Саньяси, направившийся было к воротам, остановился.
— Не говори так, сестра! Разве ты мне чужая? Ведь я для того и ушел из дому, чтобы стать для всех вас близким человеком.
Проговорив это, он быстро пошел со двора. Я поспешил за ним.
Побродив по деревне, мы составили себе о ней довольно ясное представление. В этом небольшом селении проживали главным образом люди самых низких каст— дом и баури, считающихся неприкасаемыми. Кроме нескольких семейств, занятых приготовлением бетеля, и одного кузнеца, в Гонгамати не жил никто из числа избранных, чье прикосновение к воде не оскверняло бы ее. Баури занимались возделыванием тростника, в изобилии росшего вокруг деревни, а члены касты дом добывали средства к жизни плетением из него корзин и прочей хозяйственной утвари, которую продавали в соседней деревне — Парамати, расположенной по другую сторону дренажного канала. Парамати, как мы узнали, была большой и богатой деревней. Многие дома в ней принадлежали брахманам, кайостам и другим представителям высоких каст. Там же проживал и управляющий Раджлакшми. Однако подробно об этой деревне я расскажу позже.
Что касается нашего селения, то оно производило жалкое и гнетущее впечатление. Дома здесь стояли самых скромных размеров, с ветхими, а иногда и дырявыми кровлями. Несчастные их хозяева не могли набрать в нашей благословенной Бенгалии достаточно соломы, чтобы как следует покрыть свои жилища. Почти ни у кого из них не было и земли, поэтому прокормиться они могли только изготовлением различных плетеных изделий, которые за бесценок продавали своим состоятельным соседям. Так и шла их жизнь из века в век, из поколения в поколение. Никто никогда не вспоминал о них, а сами они не осмеливались напомнить о себе, потому что считались с ними не больше, чем с бездомными собаками, которые умудрялись невесть как появиться на свет и через несколько лет околевали неизвестно где. Все, в том числе и они сами, настолько привыкли к нищете, лишениям и униженности, что считали такое положение вещей совершенно естественным и неизбежным. Никого не смущало такое презрение и пренебрежение к человеку.
Я заметил, что саньяси внимательно наблюдал за мной и следил за моей реакцией на окружающую нас бедность.
— Вот это и есть наша страна, брат,— сказал он наконец.— Но вы не расстраивайтесь. Не думайте, чтобы здесь особенно страдали из-за этого убожества.
Я с удивлением поглядел на него.
— Я вас не понимаю,— не без смущения сказал я.
— Да-да! Я говорю вполне серьезно,— заметил он.— Поживи вы среди них с мое, вы знали бы, что мои слова — истинная правда. Ведь благодаря чему человек сознает себя и свое положение? Благодаря разуму, а разве оставили мы его этим несчастным? Мы поставили их в невыносимые условия жизни: бесконечный нечеловеческий труд превратил их в тупые, равнодушные существа, которые и сами теперь считают недопустимым и грешным желать для себя другой участи. О! Как изобретательны были наши предки, придумав такой изощренный способ закабаления людей, как у нас.
Он саркастически рассмеялся. Я не вполне понял его речь, смутился и стоял молча, не находя слов для ответа.
Я знал, что урожай в этом году собрали плохой,— от засухи погибла половина рисовых посадок. Возникла угроза голода.
— Брат,— сказал мне саньяси,— раз уж всевышний зачем-то привел вас в вашу деревню, не спешите покинуть ее, поживите здесь хотя бы с год. Не думаю, чтобы вы за это короткое время сумели что-нибудь сделать для своих арендаторов, но вам полезно хотя бы увидеть их страдания. Это в какой-то степени снимет с вас вину за владение этим поместьем.
Я только тяжело вздохнул про себя: ни дом здесь, ни земля мне не принадлежали. Но я не счел нужным объяснять Анондо эти детали и снова промолчал.
Когда мы, обойдя деревеньку и осмотрев ее окрестности, вернулись наконец в усадьбу, пробило двенадцать.
Нас уже ждала трапеза. Как и накануне, Раджлакшми подала нам еду, а сама уселась рядом. Само собой разумеется, и рыбья голова, и вершки с простокваши оказались на листе саньяси, и, хотя ему по его положению полагалось быть равнодушным к земным благам и следовать воздержанию, он отдал должное всем блюдам — и вегетарианским, и прочим. Более того, он ел все с таким аппетитом, которому позавидовал бы любой мирянин. Хозяйка радушно потчевала его, а на меня, человека, не способного оценить по достоинству ее кулинарные таланты, почти не обращала внимания.
Саньяси ел не спеша, смакуя каждое блюдо.
— А знаете, сестра,— заметил он, усердно жуя,— имение у вас действительно превосходное. Не следует покидать его.
— А мы и не предлагаем тебе делать это,— улыбнулась Раджлакшми.
— О сестра! Будьте осторожны с саньяси и факирами, а не то они вас в два счета обведут! Кстати, деревня ваша замечательная — мы не обнаружили ни одного дома, где можно было бы попросить воды или где крыша была бы целой. Прямо обители отшельников, да и только!
Сравнение хижин неприкасаемых с обителью отшельника вызвало слабую улыбку на лице Раджлакшми.
—- Я слышала, тут живут люди только из низших каст,— проговорила она, адресуясь ко мне,— так что, очевидно, мы здесь долго не задержимся.
Саньяси усмехнулся, но на меня ее реплика не произвела впечатления — я понимал, что заставило эту чуткую и добрую женщину произнести эти жестокие слова, знал, какой предрассудок говорил в ней. Собственно, потому и слова саньяси не задели меня, хотя не могу утверждать, чтобы я остался к ним равнодушным. «Дорогая, не сам человек, а только его дела могут быть чистыми или нечистыми,— мысленно возразил я ей.— Разве иначе смогла бы Пьяри снова стать для меня Раджлакшми? Это произошло только потому, что я никогда не судил о людях формально, учитывая лишь их внешнюю сторону, а всегда смотрел им в душу. Жизнь с ранних лет научила меня этому». Вслух же я ничего не сказал — не было никакого желания устраивать дискуссию.
Когда мы покончили с едой, Раджлакшми дала нам бетеля, а сама покинула нас, вероятно для того, чтобы поесть самой. Вернулась она через час с небольшим, и тут оказалось, что ее, как, впрочем, и меня, ждала неожиданность: Анондо успел сходить в деревню, нашел носильщика и, водрузив ящик с медикаментами ему на голову, собирался покинуть нас. Он еще накануне говорил, что уйдет, но мы как-то забыли о его планах и никак не предполагали, чтобы он так скоро покинул радушный кров и отправился навстречу неизвестности. Раджлакшми в душе, вероятно, на то и рассчитывала, что ему не просто будет пренебречь ее гостеприимством и ласковым отношением,— не всякие узы легко порвать.
— Ты уходишь, Анондо? — спросила она растерянно.
— Да, сестра, ухожу. Пора, а то я только к ночи доберусь до своей деревни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159