..»
Возбужденный Федярка вбежал в избу и принялся рассказывать о Лаврушке.
— Говорит, сраженье выиграл...
— Бывает и так, Федяра,— наливая в стакан заварку, настоянную на шиповнике, отозвался дед.— Я хоть Азина сам и не видел, а довольно много слыхал о нем. Молодой, слышь, а дивизией командует. Это ведь по-прежнему только генералу было под силу.
— А он, может, дедушка, енерал и есть?
Евлаха не ответил, поднял растопыренными пальцами блюдце, понес к губам, легонько дунул, чтоб охолонул шиповниковый чай, и принялся пить. Опорожнив блюдце, поставил его на стол, взглянул на Федярку.
— Взять вот хоть тот же наш бой под Вавожем,— сказал он уже серьезно.— У нас командир тоже был, как Азии, смелый... Хоть тогда и отступили мы, но ведь, подумать только, одни пушкачи, без пехоты, отбились и ушли за сорок верст вдогон своих. И всю орудию на себе вынесли. Да поищи-ка таких молодцов, как наши.., Это я к тому говорю, Федяра, что Азин-то тоже не иначе, как наш, вятский...
— А наши, вятские-то, дедушка, сильнее, что ли?
— Сильнее, говоришь? А почему б и не сильнее быть... Сила-то в чем говорю, не только в смелости, Федяра. Вот Лаврушку взять... Смотри-ка — не проспал, заметил... Он заметил, а Азии — его... Уж что-ничто, а вятский не проспит, не подведет.
Прошло два дня, и в деревню опять приехал Ложен-цов. Приехал верхом, в плаще парусиновом,—как раз в то утро дождь брызнул. Сошел он с лошади, с Евла-хой за руку поздоровался, взглянул на Федярку.
— Не внук ли твой?
— Внук.
— Помощник, значит, растет... Ну что ж, хорошее дело,— и оглядел полосу.— Досеваете, вижу?
— Какое там — за середку только перевалили. Видишь, лошадь-то не прежняя.
— Не в лошади, Евлантий, дело, скажи лучше, земли у тебя теперь побольше стало,— заметил Ложенцов.
— И земли побольше, это верно. Спасибо новой власти, ублаготворила нынь декретом справедливым мужика.— Но, взглянув на председателя исполкома, Евлаха насторожился:—А вам опять не лошадей ли надо?
— Лошадей пока оставляем в покое, за мясом приехал. Пять-шесть коров с вашей деревни надлежит... Народ вот тут есть. На станцию надо гнать...
— А где мы их, коров-то этих, возьмем?
— Придется подумать, Евлампий. Соберем комитет бедноты, прикинем совместно, а потом, как и в прошлый раз, па собрание выйдем с нашим предложением.
...Мужики просидели на собрании целую ночь, вплоть до рассвета. Сидели они нынче не в избе у Евлахи, а на улице, у пожарного сарая, на бревнах. Шумели, рядили, спорили, ругались меж собой и ругали все сообща Колчака, потом утихали, молча курили и снова спорили—кому же хочется расставаться со своей коровой? Утром ни с чем разошлись по домам, позавтракали и через час опять собрались.
И снова прошел час, другой...
— А чего же тут дневать,— сказал вдруг Евлаха.— Ну и понятно, никому не охота отдавать. А вот понятно ли вам, как я сидел две недели под степаховой ногой? А потом как шел на расстрел под дулами? Ну, буржуи вы экие, думаю, весь дом, со всей живностью отдал бы, только б из лап ихних вырваться!.. И вот, смотрите-ка, вырвался — и все позабыл... Позабыл ведь, а?..
— Мы того-этого не знаем, Евлантий, не ведаем,— отозвался Прялка.— Мы только насчет коров, корова ведь это не шутка в деле...
— А война —это что, это шутка? — вскочил Евлаха.— Так вот... У меня во дворе две коровы, одну оставляю себе, другую ставлю на кон. Вот и ты на весы ста-нови свою, Гаврила...
— Чево, чево? — оторвался тот от табаку.— У меня семья вон какая, сколь ртов голодных молока просят.
— У всех рты есть... А то мы, гляди, и за мельницу возьмемся....
— Мельница чего, она ведь не моя, Ильи...
— А Илья кто тебе будет?
— Ну-к, зять Илья... Илья своей семьей живет.
— Зажилился твой Илья, по сколько фунтов за разумел берет?.. То-то и есть! Ограбил волость твой Илья, вот что... Как прежний купец, с вышитой нагрудкой ходит.— Пиши, Алексей Никитыч, от Прялки взять корову,— твердо сказал Евлаха. —А то мы возьмем и сами ее рек-визнем — за хвост да и в поставку...
Сопровождать коров до станции согласилась Макуха. У нее там живет сестра, как раз и с ней ей хотелось повидаться. В помощники себе, погонщиком, она взяла Лаврушку — парнишка бойкий, к тому же и дорогу теперь знает, на окопы-то туда же ходил. А с Лаврушкой увязался и Федярка, хоть лет ему и меньше, но ростом-то он не ниже Лаврушки вымахал. «Это оттого, сказывала маманька, что под первый весенний дождик угодил, вот и вытянулся... Теперь каждый год буду ждать первого дождика. И Лаврушке скажу, пусть и он не просыпает этот дождик...»
И вот они собрались с Макухой в дальнюю дорогу.
Макуха была пробойная баба. Она не только дом свой вела одна, без мужика, держала в порядке, но наравне с другими ездила под извоз, грузила на баржи мешки с хлебом, умела управляться с хозяйством, как иной мужик не сумел бы.
Отправляясь с гуртом, Макуха взяла с собой краюху хлеба, картошки котелок, да через плечо повесила пустое ведро. Остановятся где-нибудь передохнуть, она возь-
мет ведро—и под корову. Надоит молока да картошки испечет на огне — эвон какая еда. знатная будет. Не только сама будет сыта, но и ребятишкам небось понравится, а Макуха любит чем-нибудь угодить человеку. Хоть и молчалива она, но сердцем добрая. И еще справедливая — скажет, как ножом отрежет правду-матку.
Макуха считалась в деревне пришлой. Муж у нее в молодости работал осмотрщиком путей на маленькой станциюшке, которую звали по лысому холмику, отвоеванному у леса, Макухой. Здесь, в Макухе, отвоевал Ва-сюта у женихов и Дарью и привез к себе в деревню — молодую, работящую. За хозяйство они взялись дружно. И все кругом клеилось: и хозяйство росло, и семья пошла на прибыль, что ни год, то парень. Не успели еще ладом пожить, а у них уже за столом пять парней, пять погодков. Другой раз посмотрит на них Даша и скажет:
— Не много ли накопили, Васюта?
— Кого?
— Парней-то. Хоть бы одну девочку бог дал.
— Для чего? Для разора ты девку просишь у бога? На девку ни земли нет, ни надела. А парень-то эвон, как родился, так и за землю зацепился...
Подросли парни, перемешались меж собой, неизвестно, кто из них я старший, — все рослые, белолицые, крепкие, как грузди в грибное лето, по хозяйству цепкие, в драке неуступчивые. На гулянку ли, на плясунец выйдут, на посиделок ли какой — все вместе, под одну гармонь песни поют, один за другого заступаются. «С Макухины-ми ребятами связываться нельзя, у них артельно»,— говорили по округе. И не связывались с ними, уважали, а может, и побаивались.
О женитьбе задумали сразу трое — два средних и самый младший. Мать не раз говорила: у большого-то, видно, ума побольше —не завязывает семьей голову, да и третий-то, в середке который, тоже помалкивает, этого, видно, больше книжки завлекали, чем девки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Возбужденный Федярка вбежал в избу и принялся рассказывать о Лаврушке.
— Говорит, сраженье выиграл...
— Бывает и так, Федяра,— наливая в стакан заварку, настоянную на шиповнике, отозвался дед.— Я хоть Азина сам и не видел, а довольно много слыхал о нем. Молодой, слышь, а дивизией командует. Это ведь по-прежнему только генералу было под силу.
— А он, может, дедушка, енерал и есть?
Евлаха не ответил, поднял растопыренными пальцами блюдце, понес к губам, легонько дунул, чтоб охолонул шиповниковый чай, и принялся пить. Опорожнив блюдце, поставил его на стол, взглянул на Федярку.
— Взять вот хоть тот же наш бой под Вавожем,— сказал он уже серьезно.— У нас командир тоже был, как Азии, смелый... Хоть тогда и отступили мы, но ведь, подумать только, одни пушкачи, без пехоты, отбились и ушли за сорок верст вдогон своих. И всю орудию на себе вынесли. Да поищи-ка таких молодцов, как наши.., Это я к тому говорю, Федяра, что Азин-то тоже не иначе, как наш, вятский...
— А наши, вятские-то, дедушка, сильнее, что ли?
— Сильнее, говоришь? А почему б и не сильнее быть... Сила-то в чем говорю, не только в смелости, Федяра. Вот Лаврушку взять... Смотри-ка — не проспал, заметил... Он заметил, а Азии — его... Уж что-ничто, а вятский не проспит, не подведет.
Прошло два дня, и в деревню опять приехал Ложен-цов. Приехал верхом, в плаще парусиновом,—как раз в то утро дождь брызнул. Сошел он с лошади, с Евла-хой за руку поздоровался, взглянул на Федярку.
— Не внук ли твой?
— Внук.
— Помощник, значит, растет... Ну что ж, хорошее дело,— и оглядел полосу.— Досеваете, вижу?
— Какое там — за середку только перевалили. Видишь, лошадь-то не прежняя.
— Не в лошади, Евлантий, дело, скажи лучше, земли у тебя теперь побольше стало,— заметил Ложенцов.
— И земли побольше, это верно. Спасибо новой власти, ублаготворила нынь декретом справедливым мужика.— Но, взглянув на председателя исполкома, Евлаха насторожился:—А вам опять не лошадей ли надо?
— Лошадей пока оставляем в покое, за мясом приехал. Пять-шесть коров с вашей деревни надлежит... Народ вот тут есть. На станцию надо гнать...
— А где мы их, коров-то этих, возьмем?
— Придется подумать, Евлампий. Соберем комитет бедноты, прикинем совместно, а потом, как и в прошлый раз, па собрание выйдем с нашим предложением.
...Мужики просидели на собрании целую ночь, вплоть до рассвета. Сидели они нынче не в избе у Евлахи, а на улице, у пожарного сарая, на бревнах. Шумели, рядили, спорили, ругались меж собой и ругали все сообща Колчака, потом утихали, молча курили и снова спорили—кому же хочется расставаться со своей коровой? Утром ни с чем разошлись по домам, позавтракали и через час опять собрались.
И снова прошел час, другой...
— А чего же тут дневать,— сказал вдруг Евлаха.— Ну и понятно, никому не охота отдавать. А вот понятно ли вам, как я сидел две недели под степаховой ногой? А потом как шел на расстрел под дулами? Ну, буржуи вы экие, думаю, весь дом, со всей живностью отдал бы, только б из лап ихних вырваться!.. И вот, смотрите-ка, вырвался — и все позабыл... Позабыл ведь, а?..
— Мы того-этого не знаем, Евлантий, не ведаем,— отозвался Прялка.— Мы только насчет коров, корова ведь это не шутка в деле...
— А война —это что, это шутка? — вскочил Евлаха.— Так вот... У меня во дворе две коровы, одну оставляю себе, другую ставлю на кон. Вот и ты на весы ста-нови свою, Гаврила...
— Чево, чево? — оторвался тот от табаку.— У меня семья вон какая, сколь ртов голодных молока просят.
— У всех рты есть... А то мы, гляди, и за мельницу возьмемся....
— Мельница чего, она ведь не моя, Ильи...
— А Илья кто тебе будет?
— Ну-к, зять Илья... Илья своей семьей живет.
— Зажилился твой Илья, по сколько фунтов за разумел берет?.. То-то и есть! Ограбил волость твой Илья, вот что... Как прежний купец, с вышитой нагрудкой ходит.— Пиши, Алексей Никитыч, от Прялки взять корову,— твердо сказал Евлаха. —А то мы возьмем и сами ее рек-визнем — за хвост да и в поставку...
Сопровождать коров до станции согласилась Макуха. У нее там живет сестра, как раз и с ней ей хотелось повидаться. В помощники себе, погонщиком, она взяла Лаврушку — парнишка бойкий, к тому же и дорогу теперь знает, на окопы-то туда же ходил. А с Лаврушкой увязался и Федярка, хоть лет ему и меньше, но ростом-то он не ниже Лаврушки вымахал. «Это оттого, сказывала маманька, что под первый весенний дождик угодил, вот и вытянулся... Теперь каждый год буду ждать первого дождика. И Лаврушке скажу, пусть и он не просыпает этот дождик...»
И вот они собрались с Макухой в дальнюю дорогу.
Макуха была пробойная баба. Она не только дом свой вела одна, без мужика, держала в порядке, но наравне с другими ездила под извоз, грузила на баржи мешки с хлебом, умела управляться с хозяйством, как иной мужик не сумел бы.
Отправляясь с гуртом, Макуха взяла с собой краюху хлеба, картошки котелок, да через плечо повесила пустое ведро. Остановятся где-нибудь передохнуть, она возь-
мет ведро—и под корову. Надоит молока да картошки испечет на огне — эвон какая еда. знатная будет. Не только сама будет сыта, но и ребятишкам небось понравится, а Макуха любит чем-нибудь угодить человеку. Хоть и молчалива она, но сердцем добрая. И еще справедливая — скажет, как ножом отрежет правду-матку.
Макуха считалась в деревне пришлой. Муж у нее в молодости работал осмотрщиком путей на маленькой станциюшке, которую звали по лысому холмику, отвоеванному у леса, Макухой. Здесь, в Макухе, отвоевал Ва-сюта у женихов и Дарью и привез к себе в деревню — молодую, работящую. За хозяйство они взялись дружно. И все кругом клеилось: и хозяйство росло, и семья пошла на прибыль, что ни год, то парень. Не успели еще ладом пожить, а у них уже за столом пять парней, пять погодков. Другой раз посмотрит на них Даша и скажет:
— Не много ли накопили, Васюта?
— Кого?
— Парней-то. Хоть бы одну девочку бог дал.
— Для чего? Для разора ты девку просишь у бога? На девку ни земли нет, ни надела. А парень-то эвон, как родился, так и за землю зацепился...
Подросли парни, перемешались меж собой, неизвестно, кто из них я старший, — все рослые, белолицые, крепкие, как грузди в грибное лето, по хозяйству цепкие, в драке неуступчивые. На гулянку ли, на плясунец выйдут, на посиделок ли какой — все вместе, под одну гармонь песни поют, один за другого заступаются. «С Макухины-ми ребятами связываться нельзя, у них артельно»,— говорили по округе. И не связывались с ними, уважали, а может, и побаивались.
О женитьбе задумали сразу трое — два средних и самый младший. Мать не раз говорила: у большого-то, видно, ума побольше —не завязывает семьей голову, да и третий-то, в середке который, тоже помалкивает, этого, видно, больше книжки завлекали, чем девки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99