Жениться в тот раз братьям не удалось — в один день они ушли по повестке военной, одна и та же гармошка провожала их на войну.
И вот средний, что постарше двух последних, в первый же год погиб под Вильно. Младшего ранило в ногу, но домой не возвращается, работает где-то в штабе. А остальные трое — воюют с винтовочками; где воюют, Ма-
куха и сама не знает, будто бы один на севере, другой на юге, а старший тут, говорят, под Казанью был, вместе видели будто бы с Егоршей Ветлугиным. Этот старшой-то, говорят, уж не маленьким и командиром стал. Однако дело-то у наших не шибко устойчиво, беляки-то опять потеснили красных бойцов, видать, и впрямь еще сила силу ломит.
Макуха не любительница была и раньше много говорить. А как потеряла мужа Васюту, и совсем смолкла — присушило горе слова, да и только, не идут они с языка, все в душе кровью обливается, да так, должно быть, там и присыхают намертво.
А случилось это прошлой осенью. Муж-то Васюта хоть и не коммунист был, а держался больше за Никитича: чуть что, с Никитичем, мол, надо посоветоваться. И вот ушел как-то он к Никитичу. День прошел, а его обратно нет. И вечером Васюта не вернулся домой. Макуха не спала всю ночь, а утром по свежему снежку привезли его на санях мертвым. В лесу нашли, недалеко от дороги. Голову Васюте пробил кто-то...
Стали тут искать убийцу, но где там; при таком деле никто руки-поги не оставил. А если какие и были следы, то, как назло, снежок утренний припорошил следы-то эти. Ходили в ту осень на допрос многие, таскали не раз Ильку Кропота — подозрение у Макухи на него большое было, да тот, известное дело, отбрехался, мол, ни сном, ни делом не ведаю, кто злодейство такое совершил. Но все в деревне знали — в сердцах они были с Васютой промежду собой. Из-за мельницы. Мельницу-то Илька поч-ти-что даром взял у помещика, когда тот убежал со сте-пахами. Васюта настаивал, чтоб передать ее всей деревне, но Илька съездил в город, привез оттуда какие-то бумаги с печатями — моя, мол, мельница, да и все. Только Васюта не унимался: подложные, мол, твои документы, крутись не крутись, Илья, все одно в тебе половина гнилья, скоро бумаги твои подлогу обозначат...
Оттого Макуха и молчалива, дорогу прошла, а еще ни одного слова не обронила. И ребята молчали. У Федярки на это тоже была причина: он гнал на сдачу свою Кра-сулю, круторогую корову с белыми кудряшками во лбу.
Красулю Федярка запомнил так же, как, скажем, запомнил свой дом, свою черемушку за двором, как запомнил деда и маманьку. Красуля-то родилась с Федяркой
в одном году. Потому он так и привязался к ней. Он помнит, как носил ей травку и с ладошки кормил ее, как потом, когда подрос, гонял ее в поскотину, узнавал ее в лесу по голосу, а то и на дороге по следам. Приходила весна, и каждый раз он чистил ее скребком, собирал шерсть и .полегал ее в ладонях на мыльной воде — получался тугой рыжий шарик, который от удара батожком высоко взлетал вверх. Красуля кормила его парным молоком, творогом с запекшейся румяной корочкой, густой сметаной, и вдруг... вдруг дед распорядился... Идет вот теперь Прялкина черно-пестрая корова, семенит йогами Ванин бычок, гуськом понуро бредут другие коровы, и среди них — Красуля. Это больше всего угнетало Фе-дярку. Потому о« молчал и в душе осуждал деда. Неужели, как говорит маманька, без ихней Красули не могли обойтись? Но, видать, не могли, уж кто-кто, а дедушка знает, как лучше поступить...
Пригнали они коров на второй день, солнышко еще стояло высоконько. Загнали их в загородку, — там и без них было видимо-невидимо скота. А Красуля — смирная, ее сразу другие, что побойчее, оттеснили в угол. Федярка схватил кнут — и к ней на помощь. И Лаврушка тут же. Отогнали от нее других, Федярка раздобыл где-то на возах охапку сена, бросил к ее ногам. Просунул меж жердочек руку и долго гладил по белым кудряшкам меж рогов.
Макуха уже получила квитанцию на окот и собралась идти к сестре, а Федярка все еще не расставался со своей Красулей.
— Ладно уж, иди, тетя Дарья, — сказал Лаврушка. — Мы побудем здесь, а к вечеру разыщем тебя.
Когда Макуха ушла, ребятишки огляделись: станционный вокзал-то совсем рядышком. Не сбегать ли туда— вон сколько людей толкется там? Может, кого своих знакомых увидим...
По дороге к вокзалу три красноармейца с красными повязками на папахах и с ружьями в руках вели каких-то солдат. Не беляков ли схватили: ишь, шинели-то какие зеленые на них. А кое у кого вместо шинелей пиджаки меховые, только без рукавов — не наши пиджаки-то...
Беляки эти шли понурые; вдруг они по команде повернули в сторону от вокзала, и ребята за ними. Лаврушка остановился, вытащил из-за пазухи ленту, нацепил
себе на картуз — и, подмигнув Федярке, следом за беляками, интересно, что будут с ними делать?
Подвели беляков к зеленому вагону. Один красноармеец, тот, что с винтовкой, по лесенкам поднялся туда. «Лаврушка говорил, что вагоны — это домики на колесах, только без окошек. А тут, смотри-ка, и окошки есть, и двери с лесенками»,— не спуская глаз с вагона, удивлялся Федярка. А ниже окошек — надпись: «Да Здравствует Советская власть, сорвавшая покровы с земных небесных богов!»
Глянул на беляков Федярка, а те, забросив руки за спину, стоят тихо, хмурые, чувствуют, что им теперь трибунала не миновать. Так им и надо, степахам... Особенно тому, длинноносому, воя он как глазами-то по земле зыр-
кает.И снова взглянул Федярка на вагон. В дверях показался тот же красноармеец с винтовкой. А за ним какой-то строгий человек, в папахе серой и тужурке, как у дяди Егора, и на боках — по револьверу... Лаврушка, толкнув Федярку в бок, шепнул:
— Эвон где он-то...
— Кто? — полушепотом спросил Федярка.
— Здорово, беляки! — крикнул строгий в папахе.
— Здравия желаем, товарищ Азии,—откликнулись нестройно солдаты белые.
— Ну, как, хорошо повоевали?
— Хорошо бы воевали — в плен не попали, товарищ Азии, — ответил длинноносый.
— Как будете у меня драться?
— Голову положим за Советскую власть, товарищ Азии.
Азии обвел глазами оживившихся беляков.
— Поняли наконец? — спросил он.
— Как не понять-то, товарищ Азия, ведь противу своих же шли... А тут оглянулись на самих себя, видим: верно, мундир-то на нас английский, табак японский, правитель черт его знает какой, а земля-то как-никак наша — русская.
— Правильно говорит, — закивали головами другие. Азии, усмехнувшись, подозвал к себе красноармейца с винтовкой, оказал:
— Разбери их по четыре человека в рогу. И проследи,как они будут драться...
— Есть проследить, товарищ Азии,— козырнул тот и повернулся к солдатам, чтоб «разобрать» их, но те, взволнованные решением красного командира, уже смешали ряды, тискали друг у друга руки, обнимались, а длинноносый даже на радостях прослезился и вытирал
рукавом глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99