Итак, благодаря ее заботам мы устроились вполне сносно.
Обхойя многим удивляла меня, но особенно своим благоразумием и деловитостью. Обычно мужчина и женщина в подобной ситуации быстро сближаются, однако Обхойя все время держала меня на расстоянии, постоянно подчеркивая всем своим поведением, что мы только попутчики, через два дня расстанемся, и, возможно, навсегда, а потому никаких особых отношений между нами существовать не может. Она целыми днями, с утра до вечера, была чем-то занята, но стоило мне предложить ей помощь, как она мягко, но твердо отклоняла ее.
— Нет, нет, я должна все делать сама,— с улыбкой говорила она мне.— Вы оба столько натерпелись из-за меня — и брат Рохини, и вы. Ведь именно я затащила вас в эту тюрьму, из-за меня вы терпите все неудобства.
Как-то мы сидели с ней и беседовали. Вдруг неподалеку в конторе часы пробили два. Обхойя тут же поднялась.
— Уже два часа,— сказала она.— Пойду приготовлю вам чай.
«Каким бы плохим человеком ни был твой муж,— подумал я,— он не сможет не оценить твоих достоинств, если вы снова встретитесь».
Настал день, когда срок нашего заключения истек. Рохини вполне поправился. Получив официальные пропуска, мы снова собрали свои вещи и отправились в город, намереваясь на первые два дня остановиться в городском караван-сарае. За это время я собирался подыскать своим спутникам жилье и только после этого заняться своими делами. Я обещал Обхойе приложить все старания, чтобы помочь ей отыскать мужа.
В тот день, когда мы прибыли в город, бирманцы отмечали какой-то праздник. Нарядные, в шелковых одеждах мужчины и женщины группами шли в храмы. Женщины в Бирме пользуются полной свободой, они не закрывают лица, а при виде мужчины не бросаются опрометью прочь, как их бенгальские сестры. Поэтому и в празднествах они принимают самое живое участие. Женщины всех возрастов, и молодые, и старые, и совсем еще девочки, наполняли улицы гомоном, песнями и смехом. Светлокожие, с длинными, почти до колен волосами, одетые в свои лучшие платья, с цветочными гирляндами на шеях, они создавали впечатление шумного и веселого потока, неожиданно хлынувшего на улицы и радостно и свободно устремившегося вдоль них. Я любовался и восхищался ими, даже завидовал их счастливой судьбе.
Как разительно отличались они от наших соотечественниц, какую радостную, здоровую и бодрую атмосферу создавали вокруг себя! Кто посмел бы при виде их осуждать бирманцев за то, что они предоставили свободу своим женщинам, или поддерживать наших мужчин, которые связали своих женщин по рукам и ногам и калечат их жизнь! Выиграли ли они что-нибудь этим?! Если бы и нашим женщинам... Неожиданный шум прервал мои размышления. Я обернулся и увидел, что скандал устроил извозчик, индийский мусульманин, который требовал от своих пассажирок условленную плату—восемь ан, а те, по виду женщины из приличных домов, предлагали ему пять. Минуты две продолжалась перепалка, а потом бирманки вдруг бросились к продавцу тростей, стоявшему со своим товаром у края дороги, выхватили у него несколько тростей и накинулись на извозчика. Началось настоящее побоище! Бедняга извозчик не смел поднять руку на своих обидчиц и только оборонялся, но стоило ему увернуться от одной, как на него нападала другая. Вокруг собрался народ, но... только для того, чтобы позабавиться веселым зрелищем. Извозчику пришлось туго — он потерял чалму, уронил хлыст. Наконец ему с трудом удалось вырваться из рук своих мучительниц, и с криком «Полиция! Полиция! Стража!» он бросился прочь. Я был потрясен. Подумать только, как агрессивны стали женщины, эти слабые существа, обретя свободу,— они среди бела дня, на глазах прохожих с палками накидываются на молодых здоровых мужчин! Правда, я был чужестранцем, к тому же у себя на родине жил в деревне, может быть, поэтому здешние нравы так поразили меня. Мне приходилось слышать, что и в Калькутте женщины тоже эмансипировались, но никогда не доводилось наблюдать эту эмансипацию собственными глазами. Как же к ней относиться—приветствовать ли ее или осуждать, считать полезной для общества или вредной? Эти вопросы не давали мне покоя, но... меня ждали дела, и я решил на время отложить их выяснение. Однако настроение мое испортилось.
ГЛАВА VI
Не могу утверждать, что, когда я, устроив Обхойю и Рохини в их новом жилище, отправился искать пристанища для себя, в мою душу не закрались подозрения на их счет. Но я быстро подавил в себе это недоброе чувство. Я на собственном опыте знал, какое заблуждение предполагать, что между молодыми мужчиной и женщиной, оказавшимися в подобном положении, непременно должны возникнуть предосудительные отношения, и поэтому кс колеблясь предоставил будущему решить их судьбу. У меня хватало своих забот. В те времена, не в пример нынешним, полиция не донимала приезжих бенгальцев чрезмерным вниманием, засылая к ним явных и тайных шпионов, чтобы следить за каждым шагом и выяснять всю их подноготную, и не таскала по полицейским участкам безо всякого на то основания, заставляя по всякому поводу доказывать свою невиновность. Любой человек, будь он местный или приезжий, мог спокойно и беспрепятственно разгуливать, где ему заблагорассудится. А поэтому я все утро в прекрасном настроении ходил по городу, подыскивая себе кров. Уже близился полдень, когда мне случайно встретился один из моих соотечественников. Он куда-то спешил, весь обливаясь потом, а рядом с ним трусил слуга, держа на голове большую корзину с овощами.
— Простите, сударь, вы не скажете, где живет мастер Нондо? — обратился я к нему.
Бенгалец остановился.
— Какой Нондо? Уж не тот ли, что работает на Рибитов?
— Этого я не знаю,— признался я.— Мне он представился как известный мастер Нондо из Рангуна, вот и все.
Прохожий состроил презрительную гримасу.
— Мастер?! Теперь все называют себя «мастерами», но это еще не значит, что они стали ими на самом деле. Вот господин Моркот как-то сказал мне: «Хорипод, я еще не встречал такого мастера, как ты!» Так видели бы вы, что тогда началось! Губернатора прямо забросали анонимками по моему адресу. Ну скажите, господин мой, станет настоящий мастер писать анонимки? Никогда! Да я в работе всякого обставлю, стоит мне только...
Очевидно, я нечаянно задел его самое больное место.
— Значит, вам не известен господин Нондо? — поспешно перебил я его.
— Кому? Мне не известен? — возмутился бенгалец.— Да я сорок лет прожил в Рангуне, и чтобы я кого-нибудь здесь не знал! Здесь целых три Нондо! Вы говорите «мастер Нондо»? Откуда он, из Бенгалии? Так это вы, наверное, ищете мужа Тогоры?
— Да, да,— закивал я,—именно его.
— Так бы сразу и сказали,— недовольно проворчал мой собеседник.— Откуда мне знать, кто вам нужен!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Обхойя многим удивляла меня, но особенно своим благоразумием и деловитостью. Обычно мужчина и женщина в подобной ситуации быстро сближаются, однако Обхойя все время держала меня на расстоянии, постоянно подчеркивая всем своим поведением, что мы только попутчики, через два дня расстанемся, и, возможно, навсегда, а потому никаких особых отношений между нами существовать не может. Она целыми днями, с утра до вечера, была чем-то занята, но стоило мне предложить ей помощь, как она мягко, но твердо отклоняла ее.
— Нет, нет, я должна все делать сама,— с улыбкой говорила она мне.— Вы оба столько натерпелись из-за меня — и брат Рохини, и вы. Ведь именно я затащила вас в эту тюрьму, из-за меня вы терпите все неудобства.
Как-то мы сидели с ней и беседовали. Вдруг неподалеку в конторе часы пробили два. Обхойя тут же поднялась.
— Уже два часа,— сказала она.— Пойду приготовлю вам чай.
«Каким бы плохим человеком ни был твой муж,— подумал я,— он не сможет не оценить твоих достоинств, если вы снова встретитесь».
Настал день, когда срок нашего заключения истек. Рохини вполне поправился. Получив официальные пропуска, мы снова собрали свои вещи и отправились в город, намереваясь на первые два дня остановиться в городском караван-сарае. За это время я собирался подыскать своим спутникам жилье и только после этого заняться своими делами. Я обещал Обхойе приложить все старания, чтобы помочь ей отыскать мужа.
В тот день, когда мы прибыли в город, бирманцы отмечали какой-то праздник. Нарядные, в шелковых одеждах мужчины и женщины группами шли в храмы. Женщины в Бирме пользуются полной свободой, они не закрывают лица, а при виде мужчины не бросаются опрометью прочь, как их бенгальские сестры. Поэтому и в празднествах они принимают самое живое участие. Женщины всех возрастов, и молодые, и старые, и совсем еще девочки, наполняли улицы гомоном, песнями и смехом. Светлокожие, с длинными, почти до колен волосами, одетые в свои лучшие платья, с цветочными гирляндами на шеях, они создавали впечатление шумного и веселого потока, неожиданно хлынувшего на улицы и радостно и свободно устремившегося вдоль них. Я любовался и восхищался ими, даже завидовал их счастливой судьбе.
Как разительно отличались они от наших соотечественниц, какую радостную, здоровую и бодрую атмосферу создавали вокруг себя! Кто посмел бы при виде их осуждать бирманцев за то, что они предоставили свободу своим женщинам, или поддерживать наших мужчин, которые связали своих женщин по рукам и ногам и калечат их жизнь! Выиграли ли они что-нибудь этим?! Если бы и нашим женщинам... Неожиданный шум прервал мои размышления. Я обернулся и увидел, что скандал устроил извозчик, индийский мусульманин, который требовал от своих пассажирок условленную плату—восемь ан, а те, по виду женщины из приличных домов, предлагали ему пять. Минуты две продолжалась перепалка, а потом бирманки вдруг бросились к продавцу тростей, стоявшему со своим товаром у края дороги, выхватили у него несколько тростей и накинулись на извозчика. Началось настоящее побоище! Бедняга извозчик не смел поднять руку на своих обидчиц и только оборонялся, но стоило ему увернуться от одной, как на него нападала другая. Вокруг собрался народ, но... только для того, чтобы позабавиться веселым зрелищем. Извозчику пришлось туго — он потерял чалму, уронил хлыст. Наконец ему с трудом удалось вырваться из рук своих мучительниц, и с криком «Полиция! Полиция! Стража!» он бросился прочь. Я был потрясен. Подумать только, как агрессивны стали женщины, эти слабые существа, обретя свободу,— они среди бела дня, на глазах прохожих с палками накидываются на молодых здоровых мужчин! Правда, я был чужестранцем, к тому же у себя на родине жил в деревне, может быть, поэтому здешние нравы так поразили меня. Мне приходилось слышать, что и в Калькутте женщины тоже эмансипировались, но никогда не доводилось наблюдать эту эмансипацию собственными глазами. Как же к ней относиться—приветствовать ли ее или осуждать, считать полезной для общества или вредной? Эти вопросы не давали мне покоя, но... меня ждали дела, и я решил на время отложить их выяснение. Однако настроение мое испортилось.
ГЛАВА VI
Не могу утверждать, что, когда я, устроив Обхойю и Рохини в их новом жилище, отправился искать пристанища для себя, в мою душу не закрались подозрения на их счет. Но я быстро подавил в себе это недоброе чувство. Я на собственном опыте знал, какое заблуждение предполагать, что между молодыми мужчиной и женщиной, оказавшимися в подобном положении, непременно должны возникнуть предосудительные отношения, и поэтому кс колеблясь предоставил будущему решить их судьбу. У меня хватало своих забот. В те времена, не в пример нынешним, полиция не донимала приезжих бенгальцев чрезмерным вниманием, засылая к ним явных и тайных шпионов, чтобы следить за каждым шагом и выяснять всю их подноготную, и не таскала по полицейским участкам безо всякого на то основания, заставляя по всякому поводу доказывать свою невиновность. Любой человек, будь он местный или приезжий, мог спокойно и беспрепятственно разгуливать, где ему заблагорассудится. А поэтому я все утро в прекрасном настроении ходил по городу, подыскивая себе кров. Уже близился полдень, когда мне случайно встретился один из моих соотечественников. Он куда-то спешил, весь обливаясь потом, а рядом с ним трусил слуга, держа на голове большую корзину с овощами.
— Простите, сударь, вы не скажете, где живет мастер Нондо? — обратился я к нему.
Бенгалец остановился.
— Какой Нондо? Уж не тот ли, что работает на Рибитов?
— Этого я не знаю,— признался я.— Мне он представился как известный мастер Нондо из Рангуна, вот и все.
Прохожий состроил презрительную гримасу.
— Мастер?! Теперь все называют себя «мастерами», но это еще не значит, что они стали ими на самом деле. Вот господин Моркот как-то сказал мне: «Хорипод, я еще не встречал такого мастера, как ты!» Так видели бы вы, что тогда началось! Губернатора прямо забросали анонимками по моему адресу. Ну скажите, господин мой, станет настоящий мастер писать анонимки? Никогда! Да я в работе всякого обставлю, стоит мне только...
Очевидно, я нечаянно задел его самое больное место.
— Значит, вам не известен господин Нондо? — поспешно перебил я его.
— Кому? Мне не известен? — возмутился бенгалец.— Да я сорок лет прожил в Рангуне, и чтобы я кого-нибудь здесь не знал! Здесь целых три Нондо! Вы говорите «мастер Нондо»? Откуда он, из Бенгалии? Так это вы, наверное, ищете мужа Тогоры?
— Да, да,— закивал я,—именно его.
— Так бы сразу и сказали,— недовольно проворчал мой собеседник.— Откуда мне знать, кто вам нужен!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159