Но по натуре старик был человек грубый и большой охотник до женщин, и пластинки он приобретал сообразно своим вкусам. Как только старик заиграет на своем «инструменте», собираются любители к вьершовскому окну и стоят — покуривают да похохатывают. А хозяин рад: обождите, не это еще, дескать, сыграю.
Поскольку напротив его дома, через дорогу, стоял собор, то к Вьершову несколько раз наведывался толстый священник и просил его не играть богохульные песни. Но Вьершов-старший только ухмылялся:
— А вы-то, в подрясниках, не от мира сего, что ль? Вы-то еще почище будете. Не токмо с мирскими, но и с монашками в пупсики играете. Вот послушайте-ка, вашу житейскую заведу.
И заводил про монашек. Священник, подхватив рясу,торопливо переваливался на своих коротких ножках через дорогу, обещая проклясть еретика до третьего колена.
Однажды, когда старик поставил такую пластинку, проходила мимо окон инспектор наробраза Людмила Петровна, совсем недавно приехавшая в город. Остановившись у окна, она с упреком сказала:
— Как вам не стыдно заводить такую похабщину? Услышав женский голос, к окну подошел случайно
оказавшийся в комнате Сафаней.
— Закройте же окна, молодой человек! — потребовала она и, встретившись с внимательным и чуть насмешливым взглядом молодого военного, добавила: — И не стыдно?
— А чего же стыдного-то? — не отводя взгляда от ее вдруг потемневших глаз, ответил он, но тем не менее выключил граммофон.
Сафанея почему-то поразили ее глаза — большие, с золотистым блеском, и, словно желая еще увидеть их, он выбежал на улицу. Женщины у дома уже не было. Он посмотрел в одну сторону, в другую—-и увидел, что незнакомка дошла до перекрестка и свернула за угол К городскому саду. Сафаней стоял и все еще представлял себе ее строгие глаза,— казалось, они изнутри излучали какую-то силу, которая тянула его за собой. Не понимая еще, что же с ним происходит, он быстро добежал до угла и, повернув к саду, догнал ее.
— Извините, барышня, больше не повторится,— сказал он.
— Я рада, что наконец это надоело и вам,— остановившись, ответила она спокойно и уже другим, несколько потеплевшим голосом добавила: — Согласитесь, такие песни проигрывать нехорошо, об этом весь город говорит...
«Город нам еще не указ»,— чуть не сорвалось с его языка. Однако он сказал совсем другое:
— Приходите завтра в это время сюда, вы убедитесь, что я умею держать слово.
И Людмила Петровна в назначенный срок пришла к саду и встретила Сафанея. Неподалеку в канаве лежала грудка разбитых пластинок.
Так они познакомились.
А потом встречи стали повторяться. Хотя мать Сафанея, Васса,— худенькая, с болезненными, вечно слезившимися глазами женщина с первого же взгляда невзлюбила «стриженую», однако сына почему-то тянуло к ней.
Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы не развернувшиеся тем летом события. В тот год Сафа-ней только что весной вернулся с фронта с Георгиевским крестом на груди. Долго задерживаться здесь не собирался. Но быстро покинуть отчий дом ему не удалось — сначала познакомился с Людмилой Петровной, а потом, когда Люда уехала на курсы, нахлынули другие события, которые быстро втянули его в свою крутоверть.
И вот последняя встреча с Людой на вокзале. Он не ждал этой встречи. И не нужна она была, наоборот... Если бы не эта встреча, он, возможно бы, и не сидел в тюрьме. Своим возгласом она обратила на него внимание, и милиционер, видимо разыскивавший кого-то, задержал его. Сафаней не мог простить Люде этой оплошности. Однако, вспоминая о ней, он как-то вдруг ожил, какое-то теплое чувство колыхнулось в душе, ему захотелось увидеть Люду. Не мешкая, он постучал в дверь и спросил надзирателя, нельзя ли повидать женщину, которая принесла передачу.
Узнав, что она уже ушла, Сафаней почувствовал в себе гнетущую тоску. Да, надо скорее выбираться отсюда на волю!..
Через месяц пришел ответ «а кассацию: срок наказания снизили до двух лет. Обрадовался Сафаней: «Значит, не шибко-то большой провинок за мной признали, написать бы бумагу получше, может, и совсем освободили. Но теперь поздно, придется два годика тянуть лямку... Хотя осталось уже меньше — три-то месяца следственных пошли в зачет». Сафаней заметил, как изменилось и отношение тюремного начальства к нему: парень-то и в самом деле, может, не виноват, если больше половины срока скинули в верхах. Вместе с другими ста-.ли выводить на волю и его: то забор где-нибудь надо подправить, то дров напилить, и он не тяготился этим-— на работе-то время быстрей бежит.
Как-то в начале лета выдалась новая работа — требовалось перебрать тротуары по всей улице, начиная от
тюремного двора и кончая спуском к реке. На такое дело плотники нужны, кто легко умеет топором махать.
И опять Сафашка тут как тут. Он не то чтобы ловок был на топор,— он грамотнее других, при случае и за старшого может сойти, как-никак подмога конвою.
Подвезли досок, тонкомерных бревнышек для лежек, и началась работа: кто старый тротуар разбирает, кто носки пилит, кто топором орудует, доску к доске подтопчет и сплачивает их.
Сафаней так увлекся, что даже вспотел, картуз поносил на столбик, сам топором работает да вдобавок еще и командует, где надлежит положить новую лежечку, а где оставить старую, где снизу подбить доску, чтобы псе было «заподлицо» сделано. Работнички тут подобрались аховые— мешочники да попавшиеся на «монопольке» мужики, таким бы только самогонку дома варить... Одним словом, насобирался разный народец,— его, как и доски, тоже надо сплачивать...
И Сафаней умел это делать: где прикрикнет на виду V конвоя, а где и шутку бросит — у него это ловко полупилось, сразу видно, человек бывалый. Пройдет сорок минут, Сафаней вглянет на часы, что красуются на руке, И — перекур. Затянутся раза по три табачком мужики бритоголовые, друг на друга похожие,— и опять за дело.
— Живей, живей поворачивайтесь,— и Сафаней кивнул в сторону конвоира, стоявшего чуть поодаль.— Тюрьма нынь, как мать родна, она перековывает нашего брата, раба божия мешочника, в сознательного члена нового общества.
— Это как же так понять, в какого такого члена? — спросил кудрявый цыган, попавший в эту компанию за унод коня с чужого двора.
— А вот так и понимай,—стараясь подделаться под цыганский говор, ответил Сафаней.—Пришел ты сюда из-за чужого коня, побудешь тут годика три-четыре, тогда не только на чужого не будешь заглядываться — своего отдашь.
— Ну нет, чужого не возьму и своего не отдам...
— У нас теперя все должно быть обчее...
— Это уж точно,— согласился с важным видом и конвоир, что как-то отведал у Сафанея крупитчатую булку.День незаметно клонился к вечеру. А тротуар надо еще тянуть и тянуть. Через ровик надо перевести его,
а там и дальше — дня на три дела хватит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Поскольку напротив его дома, через дорогу, стоял собор, то к Вьершову несколько раз наведывался толстый священник и просил его не играть богохульные песни. Но Вьершов-старший только ухмылялся:
— А вы-то, в подрясниках, не от мира сего, что ль? Вы-то еще почище будете. Не токмо с мирскими, но и с монашками в пупсики играете. Вот послушайте-ка, вашу житейскую заведу.
И заводил про монашек. Священник, подхватив рясу,торопливо переваливался на своих коротких ножках через дорогу, обещая проклясть еретика до третьего колена.
Однажды, когда старик поставил такую пластинку, проходила мимо окон инспектор наробраза Людмила Петровна, совсем недавно приехавшая в город. Остановившись у окна, она с упреком сказала:
— Как вам не стыдно заводить такую похабщину? Услышав женский голос, к окну подошел случайно
оказавшийся в комнате Сафаней.
— Закройте же окна, молодой человек! — потребовала она и, встретившись с внимательным и чуть насмешливым взглядом молодого военного, добавила: — И не стыдно?
— А чего же стыдного-то? — не отводя взгляда от ее вдруг потемневших глаз, ответил он, но тем не менее выключил граммофон.
Сафанея почему-то поразили ее глаза — большие, с золотистым блеском, и, словно желая еще увидеть их, он выбежал на улицу. Женщины у дома уже не было. Он посмотрел в одну сторону, в другую—-и увидел, что незнакомка дошла до перекрестка и свернула за угол К городскому саду. Сафаней стоял и все еще представлял себе ее строгие глаза,— казалось, они изнутри излучали какую-то силу, которая тянула его за собой. Не понимая еще, что же с ним происходит, он быстро добежал до угла и, повернув к саду, догнал ее.
— Извините, барышня, больше не повторится,— сказал он.
— Я рада, что наконец это надоело и вам,— остановившись, ответила она спокойно и уже другим, несколько потеплевшим голосом добавила: — Согласитесь, такие песни проигрывать нехорошо, об этом весь город говорит...
«Город нам еще не указ»,— чуть не сорвалось с его языка. Однако он сказал совсем другое:
— Приходите завтра в это время сюда, вы убедитесь, что я умею держать слово.
И Людмила Петровна в назначенный срок пришла к саду и встретила Сафанея. Неподалеку в канаве лежала грудка разбитых пластинок.
Так они познакомились.
А потом встречи стали повторяться. Хотя мать Сафанея, Васса,— худенькая, с болезненными, вечно слезившимися глазами женщина с первого же взгляда невзлюбила «стриженую», однако сына почему-то тянуло к ней.
Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы не развернувшиеся тем летом события. В тот год Сафа-ней только что весной вернулся с фронта с Георгиевским крестом на груди. Долго задерживаться здесь не собирался. Но быстро покинуть отчий дом ему не удалось — сначала познакомился с Людмилой Петровной, а потом, когда Люда уехала на курсы, нахлынули другие события, которые быстро втянули его в свою крутоверть.
И вот последняя встреча с Людой на вокзале. Он не ждал этой встречи. И не нужна она была, наоборот... Если бы не эта встреча, он, возможно бы, и не сидел в тюрьме. Своим возгласом она обратила на него внимание, и милиционер, видимо разыскивавший кого-то, задержал его. Сафаней не мог простить Люде этой оплошности. Однако, вспоминая о ней, он как-то вдруг ожил, какое-то теплое чувство колыхнулось в душе, ему захотелось увидеть Люду. Не мешкая, он постучал в дверь и спросил надзирателя, нельзя ли повидать женщину, которая принесла передачу.
Узнав, что она уже ушла, Сафаней почувствовал в себе гнетущую тоску. Да, надо скорее выбираться отсюда на волю!..
Через месяц пришел ответ «а кассацию: срок наказания снизили до двух лет. Обрадовался Сафаней: «Значит, не шибко-то большой провинок за мной признали, написать бы бумагу получше, может, и совсем освободили. Но теперь поздно, придется два годика тянуть лямку... Хотя осталось уже меньше — три-то месяца следственных пошли в зачет». Сафаней заметил, как изменилось и отношение тюремного начальства к нему: парень-то и в самом деле, может, не виноват, если больше половины срока скинули в верхах. Вместе с другими ста-.ли выводить на волю и его: то забор где-нибудь надо подправить, то дров напилить, и он не тяготился этим-— на работе-то время быстрей бежит.
Как-то в начале лета выдалась новая работа — требовалось перебрать тротуары по всей улице, начиная от
тюремного двора и кончая спуском к реке. На такое дело плотники нужны, кто легко умеет топором махать.
И опять Сафашка тут как тут. Он не то чтобы ловок был на топор,— он грамотнее других, при случае и за старшого может сойти, как-никак подмога конвою.
Подвезли досок, тонкомерных бревнышек для лежек, и началась работа: кто старый тротуар разбирает, кто носки пилит, кто топором орудует, доску к доске подтопчет и сплачивает их.
Сафаней так увлекся, что даже вспотел, картуз поносил на столбик, сам топором работает да вдобавок еще и командует, где надлежит положить новую лежечку, а где оставить старую, где снизу подбить доску, чтобы псе было «заподлицо» сделано. Работнички тут подобрались аховые— мешочники да попавшиеся на «монопольке» мужики, таким бы только самогонку дома варить... Одним словом, насобирался разный народец,— его, как и доски, тоже надо сплачивать...
И Сафаней умел это делать: где прикрикнет на виду V конвоя, а где и шутку бросит — у него это ловко полупилось, сразу видно, человек бывалый. Пройдет сорок минут, Сафаней вглянет на часы, что красуются на руке, И — перекур. Затянутся раза по три табачком мужики бритоголовые, друг на друга похожие,— и опять за дело.
— Живей, живей поворачивайтесь,— и Сафаней кивнул в сторону конвоира, стоявшего чуть поодаль.— Тюрьма нынь, как мать родна, она перековывает нашего брата, раба божия мешочника, в сознательного члена нового общества.
— Это как же так понять, в какого такого члена? — спросил кудрявый цыган, попавший в эту компанию за унод коня с чужого двора.
— А вот так и понимай,—стараясь подделаться под цыганский говор, ответил Сафаней.—Пришел ты сюда из-за чужого коня, побудешь тут годика три-четыре, тогда не только на чужого не будешь заглядываться — своего отдашь.
— Ну нет, чужого не возьму и своего не отдам...
— У нас теперя все должно быть обчее...
— Это уж точно,— согласился с важным видом и конвоир, что как-то отведал у Сафанея крупитчатую булку.День незаметно клонился к вечеру. А тротуар надо еще тянуть и тянуть. Через ровик надо перевести его,
а там и дальше — дня на три дела хватит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99