.. Беляков разглядел.
— В разведку ходил, что ли?
— Не-е... По льду они, беляки-то, бежали на этот берег, я ночью и заметил. Часовой-то, Кумышка, пьяный был, проспал...
— А ты говоришь, еще ничего не сделал... Да ты знаешь, как подмог нам...
— Все возможно,— согласился Лаврушка.— Ты-то тут чего теперь делаешь?
— Как чего? У Азии а служу. Вагон этот наш, учти, особый. В нем все главные помощники Азина находятся. Он-то, Азии, день и ночь не спит. Чуть чего трудно — к нам. Так, мол, и так, ребятки, оденьтесь понадежнее— и к белякам в гости.
— К белякам? — в один голос вскрикнули ржанопо-лойские мальчишки.
— А то как же... Мы тут с одним не раз ходили. Прикинемся то пастухами, то нищими... Верят, кусочки даже подают. Выведаем, что надо, и обратно. Только в дороге ни слова никому. Азии болтунов не любит. И трусов... Азину что смелее, то и милее. Вот он и подбирает помощников по себе... смелых.
Прошел час, а может, и больше. Уже и Рыжик убежал по своим делам,— Азина все нет и нет. И вдруг на улице шум какой-то. Лаврушка выглянул в окно, а на перроне уже полным-полно красноармейцев, и все на конях. А среди них — сам Азии, смеющийся, белозубый. Соскочил с седла — и к вагону, с саблей на боку.
— Ну, вот, теперь можно и вторую щеку побрить,— войдя в вагон, весело сказал он. — Белякам так вдарили— долго помнить будут, — и, запустив руку в Федяр-кины вихри, спросил: — Ну, а ты чего без ленты? Не отличился еще? Хочется ленту носить, а? — и, достав красный лоскут, приколол Федярке на грудь.— Снабжать нас продуктами — это тоже геройство. Если крестьянин поддержит Красную Армию, мы непременно победим. Так ведь, орлы? — и, сняв саблю, повесил ее на крючок и опять взялся за бритву.
Ночевать Макухе с Лаврушкой и Федяркой на обратном пути пришлось в той же деревне, что и в первую дорогу.
На этот раз все избы в деревне были заполнены красными бойцами. Хорошо, что хозяйке дома в первую дорогу услужили — налили несколько кринок молока, а то бы и она не пустила — некуда.
Лаврушка и Федярка залезли на полати и, уткнувшись остренькими подбородками в положенные друг на друга кулачки, смотрели вниз: здесь, как и дома, оказы-
вается, самая выгодная позиция — отсюда всех видно, кто чем занят.
По лавкам и скамьям вкруговую сидели мобилизованные из деревень мужики-бородачи, были и безбородые, И даже совсем безусые. Остановившись на ночлег, они занимались каждый своим делом. Тут и протирали тряпками винтовки, и латали одежду, и сочиняли за столом короткие весточки домой, и возились с самосадом. Макуха тоже пристроилась к ним в уголок. Она разыскала иглу и чинила гимнастерку белобрысому пареньку, которого называла сыночком. Но больше всего заботы было об обуви: пришли сюда люди кто в чем —кто в старых стоптанных сапогах, кто в ботинках, а кто и в лаптях — Хоть и в новеньких вышли из дому лаптях, да за дорогу и они поистрепались. Однако с лаптями проще — кое-кто прихватил про запас вторые, а вот с кожаной обувкой— труднее. Иметь рядом такого мастерового человека, который бы мог прибить каблук к сапогу или подколотить подошву,—большое счастье. Но у печки, почти на средине избы, на табуретке сидел настоящий сапожник — таких в деревне называют чеботарями, — низенький и сутулый мужичок. Он был еще сравнительно молод, а на голове уже блестела лысина.
Держа в полных, по-детски розовых губах деревянные шпильки, чеботарь взял у бородача сапог, беглым понимающим взглядом окинул его, повертел в руках, насадил на конец полена, поставил торцом вверх и деловито принялся вбивать шпильки в подошву. Федярка видел, как белые березовые шпильки под ударом молотка послушно садились в разбухшую кожу. .Стоявший возле чеботаря бородач улыбался, кивал головой: ничего не скажешь — мастер этот чеботарь. А очередь тут такая, что до утра вряд ли управишься.
— Ты пореже шпильки-то сади, а то не успеешь, —посоветовал кто-то.
— Пореже не годится, братки, — ответил чеботарь.— Не устоит подошва, а шагать-то этой милой подошве ой-ей-ей — до самой Сибирюшки идти придется...
— Подколачивай крепче, некогда на подметки глядеть, ныне на парусах полетим, за беляками.
— А как же иначе, братки,— ободряюще подхватил чеботарь. — Эвон сколь собрал наш вятский-то берег. Тут уж подошвы приставлять надо крепко-накрепко, чтоб
держались, — он взмахнул молотком: тук-тук-тук, и по дошва встала «а свое место.
— Смотри-кость, прибил ведь,— шепнул Федярка Лаврушке, но тот уже спал.
Не заметил Федярка, как и сам уснул.
Проснулся он неожиданно. Лаврушка уже был на ногах. В избе стоял переполох. Вскочив, бойцы быстро собирались, хватали винтовки, забирали котомки, гремели котелками.
— А вы куда? — крикнула на своих погонщиков Макуха.
— Мы на минутку только. Фортикация... —и мальчишки выскочили на улицу.
Солнце хотя и не взошло, но из-за лбистой лесистой гривы уже чувствовалось живительное его дыхание; голубой, промытый вчерашним дождем полог неба, висевший полукружьем над гривой, начинал отсвечивать розоватыми отблесками.
Командир, низенький и верткий, с большим наганом на ремне, сгруживал заспанных и неразговорчивых бойцов около крыльца, потом вскочил на ступеньку. Федярка видел, как он взмахнул рукой взволнованно и ободряюще.
— Товарищи, Двадцать пятая чапаевская дивизия на днях освободила Бугуруслан и Бугульму. Красные орлы с честью разгромили десятитысячный корпус генерала Каппеля и вошли в Белебей. Теперь, товарищи, настал черед и нам, нашей Двадцать восьмой железной дивизии,— и он выхватил из кармана бумагу. — Слушайте, товарищи, приказ нашего любимого комдива товарища Азина.
По рядам бойцов пошло одобрительное оживление.
— «Звездоносцы, боевые орлы, Двадцать восьмой стрелковой дивизии! — звенел молодой голос командира.— За год существования нашей доблестной дивизии тернист, но славен путь борьбы, пройденный нами. Не одна лавровая ветвь вплетена вами в победоносный венец пролетарской революции — их много. Славные бои с че-хословаками под Казанью, взятие Чистополя, Елабуги, Сарапула, Ижевска — вот те кроваво-красные рубины, которые вкраплены вашими руками в страницу боевой истории дивизии».
Командир окинул взглядом бойцов, словно желая увериться, все ли его слушают, и остановил взгляд на Федирке.
Федярке, стоявшему на краю сгрудившихся бойцов, показалось, что командир хочет что-то сказать ему, только одному ему, но вдруг его мысли перебил чей-то нетерпеливый голос:
— Давай круче читай! Дословно!
Командир понял, что он напрасно усомнился — люди не только слушали, но, казалось, впитывали в себя каждое слово долгожданного приказа. Это обрадовало его. Он шагнул ступенькой выше и продолжал:
— «...Но ежедневные бои в тридцатиградусные морозы, тяжелые переходы по глубоким сугробам снегов, физическая усталость наших бойцов и временный перевес противника сделали свое пагубное дело — мы должны были отступать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— В разведку ходил, что ли?
— Не-е... По льду они, беляки-то, бежали на этот берег, я ночью и заметил. Часовой-то, Кумышка, пьяный был, проспал...
— А ты говоришь, еще ничего не сделал... Да ты знаешь, как подмог нам...
— Все возможно,— согласился Лаврушка.— Ты-то тут чего теперь делаешь?
— Как чего? У Азии а служу. Вагон этот наш, учти, особый. В нем все главные помощники Азина находятся. Он-то, Азии, день и ночь не спит. Чуть чего трудно — к нам. Так, мол, и так, ребятки, оденьтесь понадежнее— и к белякам в гости.
— К белякам? — в один голос вскрикнули ржанопо-лойские мальчишки.
— А то как же... Мы тут с одним не раз ходили. Прикинемся то пастухами, то нищими... Верят, кусочки даже подают. Выведаем, что надо, и обратно. Только в дороге ни слова никому. Азии болтунов не любит. И трусов... Азину что смелее, то и милее. Вот он и подбирает помощников по себе... смелых.
Прошел час, а может, и больше. Уже и Рыжик убежал по своим делам,— Азина все нет и нет. И вдруг на улице шум какой-то. Лаврушка выглянул в окно, а на перроне уже полным-полно красноармейцев, и все на конях. А среди них — сам Азии, смеющийся, белозубый. Соскочил с седла — и к вагону, с саблей на боку.
— Ну, вот, теперь можно и вторую щеку побрить,— войдя в вагон, весело сказал он. — Белякам так вдарили— долго помнить будут, — и, запустив руку в Федяр-кины вихри, спросил: — Ну, а ты чего без ленты? Не отличился еще? Хочется ленту носить, а? — и, достав красный лоскут, приколол Федярке на грудь.— Снабжать нас продуктами — это тоже геройство. Если крестьянин поддержит Красную Армию, мы непременно победим. Так ведь, орлы? — и, сняв саблю, повесил ее на крючок и опять взялся за бритву.
Ночевать Макухе с Лаврушкой и Федяркой на обратном пути пришлось в той же деревне, что и в первую дорогу.
На этот раз все избы в деревне были заполнены красными бойцами. Хорошо, что хозяйке дома в первую дорогу услужили — налили несколько кринок молока, а то бы и она не пустила — некуда.
Лаврушка и Федярка залезли на полати и, уткнувшись остренькими подбородками в положенные друг на друга кулачки, смотрели вниз: здесь, как и дома, оказы-
вается, самая выгодная позиция — отсюда всех видно, кто чем занят.
По лавкам и скамьям вкруговую сидели мобилизованные из деревень мужики-бородачи, были и безбородые, И даже совсем безусые. Остановившись на ночлег, они занимались каждый своим делом. Тут и протирали тряпками винтовки, и латали одежду, и сочиняли за столом короткие весточки домой, и возились с самосадом. Макуха тоже пристроилась к ним в уголок. Она разыскала иглу и чинила гимнастерку белобрысому пареньку, которого называла сыночком. Но больше всего заботы было об обуви: пришли сюда люди кто в чем —кто в старых стоптанных сапогах, кто в ботинках, а кто и в лаптях — Хоть и в новеньких вышли из дому лаптях, да за дорогу и они поистрепались. Однако с лаптями проще — кое-кто прихватил про запас вторые, а вот с кожаной обувкой— труднее. Иметь рядом такого мастерового человека, который бы мог прибить каблук к сапогу или подколотить подошву,—большое счастье. Но у печки, почти на средине избы, на табуретке сидел настоящий сапожник — таких в деревне называют чеботарями, — низенький и сутулый мужичок. Он был еще сравнительно молод, а на голове уже блестела лысина.
Держа в полных, по-детски розовых губах деревянные шпильки, чеботарь взял у бородача сапог, беглым понимающим взглядом окинул его, повертел в руках, насадил на конец полена, поставил торцом вверх и деловито принялся вбивать шпильки в подошву. Федярка видел, как белые березовые шпильки под ударом молотка послушно садились в разбухшую кожу. .Стоявший возле чеботаря бородач улыбался, кивал головой: ничего не скажешь — мастер этот чеботарь. А очередь тут такая, что до утра вряд ли управишься.
— Ты пореже шпильки-то сади, а то не успеешь, —посоветовал кто-то.
— Пореже не годится, братки, — ответил чеботарь.— Не устоит подошва, а шагать-то этой милой подошве ой-ей-ей — до самой Сибирюшки идти придется...
— Подколачивай крепче, некогда на подметки глядеть, ныне на парусах полетим, за беляками.
— А как же иначе, братки,— ободряюще подхватил чеботарь. — Эвон сколь собрал наш вятский-то берег. Тут уж подошвы приставлять надо крепко-накрепко, чтоб
держались, — он взмахнул молотком: тук-тук-тук, и по дошва встала «а свое место.
— Смотри-кость, прибил ведь,— шепнул Федярка Лаврушке, но тот уже спал.
Не заметил Федярка, как и сам уснул.
Проснулся он неожиданно. Лаврушка уже был на ногах. В избе стоял переполох. Вскочив, бойцы быстро собирались, хватали винтовки, забирали котомки, гремели котелками.
— А вы куда? — крикнула на своих погонщиков Макуха.
— Мы на минутку только. Фортикация... —и мальчишки выскочили на улицу.
Солнце хотя и не взошло, но из-за лбистой лесистой гривы уже чувствовалось живительное его дыхание; голубой, промытый вчерашним дождем полог неба, висевший полукружьем над гривой, начинал отсвечивать розоватыми отблесками.
Командир, низенький и верткий, с большим наганом на ремне, сгруживал заспанных и неразговорчивых бойцов около крыльца, потом вскочил на ступеньку. Федярка видел, как он взмахнул рукой взволнованно и ободряюще.
— Товарищи, Двадцать пятая чапаевская дивизия на днях освободила Бугуруслан и Бугульму. Красные орлы с честью разгромили десятитысячный корпус генерала Каппеля и вошли в Белебей. Теперь, товарищи, настал черед и нам, нашей Двадцать восьмой железной дивизии,— и он выхватил из кармана бумагу. — Слушайте, товарищи, приказ нашего любимого комдива товарища Азина.
По рядам бойцов пошло одобрительное оживление.
— «Звездоносцы, боевые орлы, Двадцать восьмой стрелковой дивизии! — звенел молодой голос командира.— За год существования нашей доблестной дивизии тернист, но славен путь борьбы, пройденный нами. Не одна лавровая ветвь вплетена вами в победоносный венец пролетарской революции — их много. Славные бои с че-хословаками под Казанью, взятие Чистополя, Елабуги, Сарапула, Ижевска — вот те кроваво-красные рубины, которые вкраплены вашими руками в страницу боевой истории дивизии».
Командир окинул взглядом бойцов, словно желая увериться, все ли его слушают, и остановил взгляд на Федирке.
Федярке, стоявшему на краю сгрудившихся бойцов, показалось, что командир хочет что-то сказать ему, только одному ему, но вдруг его мысли перебил чей-то нетерпеливый голос:
— Давай круче читай! Дословно!
Командир понял, что он напрасно усомнился — люди не только слушали, но, казалось, впитывали в себя каждое слово долгожданного приказа. Это обрадовало его. Он шагнул ступенькой выше и продолжал:
— «...Но ежедневные бои в тридцатиградусные морозы, тяжелые переходы по глубоким сугробам снегов, физическая усталость наших бойцов и временный перевес противника сделали свое пагубное дело — мы должны были отступать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99