Я видел, что она не притворяется. Комоллота была хороша собой, не глупа и достаточно образованна; она хорошо говорила и прекрасно пела. Мне пришлась по душе ее сердечная забота, и я не поскупился на шутливые комплименты, которые раздули искру зародившегося чувства. Но знал ли я всего минуту назад, к чему все это приведет, мог ли предполагать, что ее мольба, слезы и смелое признание наполнят мое сердце горечью! Я был ошеломлен. Стыд терзал меня. Предчувствие беды изгнало мир и покой из моей души. В какой злосчастный день выехал я из Бенареса! Едва освободившись из сетей Пунту, я тут же с головой запутался в других сетях. Юность моя дазным-давно миновала, и вдруг на меня обрушилась волна непрошеной женской любви. Я не знал, куда бежать, где искать спасения. Я и не представлял, как неприятно чувствует себя мужчина, когда молодая женщина молит его о любви. И почему на меня такой спрос? Я все еще нужен Раджлакшми, и возможность того, что она ослабит свою мертвую хватку и отпустит меня на волю, испарилась. Но здесь оставаться больше нельзя. Бог с ними, с этими святыми, завтра же отсюда уеду.
— Да, совсем забыла,— очнулась вдруг Комоллота.— Ведь у меня есть для тебя чай!
— Неужели? Где ты его достала?
— Посылала человека в город. Сейчас приготовлю. Смотри только никуда не убегай!
— Не убегу. А ты умеешь заваривать чай? Комоллота молча кивнула и вышла с улыбкой на
губах.
Я проводил ее взглядом, и мне почему-то стало грустно. В монастыре пить чай не принято, а может быть, даже запрещено, и тем не менее, узнав, что я люблю чай, Комоллота послала за ним в город. Я ничего не знал о ее прошлом и настоящем и только по намекам мог догадываться, что в жизни ее многое достойно осуждения. Но ©на не хотела скрывать от меня правду о себе и настаивала на том, чтобы я ее выслушал. Я отказывался. Мне это было не нужно. Нужно было ей самой. Она хотела поведать мне о своем провалом, чтобы избавиться от гнетущих ее воспоминаний, и в то же время никак не могла решиться.
Комоллота сказала когда-то, что не должна произносить имени Шриканто. Кто этот столь почитаемый ею человек и когда он перешел в мир иной? Должно быть, роковое совпадение имен дало толчок ее воображению, она перенеслась мыслями в прежнее рождение и потеряла представление о реальном мире.
В этом не было ничего удивительного. Хотя она всецело была поглощена служением любви, ее женская природа до сих пор не постигла истинной сути этого чувства. Теперь в душе ее проснулись неутоленные желания, ее утомило служение миру фантазии, охватили сомнения. Комоллота и сама не отдавала себе отчета в том, что ее мятущееся, сбившееся с пути сердце ищет оправдания,—вот почему она снова и снова в тревоге протягивала руку к закрытой двери своего прежнего рождения в надежде найти там ответ. Я понял, что отныне мое имя станет парусом, под которым поплывет ладья ее жизни.
Комоллота принесла свежезаваренный чай, и я выпил его с наслаждением. Как немного нужно, чтобы у человека изменилось настроение! Казалось, мое недавнее раздражение против нее исчезло без следа.
— Комоллота, так ты из касты винокуров?
— Нет,— улыбнулась она,— из касты ювелиров. Но ведь для брахманов между ними нет никакой разницы.
— Для меня, во всяком случае. Да и если бы все касты слились воедино, не было бы беды.
— Наверное, это правда,— согласилась Комоллота,— Ведь ты принимал пищу из рук матери Гохора.
— Если бы ты ее знала! — воскликнул я.— Гохор пошел не в отца, а в мать. Я никогда не встречал такой ласковой, доброй и самоотверженной женщины, как мать Гохора. Помню, как-то раз она поссорилась с мужем. Ссора вышла из-за того, что мать втайне от мужа дала кому-то большую сумму денег. Отец Гохора был страшно вспыльчив, и мы в испуге удрали из дому. Через несколько часов тихонько возвращаемся и видим: мать Гохора сидит, о чем-то задумавшись. Мы спросили ее, чем же все кончилось. Сперва она не ответила, а потом, взглянув на нас, вдруг рассмеялась до слез. Такое с ней нередко бывало.
— Над чем же она смеялась? — спросила Комоллота.
— Сначала мы тоже не поняли. Но, отсмеявшись, она вытерла глаза и сказала: «Какая же я глупая! Муж преспокойно искупался, поел и знай себе похрапывает, а я вот не стала ужинать и сижу, сгорая от злости! К чему это все?» И обиды и гнева у нее как не бывало. Только человек, много испытавший в жизни, знает, какое это великое достоинство женщины.
— Значит, ты много испытал в жизни, гошай? — спросила Комоллота.
Я даже растерялся от этого неожиданного вопроса.
— Разве все непременно нужно испытать самому? Можно учиться и на чужом опыте. Разве ты ничему не научилась от человека с густыми бровями?
— Но он-то не был мне чужим.
У меня не хватило духа задать ей новый вопрос. Комоллота немного помолчала и вдруг, умоляюще сложив руки, проговорила:
— Прошу тебя, гошай, выслушай мою исповедь.
— Хорошо, готов тебя слушать!
Начать было нелегко. Комоллота склонила голову и долго молчала. Но она не сдалась и в конце концов справилась с собой. Когда, подняв голову, она снова взглянула на меня, мне показалось, что ее прекрасное лицо озарено каким-то особенным светом.
— Гордыня—живучая вещь,— начала она.— Наш старший гошай говорит: гордыня что горящая мякина: вот уж, кажется, потухла, а разворошишь пепел — глядь, жар еще тлеет. Я не стану раздувать огонь и не посмею рассказать тебе всего — ведь я женщина.
— Комоллота,— взмолился я в последний раз,— меня не интересуют истории о том, как женщины сбиваются с пути, я и слышать ничего не хочу об этом! Не знаю, какую стезю тебе указали твои святые для подавления гордыни, но если надменное смирение, выставление своих тайных грехов напоказ — непременное условие вашего искупления, то ты найдешь немало людей, которым твой рассказ придется по вкусу. Меня же ты пощади, Комоллота. Не забывай, что завтра я уезжаю и мы, наверное, больше никогда не встретимся.
— Я уже говорила, что это нужно не тебе, а мне. Ты и вправду хочешь, чтобы мы больше не увиделись? Этого не может быть, сердце говорит мне, что мы снова встретимся,— я буду жить этой надеждой. И ты ничего не хочешь узнать обо мне? Так и останешься со своими подозрениями и догадками?
— Скажи, встретившийся мне в лесу человек, страх перед которым гонит тебя отсюда, действительно тебе никто, совсем чужой?
— Ты решил, гошай, что я убегаю, потому что боюсь его?
— Мне так показалось. Но кто же он?
— Кто он? Он моя адская мука в этом и ином мире. Денно и нощно я со слезами молю: «Господи, я твоя рабыня, очисть мою душу от ненависти к этому человеку, тогда я наконец вздохну свободно».
В ее глазах я прочитал раскаяние.
— И все же,— продолжала Комоллота,— когда-то для меня не было более близкого человека, должно быть, никто в целом мире так не любил, как я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159