Приносил он в жестяной кружке земляники и вечером отдавал бабушке. Та брала кружку и угощала из нес внука.
Как-то в воскресенье утром Федярку разбудил колокольный звон. Это было непривычно, такого звона он в Ржаном Полое не слыхал. Выбежал на улицу Федярка и увидел на колокольне старика в белой рубахе. Старик, будто подплясывал, дергал руками за веревки, подвязанные к колоколам, колокола пели на разные голоса — большой гулко и торжественно, средний как бы вторил первому, голос у него был нежнее и мягче. Маленькие же колокола-подголоски выполняли свою роль, они подпева-. ли двум первым, словно прославляя их.
— Ишь, как звонарь-то зазывает, — выйдя на крыльцо, сказала бабушка. — Пойдем ли, Глафа?
— Молилась раньше, а что вымолила? — ответила дочь. — Одни слезы бабьи... Глаза-то который год не просыхают.
— А сегодня спектакля у магазина,— обрадовавшись, что мать не собирается в церковь, сообщил Федярка.
— Только по спектаклям нам с тобой и ходить.
— И меня, мам, не отпустишь?
— Отправляйся, хоть по селу не бегаешь...
Федярка раньше других убежал к магазину. Он видел, как артисты на длинном магазинном крыльце устраивали сцену, прибивали какие-то щиты, весили холщовые полога. Когда собрались люди, полога эти раздвинули. На сцене стояли стол, стулья, на стене висели часы-ходики— все как в настоящей избе. И старик сидит с длинной бородой. Сидит он на лавке и плетет лапти. Присмотрелись к старику, — а это, оказывается, вовсе не старик, а учитель местный, и засмеялись: как он ловко бороду приделал! Особенно смеялись мальчишки. Смеялся и Федярка.
После первого действия, в перерыв, вдруг кто-то с тревогой в голосе крикнул:
— Беляки едут!
Прислонцы заволновались—они поняли, о ком шла речь, — отступили от сцены и торопливо, задворками, стали расходиться по домам. Только ребятишки, любопытные до всего, побежали не домой, а к волисполкому. Со стороны кладбища уже слышался заливистый перезвон колокольцев. Вскоре из-за крайних домов показались две тройки. Взмыленные от быстрой езды кони остановились у крыльца исполкома, замотали головами, словно стараясь сбросить с себя гремевшие ошейники. Из тарантасов повыскакивали военные, обвешанные револьверами, гранатами. Один из них, высокий и длинноногий, как журавль, шагнул к крыльцу. Федярка понял, что он-то, Журавель, и есть самый главный. А к нему навстречу уже бежал из волисполкома низенький, с выпиравшим брюшком человек.
— Это чего советчик-то, красный ведь он? — толкнув в бок мальчишку, спросил Федярка.
— Какой он красный... урядник... Только, говорит батька, затесался в советчики, — ответил мальчишка и, держа Федярку за руку, стал протискиваться меж людей ближе к крыльцу.
Журавель важно поднялся на крыльцо и, заложив руку за ремень, на котором висела, как телячья нога, рыжая кобура, окинул взглядом собравшихся.
— Мы передовой отряд Степанова, — сказал он.— Вчера мы были в Уржуме, сегодня утром заняли Сердеж, сейчас вот у вас...
— Очень приятно, очень приятно, — лебезил урядник.— Волисполком наш, так сказать, волостное управление, к вашим услугам, господа...
— Это хорошо, когда без кровопролития, — кивнул головой Журавель и приказал офицерам выгружать из тарантасов оружие.
Кое-кто из мужиков в надежде, что их угостят водочкой, стали помогать офицерам снимать с переднего тарантаса пулемет.
— А вы чего стоите? — крикнул рыжеусый офицер, взглянув на ребят. — Помогайте!
— Вы степашки? — спросил Федярка. Офицер, усмехнувшись, ответил:
— Мы Народная армия, тебя защищать приехали... Поднимай подол! — приказал он.
Федярка нахмурился, нехотя загнул подол рубахи. Офицер быстро начал кидать ему патроны. Наполнив, скомандовал:
— Наверх!
Поднимаясь по узкой крутой лестнице, Федярка не заметил идущего за ним урядника, сказал:
— В нужник бы бросить...
— Чего, чего? — насторожился урядник.
— Да он так. Живот у него квелый, — заступился за Федярку идущий следом мальчишка.
Вечером, укладываясь на сеновале спать, мать ругала Федярку:
— Дурачок ты... Приехали беляки, а ты им — патроны таскать.
— Да это ведь Колька, я говорил, в нужник надо. Я и то одну бонбу в огород бросил.
— А вдруг она взорвется?
— Так она же на кобуре, как у дяди Егора...
На другой день на церковную площадь собрали народ со всей волости. Журавель поднялся на телегу и, размахивая длинными руками, стал призывать записываться к нему в книгу. Рядом с ним стоял урядник с брюшком и держал эту самую книгу в руках.
— Фига им, а не добровольцы! — крикнул кто-то.
Но Журавель не услышал, он говорил и говорил о какой-то власти, о Добровольческой армии... Говорил так долго, что не заметил, как из-за реки надвинулась туча, пошел дождь и люди бросились к волисполкому. За взрослыми побежали и мальчишки — интересно все же, что там будет.
В самой большой комнате исполкома набралось людей полным-полно. Мужик с повязкой на глазу притащил к дверям кресло и, взобравшись, уселся «а его спинку. Из-за него ничего не видно. Федярка низенький, а цепкий, изловчился — и тут же прилепился на подлокотник. Прилепился и смотрит: в одном углу — Журавель с уряд-, пиком, в другом вроде пушка стоит. Около нее возится рыжеусый офицер, он расправляет какую-то железную ленту, прилаживает ее. Федярка смотрел, смотрел — и оборвался. Хотел было подняться снова, как вдруг что-то в углу застрекотало, и сидевший на кресле мужик охнул, схватился за грудь и, как тяжелый мешок, грузно повалился на пол.
— Убили, убили! — всполошились люди и бросились к выходу.
Узнав о случившемся в волисполкоме, Глафа запретила Федярке отлучаться из дому. Днем стала брать его с собой на поле: так-то спокойней, а то мальчонку, того гляди, пристрелят.
Разыскав на подволоке старенький серп, Глафа показала сыну, как надо жать. Федярка нетерпеливо смотрел на ловкие руки матери и думал: чего же тут трудного, наклонись, забери в горсть стебельки и знай срезай их. Хруп-хруп-хруп — и горстка готова.
— Смотри, не торопись, — передавая серп, наказывала Глафа,— не обрежься.
— Не обрежусь. Я же большой, знаю как.
Федярка повертел в руках серп с гладким, отполированным до блеска черенком, плюнул себе на ладошку, как это обычно делал дед, чтоб черенок крепче в руке держался. Потом, забрав левой рукой жестковатые спелые стебли ячменя, дернул правой — хрустнули стебельки под серпом, повисли усатыми колосьями. Распрямился довольнехонькии Федярка и, осторожно положив горсть на землю, снова наклонился, снова хрустнули от серпа стебельки, и легко срезается, и спина не болит — напрасно бабка Мариша по ночам охает, жалуется на усталость.
С каждым разом Федярка старался захватить как можно больше стебельков. И вот новая горсточка набралась, Федярка дернул серпом — и, вскрикнув, схватился за руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Как-то в воскресенье утром Федярку разбудил колокольный звон. Это было непривычно, такого звона он в Ржаном Полое не слыхал. Выбежал на улицу Федярка и увидел на колокольне старика в белой рубахе. Старик, будто подплясывал, дергал руками за веревки, подвязанные к колоколам, колокола пели на разные голоса — большой гулко и торжественно, средний как бы вторил первому, голос у него был нежнее и мягче. Маленькие же колокола-подголоски выполняли свою роль, они подпева-. ли двум первым, словно прославляя их.
— Ишь, как звонарь-то зазывает, — выйдя на крыльцо, сказала бабушка. — Пойдем ли, Глафа?
— Молилась раньше, а что вымолила? — ответила дочь. — Одни слезы бабьи... Глаза-то который год не просыхают.
— А сегодня спектакля у магазина,— обрадовавшись, что мать не собирается в церковь, сообщил Федярка.
— Только по спектаклям нам с тобой и ходить.
— И меня, мам, не отпустишь?
— Отправляйся, хоть по селу не бегаешь...
Федярка раньше других убежал к магазину. Он видел, как артисты на длинном магазинном крыльце устраивали сцену, прибивали какие-то щиты, весили холщовые полога. Когда собрались люди, полога эти раздвинули. На сцене стояли стол, стулья, на стене висели часы-ходики— все как в настоящей избе. И старик сидит с длинной бородой. Сидит он на лавке и плетет лапти. Присмотрелись к старику, — а это, оказывается, вовсе не старик, а учитель местный, и засмеялись: как он ловко бороду приделал! Особенно смеялись мальчишки. Смеялся и Федярка.
После первого действия, в перерыв, вдруг кто-то с тревогой в голосе крикнул:
— Беляки едут!
Прислонцы заволновались—они поняли, о ком шла речь, — отступили от сцены и торопливо, задворками, стали расходиться по домам. Только ребятишки, любопытные до всего, побежали не домой, а к волисполкому. Со стороны кладбища уже слышался заливистый перезвон колокольцев. Вскоре из-за крайних домов показались две тройки. Взмыленные от быстрой езды кони остановились у крыльца исполкома, замотали головами, словно стараясь сбросить с себя гремевшие ошейники. Из тарантасов повыскакивали военные, обвешанные револьверами, гранатами. Один из них, высокий и длинноногий, как журавль, шагнул к крыльцу. Федярка понял, что он-то, Журавель, и есть самый главный. А к нему навстречу уже бежал из волисполкома низенький, с выпиравшим брюшком человек.
— Это чего советчик-то, красный ведь он? — толкнув в бок мальчишку, спросил Федярка.
— Какой он красный... урядник... Только, говорит батька, затесался в советчики, — ответил мальчишка и, держа Федярку за руку, стал протискиваться меж людей ближе к крыльцу.
Журавель важно поднялся на крыльцо и, заложив руку за ремень, на котором висела, как телячья нога, рыжая кобура, окинул взглядом собравшихся.
— Мы передовой отряд Степанова, — сказал он.— Вчера мы были в Уржуме, сегодня утром заняли Сердеж, сейчас вот у вас...
— Очень приятно, очень приятно, — лебезил урядник.— Волисполком наш, так сказать, волостное управление, к вашим услугам, господа...
— Это хорошо, когда без кровопролития, — кивнул головой Журавель и приказал офицерам выгружать из тарантасов оружие.
Кое-кто из мужиков в надежде, что их угостят водочкой, стали помогать офицерам снимать с переднего тарантаса пулемет.
— А вы чего стоите? — крикнул рыжеусый офицер, взглянув на ребят. — Помогайте!
— Вы степашки? — спросил Федярка. Офицер, усмехнувшись, ответил:
— Мы Народная армия, тебя защищать приехали... Поднимай подол! — приказал он.
Федярка нахмурился, нехотя загнул подол рубахи. Офицер быстро начал кидать ему патроны. Наполнив, скомандовал:
— Наверх!
Поднимаясь по узкой крутой лестнице, Федярка не заметил идущего за ним урядника, сказал:
— В нужник бы бросить...
— Чего, чего? — насторожился урядник.
— Да он так. Живот у него квелый, — заступился за Федярку идущий следом мальчишка.
Вечером, укладываясь на сеновале спать, мать ругала Федярку:
— Дурачок ты... Приехали беляки, а ты им — патроны таскать.
— Да это ведь Колька, я говорил, в нужник надо. Я и то одну бонбу в огород бросил.
— А вдруг она взорвется?
— Так она же на кобуре, как у дяди Егора...
На другой день на церковную площадь собрали народ со всей волости. Журавель поднялся на телегу и, размахивая длинными руками, стал призывать записываться к нему в книгу. Рядом с ним стоял урядник с брюшком и держал эту самую книгу в руках.
— Фига им, а не добровольцы! — крикнул кто-то.
Но Журавель не услышал, он говорил и говорил о какой-то власти, о Добровольческой армии... Говорил так долго, что не заметил, как из-за реки надвинулась туча, пошел дождь и люди бросились к волисполкому. За взрослыми побежали и мальчишки — интересно все же, что там будет.
В самой большой комнате исполкома набралось людей полным-полно. Мужик с повязкой на глазу притащил к дверям кресло и, взобравшись, уселся «а его спинку. Из-за него ничего не видно. Федярка низенький, а цепкий, изловчился — и тут же прилепился на подлокотник. Прилепился и смотрит: в одном углу — Журавель с уряд-, пиком, в другом вроде пушка стоит. Около нее возится рыжеусый офицер, он расправляет какую-то железную ленту, прилаживает ее. Федярка смотрел, смотрел — и оборвался. Хотел было подняться снова, как вдруг что-то в углу застрекотало, и сидевший на кресле мужик охнул, схватился за грудь и, как тяжелый мешок, грузно повалился на пол.
— Убили, убили! — всполошились люди и бросились к выходу.
Узнав о случившемся в волисполкоме, Глафа запретила Федярке отлучаться из дому. Днем стала брать его с собой на поле: так-то спокойней, а то мальчонку, того гляди, пристрелят.
Разыскав на подволоке старенький серп, Глафа показала сыну, как надо жать. Федярка нетерпеливо смотрел на ловкие руки матери и думал: чего же тут трудного, наклонись, забери в горсть стебельки и знай срезай их. Хруп-хруп-хруп — и горстка готова.
— Смотри, не торопись, — передавая серп, наказывала Глафа,— не обрежься.
— Не обрежусь. Я же большой, знаю как.
Федярка повертел в руках серп с гладким, отполированным до блеска черенком, плюнул себе на ладошку, как это обычно делал дед, чтоб черенок крепче в руке держался. Потом, забрав левой рукой жестковатые спелые стебли ячменя, дернул правой — хрустнули стебельки под серпом, повисли усатыми колосьями. Распрямился довольнехонькии Федярка и, осторожно положив горсть на землю, снова наклонился, снова хрустнули от серпа стебельки, и легко срезается, и спина не болит — напрасно бабка Мариша по ночам охает, жалуется на усталость.
С каждым разом Федярка старался захватить как можно больше стебельков. И вот новая горсточка набралась, Федярка дернул серпом — и, вскрикнув, схватился за руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99