— Вот-вот,— обрадовался он.— Поэтому я ничего и не скрываю, понимаете? У меня не так, как у других: на словах одно, а в душе—другое. К тому же я мужчина, сами понимаете, и слово у меня крепкое. Да и дома у меня никого не осталось... А уж коли мне всю жизнь придется работать тут, то и... Вы понимаете, господин?
Я кивнул головой, показывая, что мне понятно его положение, и спросил:
— У вас никого не осталось в Бенгалии?
— Ни единой живой души,— соврал он не моргнув глазом.— Один как перст... Разве иначе приехал бы я в эгот ад кромешный? Ведь знаете, господин, я не какой-нибудь там прощелыга или голь. У меня в Бенгалии осталась земля! Посмотрели бы вы на мое тамошнее поместье, так своим глазам не поверили бы. Только беда: вся родня давно перемерла... Вот я и решил все бросить. К чему мне эти вещи, дом? Роздал добро людям и подался сюда.
Я помолчал немного и спросил:
— Вы Обхойю знаете?
Он вздрогнул от неожиданности, замялся, а потом удивленно спросил:
— Откуда вы узнали про нее?
— Но ведь могла же она приехать сюда искать вас и обратиться к нам за помощью?
— Ах вот оно что! — облегченно вздохнул супруг.— Что ж, не отрицаю, когда-то эта женщина была моей женой.
— А теперь?—поинтересовался я.
— Теперь она мне никто,— решительно заявил он.— Я ее бросил.
— Чем же она провинилась? Он нахмурился.
— Это семейная тайна, не хотел бы рассказывать, но вы мне теперь как родной, так что вам я признаюсь: ока—скверная женщина, настоящая фурия. Из-за нее, собственно, мне и пришлось уехать. Довела, можно сказать. Да и то: разве кто-нибудь отправится сюда по доброй воле?
Я опустил голову—он вызывал во мне такое отвращение, что даже смотреть на него было противно. Разумеется, я не поверил ни одному слову этого лжеца, но понял: с ним надо держаться осторожно, он, вероятно, настолько же жесток, насколько низок.
Я мало знал Обхоцю, был ей совсем чужим, но даже нашего случайного знакомства оказалось достаточно, чтобы составить о ней мнение. Я мог смело утверждать, что не осмелился бы не только бросить в ее адрес то гнусное обвинение, которое не постеснялся возвести на нее этот ничтожный тип, ко даже в мыслях не допустил бы его.
Несколько минут мы безмолвствовали. Потом я поднял голову и заметил:
— Но вы ведь ни в чем не обвиняли ее перед отъездом! А когда приехали сюда, то вначале посылали ей письма и деньги. Тогда вам не в чем было упрекать ее?
Мерзавец растянул в улыбке толстые мокрые губы.
— Вот оно что!—-понимающе проговорил он.— Нет, господин, мы люди порядочные, не привыкли кричать всем и каждому о пороках своих жен. Терпим все потихоньку. Давайте лучше оставим этот разговор, грех даже упоминать имя таких женщин. Так, значит, это вы докладываете о моем деле? Ну, тогда я спокоен. Только прошу вас — не давайте спуску моему начальнику. Пригрозите ему, чтоб не смел меня преследовать. Пусть знает, что и за меня есть кому вступиться. Ладно? А его самого вызовут в главную контору?
— Нет,—резко ответил я.
Продолжая льстиво улыбаться, он подвинул ко мне папку.
— Вы все шутите,— сказал он.— Начальник теперь в ваших руках — я ведь тоже кое-что захватил с собой. Ну да ладно, как знаете. Пусть только он не пристает больше ко мне. Вы отдадите мне на руки приказ относительно него? Тогда я уеду сегодня же девятичасовым поездом. Заодно избавлюсь и от хлопот с ночлегом.
Он говорил со мной таким угодливым тоном, что я как-то не сразу решился поставить его на место. С льстецами всегда так — хоть и чувствуешь все зловоние подхалима, понимаешь, что за дрянь перед тобой, а все не решаешься его одернуть. Уже просились у меня на язык ненужные слова, но я поборол малодушие и холодно проговорил:
— Вам бесполезно ждать приказа с выговором вашему начальнику. Лучше подыскивайте себе другую работу.
Мой посетитель, казалось, не поверил своим ушам.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил он.
— То, что я намерен вас уволить,—пояснил я.— На мою поддержку, не рассчитывайте.
Он встал, снова сел, заморгал глазами и умоляюще сложил руки.
— О, господин, вы бенгалец, вы не погубите другого бенгальца,— воскликнул он.— У меня дети. Они погибнут вместе со мной.
— Это меня не касается. К тому же я вас не знаю и не имею оснований не доверять вашему начальнику.
Он пристально посмотрел на меня и, по-видимому, понял, что я не шучу. Несколько секунд длилось молчание, а потом он вдруг разрыдался. Все, кто находился в комнате,— канцелярист, привратник и рассыльный — с изумлением повернулись к нам. Мне стало неловко.
— Сюда, в Бирму, за вами приехала Обхойя,— сказал я ему, надеясь этим известием остановить его всхлипывания.— Конечно, я не могу приказать вам принять дурную жену, но заявляю: если она согласится простить вас, узнав все ваши похождения, я за вас похлопочу.
В противном случае прошу мне не досаждать. Это мое последнее слово.
Я знал, что подлецы всегда трусливы.
Он вытер глаза. Спросил:
— Где она?
— Приходите завтра в это же время, я дам вам ее адрес.
Он ничего не ответил, низко поклонился и вышел.
Вечером того же дня Обхойя, опустив голову и вытирая глаза краем сари, выслушала мой рассказ о встрече с ее мужем. Она не произнесла ни слова и никак не прореагировала на мое возмущение.
— Так как же ты — простишь его или нет? — наконец спросил я.
Она молча кивнула.
— И пойдешь к нему, если он захочет взять тебя? Она снова кивнула.
— Но ведь ты в первый же день узнала нрав бирманок. Это тебя не пугает?
Обхойя подняла голову, и я увидел ее полные слез глаза. Она попыталась что-то сказать, но спазмы в горле мешали ей.
— А что мне остается делать? — с трудом проговорила она.
Я не знал, радоваться мне или огорчаться ее решению.
В тот день мы больше не разговаривали на эту тему, но, когда я возвращался домой, мысль об Обхойе неотступно преследовала меня. Ее положение казалось мне безвыходным. И вдруг какая-то жгучая слепая ярость охватила меня. А вместе с тем мою душу угнетала и терзала мысль о полной беспомощности этой несчастной женщины.
Когда на следующий день муж Обхойи снова появился передо мной, он был мне еще более антипатичен, чем накануне. Догадавшись о моих чувствах, он сдержанно попросил адрес жены и почтительно откланялся. Однако, придя ко мне через день, этот тип вел себя совершенно
иначе. Поздоровавшись со мной, он положил на стол записку от Обхойи.
— У меня нет слов, чтобы отблагодарить вас за вашу милость,— заявил он, сияя улыбкой.— Теперь я ваш раб на всю жизнь.
Я пробежал глазами записку и сказал:
— Можете продолжать работу. Начальник вас простил.
— О, о нем я даже не думаю. Главное, чтобы вы меня простили,— ответил он, умильно глядя на меня.— Я очень виноват перед вами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159