— Я же говорила, не торопись,— подбежала Глафа.— Смотри-ка, чуть напрочь не отсадил, — и, оторвав от края старенькой косынки ленточку, принялась завязывать сыну палец, с которого капала густая алая кровь.
— Я не сам, — оправдываясь, морщился Федярка.— Это серп взял да и соскользнул.
— Ладно уж, до свадьбы далеко — заживет, — успокаивала его мать. — Нет вот сахару, натолочь бы да присыпать рану. Теперь уж тебе не жатье, иди вон в лесок, собирай ягоды. Да смотри, далеко не забирайся, держись дороги.
К полудню Федярка уже насобирал полное блюдо голубики, сколько еще сам съел, — ягод-то здесь видимо-невидимо уродилось. И никто, видно, не знает...
Выйдя на поляну, Федярка услышал, как кто-то о сос-
ну постукивает. Подошел поближе к дереву: да ведь это дятел. Еще дед ему рассказывал о дятле. Где ты теперь, дедушка? Говорят, степахи силком забрали тебя к себе в армию... Да только правда ли, не пойдет он к ним.
— Браток, а браток, где тут дорога на Прислон? — услышал Федярка позади себя чей-то голос и оглянулся.
На лесной тропке стоял широкоплечий мужик в лаптях, а рубахе пестрядинной. И баба какая-то с ним...
— Дорога-то здесь, рядом, — ответил Федярка.— Только не пройти тут. Мостик-то дальше, с той руки, с правой...
— А ты, видать, все знаешь: и мостик, и ягоды где собирать.— Мужик подошел к Федярке и, взяв из блюда щепоть ягод, попробовал. — Ягоды у тебя сладкие, — похвалил он и, присев на мшистую кочку, принялся переобуваться.
— А вы откуда, дяденька?
— Издалека, сынок, — ответила за мужика женщина.— Хлебушка ищем, — и тряхнула пустым мешком,— Мучки, не знаешь ли, где раздобыть?
— На мену? Так тут на мену не променяют. Тут беляки...
— Да ну? — удивился мужик. — И много их?
— Много не много, а есть... На тройках в воскресенье наехали, с оружием.
— Перепугался, наверно?
— Еще бы не перепугаться... Ведь с пушками. — Да ты и не видел, пушки-то?
— Как тебя не видел — видел. Когда мы прибежали к каменному дому, тройки те и подкатили. Все на тарантасах. А в коробах-то до верхов оружие. И пушка была тут... Еще потом, когда собрались мужики в волисполком, так она как трахнет в дядю Матвея! Наповал...
— Отчего бы так-то?
— А кто ее знает. Собрание шло, Журавель-то ихний, самый главный, выступал. А в другом углу — пушка... И вдруг разрядилась, тр-р-р — и в дядю Матвея.
— Ну, а сельсоветчики ваши что?
— В советчики-то, говорят, урядник затесался да Борька-межевик. Вышли на крыльцо, милости, мол, просим. А на другой день пушка-то возьми да и бабахни. Испугались все, кто куда побежал. Теперь никто к Журавлю и не идет — за смертью разве?
— А где у Журавля пушка-то?
— Которая?
— Не одна, что ль?
— Какое тебе одна. Одна-то на колокольне, чу... Сторож Микешка-кривой обседлал ее. Другая на городище, в капусниках стоит... Да у школы вон, что строится, в срубах...
— По-твоему, получается — у них три пушки?
— Может, три, а может, и больше. Вот и боятся наши. Они-то красных ждут. Вон с той стороны и ждут, с верхов. Не оттуда идете? А может, видели уж их?
— Да где их увидишь, они по своим дедам, а мы по своим. Семья-то у нас большая, а работников мало... Разорили большевики-то.
— Нет, врешь, они не зорят, — обиделся Федярка.— Это беляки зорят.
— Конечно, и от беляков достается, — примирительно согласился мужик и, поднявшись, снова спросил:
— Так муки-то не достать, думаешь? — Теперь не достать.
Федярка проснулся от неожиданного гула. Вверху, над самой крышей, будто что-то разорвалось. Где-то в стороне, за амбарами, громыхнуло. Потом раскатилось: та-та-та...
— Чего это, мам? — схватился Федярка за ее руку и вскочил.
— Это стреляют, сыиок, лежи.
— Наши?
— Кто их разберет, — сердито ответила мать и схватила Федярку, который уже натягивал на себя штаны.— Куда ты?
На поветку тем временем поднялась бабушка и, увидев проснувшуюся дочь и внука, вполголоса зашептала:
— Слава те, господи, покатились ведь... — Это которые, беляки-то?
— Они, внучек, они самые... Выхожу нынь к колодцу, слышу, гремит где-то. И ясно кругом, и небо без облачка. Выглянула из-за дверей и вижу: с берегу-то, от волисполкома, только земля шуршит. Смотрю, в одних
подштанниках скатываются с берегу. Вот как турнули наши, дай бог им здоровья да силы...
Не дослушав бабушку, Федярка стремглав сбежал с повети.
— Куда ты? — крикнула вдогонку Глафа.
— Я на минутку, мам.
Выбежав па крыльцо, Федярка оглянулся и бороздой—к черемухе. Мокрая от росы трава хлестала босые ноги. Ухватившись за сук, од ловко подтянулся и, перебирая цепкими руками, пополз на верхушку дерева. Раздвинув руками ветви, увидел на середине реки лодки. И вдруг скрип уключин заглушило с берега громкое, раскатистое «ура».
— Мам, наши! Ура-то наши кричат!
По реке уже плыли на тот берег не только лодки, но и бревна, и доски — за них судорожно цеплялись беляки, стремясь к противоположному берегу, а река упрямилась, относила их вниз все дальше и дальше.
Но тут подбежала к черемухе мать, сломила прут и, пригрозив отхлестать Федярку, заставила его опуститься. И хлестнула даже, однако Федярке нисколько не больно, зато интересно: он видел сам, как красные гнали на тот берег беляков. Беляки плывут, а река их относит. Карабкаются они, карабкаются — и на дно идут. Винтовки-то да гранаты на поясах у них тяжелые, должно, вниз тянут. Так им и надо...
Вскоре выстрелы смолкли, и Федярка снова выбежал на улицу. У волисполкома уже было полно людей. Побежать бы туда, да маманька не велит, опять грозится, черемуховый прут подоткнула под притолоку.
— Я недалечко, мамань... до амбарчика.
— Ну, чего это я с тобой буду делать? — словно пожаловалась она и, подойдя к воротам, выглянула и сама.
Федярка понял — согласилась. Однако и без разрешения убегать нельзя.
— На минуточку толенько я, — попросил он, — только гляну...
— Знаю твою минуточку.
— Так ненадолочко,—и Федярка не вытерпел, подпрыгнул да так припустил, что мать только покачала головой.
Смотрит она, —батюшки, да что же это такое, какой-то мужик хватает Федярку — и на руки, прижимает к себе. Уж. не Егорша ли наш? Да нет... А вот второй-то, что рядом, чуть ли не он. Точно, он, братец Егор!
Глафа поправила на голове платок, одернула фартук и побежала в избу, чтоб сказать о госте. А гость уж тут как тут, на дворе. Худой, загорелый, с черными усами. Кожанка внакидку. И рука из-под кожанки выглядывает перевязана.
Глафа подбежала к двери, прижалась к груди, заплакала.
— Зачем плачешь, Глафа?
— О тятеньке-то ни слуху ни духу. И тебя вот ранило.
— Скоро, Глафа, все узнаем, о бате и о других,— и взглянул на свою подвязанную руку: — А это ничего, немножко царапнуло.
— И я палец тоже поранил,— сообщил Федярка.— Вчера поранил, а сегодня вон сбросил тряпку-то..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99