Эта злодейка скорее всю семью погубит, чем переступит порог нашего дома. Вот уж никогда не думала, чтобы у женщины могло быть такое сердце. Просто камень... Муж никогда не мог распознать ее. Советовал мне посылать им все тайком, будто не от нас. Думал, она ни о чем не догадается. Правду говоря, я тоже надеялась на это. Да только она сразу поняла, откуда дары, и вернула нам все обратно...
Наконец-то я понял, чего она от меня добивалась.
— Что же вы думаете теперь делать? — мягко спросил я ее.— Кстати, они никогда ничего о вас не говорили? Не предпринимали никаких шагов против вас?
Та всхлипнула и ударила себя рукой по лбу.
— Несчастная моя судьба! — воскликнула она.— Эта женщина совсем отвернулась от нас, словно никогда в глаза не видала, имени нашего не слыхала. А ведь раньше любила больше, чем родителей! Но стоило ей услышать о том, что наши богатства будто бы нажиты нечестным путем, как душа ее сразу ожесточилась. Она будет умирать с голоду вместе с мужем и сыном, но не возьмет от нас ни пайсы. Но скажите, бабу, разве можем мы отказаться от такого большого состояния? А она, бессердечная, способна уморить не только себя, но и собственного ребенка. Только мы не можем допустить этого.
Я не знал, что ей ответить.
— Удивительная женщина! — только и мог я проговорить.
Госпожа Кушари молча кивнула головой. Время близилось к вечеру. Госпожа Кушари поднялась и вдруг снова умоляюще сложила руки.
— О, бабу! У меня просто сердце разрывается из-за них. Я слышала, она очень уважает госпожу и слушается ее. Может быть, госпожа повлияет на нее?
Я не ответил. Она больше ничего не сказала и, вытирая слезы, тихо вышла из комнаты.
ГЛАВА X
Мысли о потустороннем мире не оставляют места заботе о ближних. Этим, надо полагать, и объяснялась перемена в поведении Раджлакшми по отношению ко мне — она вдруг перестала беспокоиться о моих повседневных нуждах. Как отдалилась она от меня за то недолгое время, которое мы провели в Гонгамати! Теперь меню для меня составлял повар, прислуживал за обедом Ротон. В определенной степени это меня устраивало — прекратились бесконечные уговоры и наставления, никого не волновало, когда я соберусь сесть за еду и как это отразится на моем здоровье. Однако совсем пренебрегать пищей я не мог, и прежде всего из сочувствия повару. Отсутствие аппетита у меня бедняга объяснял несовершенством своего искусства. Да и Ротон не спускал с меня недремлющего ока. Поэтому, справившись кое-как с едой, я отправлялся к себе и забирался на кровать. В настежь открытое окно проникал знойный воздух солончаков, перед глазами расстилалась все та же выжженная солнцем пустыня. Когда мне надоедало глядеть на эту однообразную картину, я задумывался. Мысли мои, как правило, вращались вокруг одного и того же — наших с Раджлакшми отношений. Я знал, что хоть она и любила еще меня, ее теперь целиком поглотили хлопоты о потустороннем мире. А насколько я был нужен и близок ей в этом мире, настолько же чужд и бесполезен в ином. Как всякая правоверная индуска, она знала: мне не быть ее спутником в вечной жизни, и все больше приходила к убеждению, что одной любовью ко мне она не заслужит себе пропуска в места обетованные, ибо там наша любовь ей не зачтется.
Так мы и жили: она проводила время у Шунонды в разговорах о божественном и в чтении мантр, а я все больше изнемогал от безделья и бесцельного, тоскливого
одиночества. Иногда ко мне заходил Ротон, приносил трубку или чай и молча уходил. По его лицу было видно, что он жалел меня. Иногда он советовал мне: «Бабу, закройте окно. Оттуда жаром пышет». Но я отказывался это сделать. В знойном дуновении мне мерещилось дыхание и прикосновение дорогих мне людей. Может быть, думалось мне, еще здравствует друг моего детства Индро-натх и порыв ветра, ворвавшийся ко мне, недавно касался его. Мне даже чудилось, будто я чувствую тепло его руки. Может быть, и он в этот момент вспоминал обо мне? Или это сестра Оннода, нашедшая наконец успокоение в тихой и праведной жизни, слала мне свой привет? Порой мне казалось, что горячие массы воздуха двигались на меня со стороны Бирмы, где находилась Обхойя. Мысль о ней все чаще приходила мне в голову. Мне представлялось, как брат Рохини отправляется на работу и Обхойя, закрыв за ним дверь, усаживается на пол и принимается за шитье. Она шила маленькое детское лоскутное одеяльце или наволочку на крошечную подушечку, а может быть, просто хлопотала по хозяйству.
И тогда грудь мою пронзала острая боль: я не мог искренне и от души пожелать долгой жизни этой женщине— во мне тоже говорили веками устоявшиеся обычаи и утвердившиеся в поколениях взгляды на хорошее и дурное. Но как угнетали они меня!
Я представлял себе спокойное, просветленное лицо Обхойи и рядом с ней невинного ребенка—ее сына или дочь. Младенец был прекрасен, как только что расцветший лотос, он благоухал запахом меда. Неужели мир действительно не нуждался в таком чуде, неужто общество отвергнет его и с презрением изгонит? Возможно ли, чтобы человек во имя святости обрек на вечные страдания залог своего счастья?
Я знал Обхойю и то, скольким она пожертвовала ради того, чтобы обрести свое маленькое счастье. Но я понимал: нельзя разрешить социальные вопросы, культивируя в людях жестокость, пренебрежение и презрение к себе подобным. «Страдайте! — призывает общество.— Это вам возмездие!» «Да уж,—думал я.— Куда как справедливо по отношению к Обхойе!»
Жаркий ветер осушал слезы на моих глазах. Мне вспоминался мой отъезд из Бирмы. Смерть тогда справляла в городе свой страшный праздник. Брат боялся сестры, дети — родителей. Зараза проникала всюду. Больной, осужденный на смерть, как я тогда считал, я явился к дверям Обхойи, и она без малейших колебаний предоставила мне кров, подвергнув тем самым страшному риску свою только что созданную семью. Я согласен: несколько строчек моей повести вряд ли объяснят что-либо читателю, но я-то знаю, что значил тогда этот поступок! И еще многое ведомо мне. Я понимаю, для Обхойи в конечном счете ничего не было невозможным. Сама смерть не устрашила бы ее. Ее пример лишний раз убеждал меня в том, что никогда не следует судить о людях, принимая в расчет только внешние обстоятельства их жизни.
Я отправил своему прежнему начальнику просьбу о приеме меня на работу в надежде, что он мне не откажет, и считал свидание с Обхойей и Рохини не за горами. Я понимал, у всех нас в жизни за время разлуки произошло немало событий, и был уверен, что Обхойя приняла их мужественно и просто. Я же оказался подавлен ими и подчинялся им по инерции, только в силу своей поразительной слабости и апатии. Как знать, какими глазами мы посмотрим на обстоятельства своей жизни, когда встретимся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159