Повезли домой, а командир-то тот усатый дорогой еще жив был. Взглянули в полдороге, а он, как и Пашка, не дышит. Руки откинул в стороны. Лицо без единой кровинки. Волосы спустились на лоб. Хоть и усатый, а зубов полон рот, потому молодой еще был. Жаль стало тогда старику, что убил он его смертельно. Ведь тоже где-то мать у него есть, отец... Однако и выхода иного не было. Не останови его, всю деревню перекосил бы. Заступился за деревню, а сам вот в кутузку угодил, того и гляди под расстрел...
Ночью вызвали Кузовкова на допрос. Он думал: следователь будет расспрашивать, а тут к самому Степанову привели. У Степанова лучше, чем в камере. И комната большая, и сухо, и лампа абажурная светит. На столе два рядышком револьверца. Третий, махонький, Степанов в руке держит, до подбородка дульцем дотрагивается, будто муху с него сгоняет.
— Ну-с, преступный элемент, я сам тебя судить буду,— взглянув на Алешку из-под густых рыжеватых бровей, сказал Степанов.— Сам судить и сам миловать...
— Слушаюсь,— ответил Кузовков и виновато опустил глаза в пол.
— Ты убил нашего командира?
— Я, ваше благородие, товарищ Степанов.
— Из каких соображений?
— Случайно это я, второпях. Думаю, подкосит деревню нашу...
— Не притворяйся юродивым.
— Да я ничуть, ваше благородие...
— Скажи, сколько осталось оружия в деревне?
— А это не знаю. Ведь у кого, может, дробовик на белку, а у кого и нет дробовика.
— Сумеешь помочь нам собрать оружие?
— Оно же... не собрать. Верно говорю. К тому же, по осени зайчики, белки,—не отдадут.
— Я спрашиваю, сумеешь?
— Не сумею, господин товарищ Степанов.
— Ну, тогда так и решим: сегодня расстреливать тебя будем...
— Что ж, пожалуйста, ежели причастен,— ответил Кузовков и, вздохнув, добавил: — Только как же рожь-то убирать? Ведь не причастен я к расстрелу. Всех по-лойцев наших скосил бы усатый-то ваш. Ей-богу, и ленты не пожалел бы он, а я, значит, заступился, и на вот тебе, неладно, оказывается, получилось...
Алешку — тоненькие ножки увели обратно. Втолкнули в камеру. Поскользнулся он па сыром склизком полу, упал и, схватившись за голову, заплакал: жать бы рожь надо, сеять, а его вот здесь без толку держат.
О положении в Уржуме в губком доходили скупые противоречивые слухи. Чувствовалось, там что-то произошло, но что — трудно было понять. Несколько раз Попов звонил туда, пробовал вызвать к телефону Ложен-цова, но безуспешно: телефонистка на телефонной станции почему-то упорно не соединяла его с исполкомом.
Встревоженный этим, председатель губернского чрезвычайного штаба решил срочно направить туда своего представителя и выяснить обстановку на месте. Выйдя в приемную, чтоб позвать к себе члена штаба Петра Капустина, он увидел только что вошедшего человека в кожаной тужурке и сразу узнал в нем Егора Ветлу-гина.
— А-а, старый знакомый! — воскликнул Попов и поздоровался с ним за руку.— Рассказывайте, что там у вас случилось? Почему с вами не соединяют?
— Никак нельзя, Иван Васильевич, провод Степанов захватил,— идя следом за Поповым в кабинет, ответил Ветлугип.— Привез вам донесение...
— Предал, что ли, Степанов? — беря из рук Ветлу-гина пакет, спросил Попов.
— Похоже, что предал...
— А комиссар Хомак что?
— Ту же песню Хомак поет, по указке Степанова диктатором объявился, черт возьми. Караульную нашу часть разоружили. Окружили военкомат, оружие захва-
тили. Работу исполкома парализовали. Якшаются с самыми сомнительными элементами.
— Ты слышишь, Капустин! — кивнул Попов только что вошедшему молодому человеку, почти юноше.
— Подозрение у меня к ним давно было, Иван Васильевич.
— Верно, подозрительно, очень подозрительно они ведут себя,— взглянув на невысокого, немного сутуловатого Капустина, согласился Ветлугип.— Вместо заготовки хлеба мародерством занимаются, пьянствуют, ведрами спирт со складов таскают, все одно что анархисты какие...
Попов, быстро-пробежав глазами коротенькое донесение Ложенцова, который просил, чтобы к ним срочно выехал кто-нибудь из ЧК, еще больше помрачнел.
— Да, вот еще письмецо есть,— спохватился Егор и вытащил из внутреннего кармана тужурки затасканный конверт.— Из интернационального отряда послали.
— А-а, это тот командир; интересно, о чем он пишет? — принимая конверт, сказал Попов.— У-у, да какое длинное... Обычно этот латыш говорит мало, а здесь написал целую петицию.
— О чем он там? — заинтересовался и Капустин.
— На, читай, Петр, не могу разобрать его почерк...
— «...Сообщаю о событиях здешнего порядка,— взяв письмо, начал вслух читать Капустин.— Я, когда приехал, или же, собственно говоря, не подъезжая Турека в четырех верстах, то по нашему пароходу открыли пулеметным огнем, от каково у меня получилось один убит, двое ранены, но убит был машинист, и я был вынужден пароход пустить на берег и дать им пулеметным огнем ответ. И попал я в атаку, каковые были отбиты, несмотря на то, что их было триста человек, и два пулемета, и две орудии. И что из этого оказалось, что нас стали обстреливать не какие там враги, а московский отряд по приказанию своего начальства, какой наш пароход был известен, что идет Вятский отряд. Но несмотря на то, они хотели меня обезоружить, но я не допустил этого. А потом, что здесь дела такие идут, что без следственной комиссии не разберешь, одним словом говоря, пьянство да разврат идет, больше ничего нет, да муку конфискуют да продают. А против кулаков силы довольно есть, но дело в том, что организация у них никуда,
начальство выбрало себе дворцы и пьянствуют, каковые ихние товарищи с отрядом мне передавали лично и нашим товарищам, и они меня просят, чтоб я взял в свои руки ихние отряды... Если б только у меня было больше силы, то я бы всех тут поарестовал и доставил в город Вятку. Но тут, собственно говоря, заведывает Хомак, который не дает нашим продовольственникам работать, берет все в свои диктаторские руки и распоряжается, как он хочет с хлебом, не считается с губернскими решениями и никому не даст отправлять по плановым нарядам. А по-видимому, тут скоро остановится работа, только остается назначить Чрезвычайную следственную комиссию, больше здесь делать нечего. Симонов-военком приехал, то Хомак похвалялся, что он чуть его не арестовал, что сам себя считает, что он полк собрал, что хочу, то делаю и других не признаю. Это такая харя Хомак, что просто какой Дутов. Заканчиваю свое писание, расскажет вам мой товарищ коммунист еще, если тут писать все, то нужно сорок листов написать. Жду Капустина».
— Теперь понятно, почему эсеры расхваливают Степанова,— становясь все мрачнее, промолвил Попов.
— У нас тоже... Во главе с Сипягиным эти эсеры даже демонстративно вышли из исполкома,— пояснил Вет-лугин.
— Скатертью им дорога!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Ночью вызвали Кузовкова на допрос. Он думал: следователь будет расспрашивать, а тут к самому Степанову привели. У Степанова лучше, чем в камере. И комната большая, и сухо, и лампа абажурная светит. На столе два рядышком револьверца. Третий, махонький, Степанов в руке держит, до подбородка дульцем дотрагивается, будто муху с него сгоняет.
— Ну-с, преступный элемент, я сам тебя судить буду,— взглянув на Алешку из-под густых рыжеватых бровей, сказал Степанов.— Сам судить и сам миловать...
— Слушаюсь,— ответил Кузовков и виновато опустил глаза в пол.
— Ты убил нашего командира?
— Я, ваше благородие, товарищ Степанов.
— Из каких соображений?
— Случайно это я, второпях. Думаю, подкосит деревню нашу...
— Не притворяйся юродивым.
— Да я ничуть, ваше благородие...
— Скажи, сколько осталось оружия в деревне?
— А это не знаю. Ведь у кого, может, дробовик на белку, а у кого и нет дробовика.
— Сумеешь помочь нам собрать оружие?
— Оно же... не собрать. Верно говорю. К тому же, по осени зайчики, белки,—не отдадут.
— Я спрашиваю, сумеешь?
— Не сумею, господин товарищ Степанов.
— Ну, тогда так и решим: сегодня расстреливать тебя будем...
— Что ж, пожалуйста, ежели причастен,— ответил Кузовков и, вздохнув, добавил: — Только как же рожь-то убирать? Ведь не причастен я к расстрелу. Всех по-лойцев наших скосил бы усатый-то ваш. Ей-богу, и ленты не пожалел бы он, а я, значит, заступился, и на вот тебе, неладно, оказывается, получилось...
Алешку — тоненькие ножки увели обратно. Втолкнули в камеру. Поскользнулся он па сыром склизком полу, упал и, схватившись за голову, заплакал: жать бы рожь надо, сеять, а его вот здесь без толку держат.
О положении в Уржуме в губком доходили скупые противоречивые слухи. Чувствовалось, там что-то произошло, но что — трудно было понять. Несколько раз Попов звонил туда, пробовал вызвать к телефону Ложен-цова, но безуспешно: телефонистка на телефонной станции почему-то упорно не соединяла его с исполкомом.
Встревоженный этим, председатель губернского чрезвычайного штаба решил срочно направить туда своего представителя и выяснить обстановку на месте. Выйдя в приемную, чтоб позвать к себе члена штаба Петра Капустина, он увидел только что вошедшего человека в кожаной тужурке и сразу узнал в нем Егора Ветлу-гина.
— А-а, старый знакомый! — воскликнул Попов и поздоровался с ним за руку.— Рассказывайте, что там у вас случилось? Почему с вами не соединяют?
— Никак нельзя, Иван Васильевич, провод Степанов захватил,— идя следом за Поповым в кабинет, ответил Ветлугип.— Привез вам донесение...
— Предал, что ли, Степанов? — беря из рук Ветлу-гина пакет, спросил Попов.
— Похоже, что предал...
— А комиссар Хомак что?
— Ту же песню Хомак поет, по указке Степанова диктатором объявился, черт возьми. Караульную нашу часть разоружили. Окружили военкомат, оружие захва-
тили. Работу исполкома парализовали. Якшаются с самыми сомнительными элементами.
— Ты слышишь, Капустин! — кивнул Попов только что вошедшему молодому человеку, почти юноше.
— Подозрение у меня к ним давно было, Иван Васильевич.
— Верно, подозрительно, очень подозрительно они ведут себя,— взглянув на невысокого, немного сутуловатого Капустина, согласился Ветлугип.— Вместо заготовки хлеба мародерством занимаются, пьянствуют, ведрами спирт со складов таскают, все одно что анархисты какие...
Попов, быстро-пробежав глазами коротенькое донесение Ложенцова, который просил, чтобы к ним срочно выехал кто-нибудь из ЧК, еще больше помрачнел.
— Да, вот еще письмецо есть,— спохватился Егор и вытащил из внутреннего кармана тужурки затасканный конверт.— Из интернационального отряда послали.
— А-а, это тот командир; интересно, о чем он пишет? — принимая конверт, сказал Попов.— У-у, да какое длинное... Обычно этот латыш говорит мало, а здесь написал целую петицию.
— О чем он там? — заинтересовался и Капустин.
— На, читай, Петр, не могу разобрать его почерк...
— «...Сообщаю о событиях здешнего порядка,— взяв письмо, начал вслух читать Капустин.— Я, когда приехал, или же, собственно говоря, не подъезжая Турека в четырех верстах, то по нашему пароходу открыли пулеметным огнем, от каково у меня получилось один убит, двое ранены, но убит был машинист, и я был вынужден пароход пустить на берег и дать им пулеметным огнем ответ. И попал я в атаку, каковые были отбиты, несмотря на то, что их было триста человек, и два пулемета, и две орудии. И что из этого оказалось, что нас стали обстреливать не какие там враги, а московский отряд по приказанию своего начальства, какой наш пароход был известен, что идет Вятский отряд. Но несмотря на то, они хотели меня обезоружить, но я не допустил этого. А потом, что здесь дела такие идут, что без следственной комиссии не разберешь, одним словом говоря, пьянство да разврат идет, больше ничего нет, да муку конфискуют да продают. А против кулаков силы довольно есть, но дело в том, что организация у них никуда,
начальство выбрало себе дворцы и пьянствуют, каковые ихние товарищи с отрядом мне передавали лично и нашим товарищам, и они меня просят, чтоб я взял в свои руки ихние отряды... Если б только у меня было больше силы, то я бы всех тут поарестовал и доставил в город Вятку. Но тут, собственно говоря, заведывает Хомак, который не дает нашим продовольственникам работать, берет все в свои диктаторские руки и распоряжается, как он хочет с хлебом, не считается с губернскими решениями и никому не даст отправлять по плановым нарядам. А по-видимому, тут скоро остановится работа, только остается назначить Чрезвычайную следственную комиссию, больше здесь делать нечего. Симонов-военком приехал, то Хомак похвалялся, что он чуть его не арестовал, что сам себя считает, что он полк собрал, что хочу, то делаю и других не признаю. Это такая харя Хомак, что просто какой Дутов. Заканчиваю свое писание, расскажет вам мой товарищ коммунист еще, если тут писать все, то нужно сорок листов написать. Жду Капустина».
— Теперь понятно, почему эсеры расхваливают Степанова,— становясь все мрачнее, промолвил Попов.
— У нас тоже... Во главе с Сипягиным эти эсеры даже демонстративно вышли из исполкома,— пояснил Вет-лугин.
— Скатертью им дорога!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99