егор и полюбопытствовал, о ком же он так горько сокрушается.
— Да и не сокрушаюсь, а радуюсь, что ляхов-то чертовых наши опять турнули под Варшаву... Туда им и дорога...
— Туда им, туда,— закивал головой Гавря Прялка и полез в карман за табаком.—Ты вот что, Илья, ты разыщи в газетке, когда мужику выдет облегчение?
— С продразверсткой облегчения не жди,— ответил кто-то сердито.
И тут заговорил Прялка.
— Вот ты, Евлампьевич, из городу, с фронту, можно сказать. А ведь тут товарищи-то наши совсем несправедлив о действуют, совсем разлучили мужика с землей. Потому и руки у нас не лежат к ней, милушке... Что ни вырастишь— все чистоганом забирает продразверстка.
— Иначе и нельзя, папаша,— ответил за Ветлугина Илька и подмигнул.— Уравнять всех нас надо вначале, а потом уж, как диктует военная коммунизма... Раз надо сдавать без остатку, то надо... для уравнения, для справедливости...
— Ну, ты, Илья Калиныч, и мастак же перевертываться,— сказал старик с шишковатым лбом.— Теперь же чадил кадилом нам так? Продразверстка, мол, дело незаконнорожденное...
— Да ты чего это? — насупился Илька.— Не зришь в политике, так помолчал хотя бы...
— Известно дело, молчать надоть. Ты — мельник... Ты теперь, при этой коммунизме, вместо Депрейса...
— Вот видишь, как он,— обиделся Илька.,— Ему, как бедняку, всегда мелю без очереди, а он, смотри-ка, про меня какие мысли...
— О мельнице ты, Иван, клевещешь,— заступился за Ильку тесть.— О мельнице да о кузнице говорить так-то грешно. Прикрой-ко, скажем, Фаньку Алешкина с кузницей, что запоем мы с тобой, а? Молчишь? И молчать будешь, потому без Илькиной мельницы да без кузницы мы при любой власти не обойдемся.
— Почему же не обойдемся? — возразил Егор Ветлугин.— Со временем у нас будут государственные мельницы.
— И кузницы разви государственные?
— И кузницы.
— Эва, значит, Ефанаил, свояк ваш, или кто он, по нынешнему вам приходится, тоже лишится своей кузенки,— подмигнул мужикам Илька и, довольный, что так ловко подрезал комиссара, добавил: — Не-е-т, Фанаил ваш не пойдет на это. Потому вон газетка-то как раз о нас с Фанькой говорит, не притеснять, мол, частную сектору...
— Одно другому не противоречит,— ответил Егор.— Ты стоишь за частный сектор, а я —за коллективный. Придет время, когда не только в городе, но и в деревне коллективный сектор вытеснит частника.
Илька Кропот сдернул с головы картуз и, картинно размахнув им, словно собирая подаяния, спросил:
— Тогда за что же, братцы, мы сражались?!
— Кто сражался? — взглянув на Ильку, спросил Егор и, вспомнив, что тот укрывал Прошку Морало, гневно добавил: — Да-а, ты, Илья Калиныч, верно, крепко сражался. Только вспомни, за кого ты сражался, за нас или за Колчака?
— Я был дома по болезни и, к вашему сведению, непричастный к Колчаку.
— Ныне и стены дома стреляют,— ответил Егор и, видя, как оживились мужики и согласно закивали головами, направился в помещение волисполкома.
Алексей Ложенцов был у себя в кабинете. Увидев Егора, он обрадовался, вскочил со стула:
— Наконец-то! — и, обняв Егора, легонько отстранил его от себя, потом, как бы поглядев издали, хлопнул увесистой ладонью по плечу и снова обнял.— Наконец-то! — опять сказал он.— Ну, рассказывай, дружище, откуда, как?
— Рассказывать вроде и нечего — все ясно,— ответил Ветлугин.— Прошли тыщи верст. Только вот Степанова так и не догнали...
— Зато Колчаку на хвост наступили.
— Ну, этого мы на дно Ангары отправили, к рыбам... А как вы здесь? Как Иван Васильевич? В Вятке еще?
— Попов-то? Иван Попов добровольцем ушел на фронт... на Восточный... Капустин? Капустин воевал на Северном фронте. Ранили его. Малыгин, тот на Урале... Тут, в Вятке, у нас Блюхер командующим укрепрайоном был.
— Знаю... Колчак неспроста охотился за ним, даже деньги сулил, кто его выдаст,— да разве же кто пошел бы на это?.. Помнится, даже стишок был у нас сложен:
...Тридцать за Блюхера тысяч дает... А мы за Колчака и за Дутова Не дадим и гроша дутого,—
и Егор засмеялся.
— Как, как? Гроша дутого? — и Ложенцов тоже засмеялся.— Справедливо сложено, складно: «За Колчака и за Дутова не дадим и гроша дутого...» Так и получилось: одного утопили в реке, другого — в море... Это тоже неплохо и, главное, справедливо,— и, немного помол-
чав, Ложенцов продолжал: — Ну, а теперь за дела, Егор, браться надо. Ждал тебя..,. Услышал, что едешь, даже заседание исполкома отложил.
— А что такое, уж не уезжаешь ли куда?
— В том-то и дело... Вот и думаю, кресло-то мое придется тебе занимать,— и Ложенцов указал на свой стул.— Правда, вначале я восседал вон в том, господском, но слишком уж в нем мягко и неуютно, передвинул его для посетителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99