С тех пор «буржуем» крестил он всех подряд — богатых и бедных, чужих и родственников, людей и животных, но когда говорил он, в голосе его можно было различить в каждом отдельном случае особую интонацию, свою, где-то глубоко запрятанную, мужицкую ухмылку.
Да, силен был в былые годы мужик. Однажды на свадьбе брата подвыпивший Евлаха запросил водки, но тут взмолилась жена:
— Остановись, Евлампий, лишнее тебе...
- Евлаха уставился глазами в сучковатый пол, сжал кулаки, как кувалды.
— Ишь, буржуи чертовы, веселиться не дают! — крикнул он и, ударив кулаком по краю столешницы, развалил ее пополам.
На другой день молодица — жена брата, только что Успевшая войти в дом, шепнула мужу:
— Отделиться бы, Прокопей, от братца-то, будет, настрадались вдоволь от него...
Евлаха принял просьбу молодоженов спокойно, как должное. — Давай отделяйся, буржуй чертов, вот тебе изба, вот сарай,— сказал он брату.
Когда Прокопий отломал от дома избу-зимовку, Евлаха забил досками прореху на подволоке, и доставшаяся ему по паю изба с крышей на один скат стала похожа на скособочившегося инвалида с оторванной в сражении рукой.
— Ничего, буржуй ты этакий, придет время, перестрою,—вслух размышлял Евлаха.—Пятистенок срублю... по-модному, в лапу...
Незадолго до начала русско-германской войны Евлаха, неожиданно для соседей, решил переселиться в ве-ресники. У него давно запала думка оседлать этот ничейный гулевой бугор.
— Это ты куда попер, Евлампий, в гору-то, да на глину-то этакую? — удивилась жена.
— Вижу, никак не дойти тебе своим бабьим разуменьем, что к чему,— с упреком ответил муж.— Так слушай же, рядам, в двух шагах за спиной, будет поскотина. Внизу—.ноля: под гору сбрасывай навоз, а в гору в амбар вози хлеб. А сколько тут глины — непочатый
край! Не кринки лепить станем, а кирпишну строить. Обжигай кирпич да сплавляй по реке, Вятка-то матушка все на золотой рубель повернет.
Той же осенью Евлаха вместе с тремя взрослыми сыновьями нарубил в бору сосен — лесина к лесине, вывез их по санному пути на бугор, заросший вереском, и уже на другой год к пасхе среди низкорослых кустов вырос новый пятистенок, на зависть всей округе. Посадив на огороде картошку, старик принялся за колодец. Три сажени вырыл — нет воды, пять выкопал — ни капли. На седьмой сажени лопата гулко застучала о камень. С не- делю мучился Еилаха с сыновьями, но пробить каменную гряду так и не смог. Вылез он из темной норы худой, из-мученный, опустился на неласковую землю и заплакал.
Осенью, когда сошли с рук горячие полевые работы, Евлаха снова взялся за дом. Срубы перевез с горы об-ратно в деревню и строиться решил на прежней усадьбе, рядом со старой покосившейся избой. Прежде чем уло-жить оклад, под каждый угол подкатил камни.
Под середнее крестовое бревно камень не ложился. Старик отстранил плечом возившегося с камнем сына; охватив руками гладкий большой валун, отделил было его от земли —и вдруг сел, обмяк, прошептал холодеющими губами:
— Сломило, Федосий, буржуя... Один достраивай... Евлаха не умер, отлежался, только к нему пристала
грыжа. По совету знахаря он изладил из сыромятных ремней подбрюшник и стал им подвязываться. Но силы прежней в руках уже не было, он начал тяготиться тяжелой работой. К тому же и сыновья подросли, любое дело и без старика сумеют повернуть как надо. А тут стряслась новая беда — умерла жена. Евлаха погоревал-погоревал, потом подозвал к себе старшего сына.
— Стряпать-то, видишь, Федосий, некому,— сказал он с досадой.— Молодицу надо тебе искать. Запрягал бы лошадь да ехал куда-нибудь...
В тот же год, зимой, Федосий привез в дом молодую хозяйку Глафу. Привез ее не по обычаю, а тайком, уже просватанную за другого жениха.
Случилось это так.
В первую неделю мясоеда поехал Федосий свататься в Прислон к Долотовым, но там и слушать его не захотели.
— Я не против тебя, Федосий,— тянул щупленькии, с сивой бородкой старикашка,— да деревня-то у вас больно неказиста, в угоре. Приезжал вон к соседу из Нолей родственник. Заходил поглядеть. Не договорились пока, но зарубку затесали. Хоть жених и помельче твоего росточком, да зато у отца-то, чу, лавка с красным товаром...
— За лавку ты меня, тятька, что ли, выдаешь? — выглянув из-за заборки, всхлипнула дочь.
— Муж без богатства — полжизни, а богатство с мужем — вся жизнь, доченька.
— Не пойду за конопатого!
— Пой-де-ешь...
И Глафу просватали за конопатого. Но Федосий был не из таких, чтоб уступать. За неделю до Глафиной свадьбы, в глухую метельную полночь, Федосий подъехал к долотовскому дому, легонько стукнул в окно. Глафа быстрехонько надернула на плечи шубку, схватила теплый платок, выбежала в сени, будто до ветру,— и была такова.
Свадьбу не играли: собрались вечером родственники Федосия — и только. Со стороны невесты не было ни души, даже отец с матерью не поехали,— непрошеный зять нанес Долотовым кровную обиду.
Но на этом не кончилось.
В троицын день к ветлугинскому дому подступили от Долотовых подвыпившие парни и мужики, и среди них гость — старый Глафин жених Сафашка Вьершов. У всех парней, кроме гармониста, в руках были дубинки, а у Са-фашки — железная витая трость.
— Бить тебя идут,— ужаснулась Глафа и ухватила мужа за руку.— Прячься в голбец скорея...
— Из своего дома Ветлугины не бегают,—ответил спокойно Федосий и, схватив с перекладины косу, выскочил на крыльцо:
— Ну, кто там смелый, подходи!
— Сдавайся-я! — зычным голосом крикнул вьершовский братан, высокий и здоровенный.— Ты один, а нас эвон сколь...
Он первым подобрался к крыльцу и, размахнувшись, хотел ударить Федосия по голове, но тот, ловко увернувшись от удара, взмахнул косой,— и мужик, выпустив дубину, схватился за повисшую руку.
Тем временем высыпали из домов соседи, и пьяная ватага отступила, грозясь когда-нибудь да поймать Федосия на узенькой дорожке.
Встретились Федосий Ветлугин и Сафаней Вьершов меньше чем через год. И не на узенькой дорожке, а в сыром полуобвалившемся окопе под Луцком. Однажды на рассвете русские повели наступление, но немцы не сдавались. Завязался бой. Из этого-то боя и вынес Федосий на себе раненого ефрейтора Вьершова.
— Ты уж извини меня,—говорил Сафаней.— Признаюсь, не хотел тебе прощать, Федося. Вчерась-то чуть в спину тебе не пальнул. Л сегодня, нако, ты меня спас... из бою вытащил стервеца...
— Дурень ты... Да разве мы друг другу враги? Враги у пас с тобою теперь одни — супостатов крошить сообща надо.
— Верно говоришь. Прошу, не держи злобы на меня...
Федосий спас Сафанея, по сам от беды не уберегся — пропал без вести. Ходили слухи, будто по вине царских генералов утонул он где-то в Пинских болотах. Не вернулся с войны и младший — Афанасий,— погиб около Кременца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Да, силен был в былые годы мужик. Однажды на свадьбе брата подвыпивший Евлаха запросил водки, но тут взмолилась жена:
— Остановись, Евлампий, лишнее тебе...
- Евлаха уставился глазами в сучковатый пол, сжал кулаки, как кувалды.
— Ишь, буржуи чертовы, веселиться не дают! — крикнул он и, ударив кулаком по краю столешницы, развалил ее пополам.
На другой день молодица — жена брата, только что Успевшая войти в дом, шепнула мужу:
— Отделиться бы, Прокопей, от братца-то, будет, настрадались вдоволь от него...
Евлаха принял просьбу молодоженов спокойно, как должное. — Давай отделяйся, буржуй чертов, вот тебе изба, вот сарай,— сказал он брату.
Когда Прокопий отломал от дома избу-зимовку, Евлаха забил досками прореху на подволоке, и доставшаяся ему по паю изба с крышей на один скат стала похожа на скособочившегося инвалида с оторванной в сражении рукой.
— Ничего, буржуй ты этакий, придет время, перестрою,—вслух размышлял Евлаха.—Пятистенок срублю... по-модному, в лапу...
Незадолго до начала русско-германской войны Евлаха, неожиданно для соседей, решил переселиться в ве-ресники. У него давно запала думка оседлать этот ничейный гулевой бугор.
— Это ты куда попер, Евлампий, в гору-то, да на глину-то этакую? — удивилась жена.
— Вижу, никак не дойти тебе своим бабьим разуменьем, что к чему,— с упреком ответил муж.— Так слушай же, рядам, в двух шагах за спиной, будет поскотина. Внизу—.ноля: под гору сбрасывай навоз, а в гору в амбар вози хлеб. А сколько тут глины — непочатый
край! Не кринки лепить станем, а кирпишну строить. Обжигай кирпич да сплавляй по реке, Вятка-то матушка все на золотой рубель повернет.
Той же осенью Евлаха вместе с тремя взрослыми сыновьями нарубил в бору сосен — лесина к лесине, вывез их по санному пути на бугор, заросший вереском, и уже на другой год к пасхе среди низкорослых кустов вырос новый пятистенок, на зависть всей округе. Посадив на огороде картошку, старик принялся за колодец. Три сажени вырыл — нет воды, пять выкопал — ни капли. На седьмой сажени лопата гулко застучала о камень. С не- делю мучился Еилаха с сыновьями, но пробить каменную гряду так и не смог. Вылез он из темной норы худой, из-мученный, опустился на неласковую землю и заплакал.
Осенью, когда сошли с рук горячие полевые работы, Евлаха снова взялся за дом. Срубы перевез с горы об-ратно в деревню и строиться решил на прежней усадьбе, рядом со старой покосившейся избой. Прежде чем уло-жить оклад, под каждый угол подкатил камни.
Под середнее крестовое бревно камень не ложился. Старик отстранил плечом возившегося с камнем сына; охватив руками гладкий большой валун, отделил было его от земли —и вдруг сел, обмяк, прошептал холодеющими губами:
— Сломило, Федосий, буржуя... Один достраивай... Евлаха не умер, отлежался, только к нему пристала
грыжа. По совету знахаря он изладил из сыромятных ремней подбрюшник и стал им подвязываться. Но силы прежней в руках уже не было, он начал тяготиться тяжелой работой. К тому же и сыновья подросли, любое дело и без старика сумеют повернуть как надо. А тут стряслась новая беда — умерла жена. Евлаха погоревал-погоревал, потом подозвал к себе старшего сына.
— Стряпать-то, видишь, Федосий, некому,— сказал он с досадой.— Молодицу надо тебе искать. Запрягал бы лошадь да ехал куда-нибудь...
В тот же год, зимой, Федосий привез в дом молодую хозяйку Глафу. Привез ее не по обычаю, а тайком, уже просватанную за другого жениха.
Случилось это так.
В первую неделю мясоеда поехал Федосий свататься в Прислон к Долотовым, но там и слушать его не захотели.
— Я не против тебя, Федосий,— тянул щупленькии, с сивой бородкой старикашка,— да деревня-то у вас больно неказиста, в угоре. Приезжал вон к соседу из Нолей родственник. Заходил поглядеть. Не договорились пока, но зарубку затесали. Хоть жених и помельче твоего росточком, да зато у отца-то, чу, лавка с красным товаром...
— За лавку ты меня, тятька, что ли, выдаешь? — выглянув из-за заборки, всхлипнула дочь.
— Муж без богатства — полжизни, а богатство с мужем — вся жизнь, доченька.
— Не пойду за конопатого!
— Пой-де-ешь...
И Глафу просватали за конопатого. Но Федосий был не из таких, чтоб уступать. За неделю до Глафиной свадьбы, в глухую метельную полночь, Федосий подъехал к долотовскому дому, легонько стукнул в окно. Глафа быстрехонько надернула на плечи шубку, схватила теплый платок, выбежала в сени, будто до ветру,— и была такова.
Свадьбу не играли: собрались вечером родственники Федосия — и только. Со стороны невесты не было ни души, даже отец с матерью не поехали,— непрошеный зять нанес Долотовым кровную обиду.
Но на этом не кончилось.
В троицын день к ветлугинскому дому подступили от Долотовых подвыпившие парни и мужики, и среди них гость — старый Глафин жених Сафашка Вьершов. У всех парней, кроме гармониста, в руках были дубинки, а у Са-фашки — железная витая трость.
— Бить тебя идут,— ужаснулась Глафа и ухватила мужа за руку.— Прячься в голбец скорея...
— Из своего дома Ветлугины не бегают,—ответил спокойно Федосий и, схватив с перекладины косу, выскочил на крыльцо:
— Ну, кто там смелый, подходи!
— Сдавайся-я! — зычным голосом крикнул вьершовский братан, высокий и здоровенный.— Ты один, а нас эвон сколь...
Он первым подобрался к крыльцу и, размахнувшись, хотел ударить Федосия по голове, но тот, ловко увернувшись от удара, взмахнул косой,— и мужик, выпустив дубину, схватился за повисшую руку.
Тем временем высыпали из домов соседи, и пьяная ватага отступила, грозясь когда-нибудь да поймать Федосия на узенькой дорожке.
Встретились Федосий Ветлугин и Сафаней Вьершов меньше чем через год. И не на узенькой дорожке, а в сыром полуобвалившемся окопе под Луцком. Однажды на рассвете русские повели наступление, но немцы не сдавались. Завязался бой. Из этого-то боя и вынес Федосий на себе раненого ефрейтора Вьершова.
— Ты уж извини меня,—говорил Сафаней.— Признаюсь, не хотел тебе прощать, Федося. Вчерась-то чуть в спину тебе не пальнул. Л сегодня, нако, ты меня спас... из бою вытащил стервеца...
— Дурень ты... Да разве мы друг другу враги? Враги у пас с тобою теперь одни — супостатов крошить сообща надо.
— Верно говоришь. Прошу, не держи злобы на меня...
Федосий спас Сафанея, по сам от беды не уберегся — пропал без вести. Ходили слухи, будто по вине царских генералов утонул он где-то в Пинских болотах. Не вернулся с войны и младший — Афанасий,— погиб около Кременца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99