В то же время она не преминула вспомнить и об известных ей счастливцах, которые, не обладая особым умом, сумели добиться успеха благодаря приданому жен и их связям, составили себе состояние и теперь, можно сказать, купаются в деньгах.
Я осторожно намекнул ей на то, что, даже если бы я был не прочь разбогатеть, меня никогда не привлекла бы перспектива день и ночь купаться в деньгах, а размеры приданого будущей жены меня нисколько не интересуют. Увы! Мои попытки остановить поток ее красноречия оказались тщетными. Да и как можно было заставить замолчать мать, заполучившую наконец, после долгих тринадцати лет ожидания, завещанного ее дочери жениха. Причем завещанного по всем правилам. Она снова и снова убеждала меня в том, что воля матери должна быть свята для сына, что он не имеет права пренебрегать ею и т. д. и т. п.
Неожиданно, когда я уже совсем было отчаялся, выяснилось, что в соседней деревне жил человек, вполне подходящий на роль мужа, но добиться его согласия на брак можно было не менее чем за пятьсот рупий.
Слабый луч надежды блеснул передо мной. Я тут же пообещал в течение ближайших месяца-полутора все устроить и с этим на следующее же утро отбыл из деревни.
Я понятия не имел, где мне достать необходимые деньги. Попытался было убедить себя в том, что не следует откоситься к происшедшему серьезно и принимать его близко к сердцу, но о том, чтобы сбежать, поступившись честью матери, не мог и помыслить.
Единственным выходом из создавшегося положения было обратиться к Пьяри. Я долго не отваживался на этот шаг. Меня останавливало ее молчание — я давно не имел от нее вестей. Не писали мы друг другу потому, что она опасалась, как бы благодаря переписке между нами не установились нежелательные для нее отношения. Я понял это из ее немногословного ответа на мое единственное письмо, в котором я сообщал о своем возвращении домой, и больше не беспокоил ее своей персоной. Но теперь
участие в судьбе бедной девушки заставило меня явиться в Патну.
Подойдя к дому Пьяри, я увидел на нижней веранде двух слуг. Они так критически оглядели мой скромный наряд, что я не решился пройти мимо них наверх. Я недоумевал, зачем Пьяри вместо прежнего старого привратника завела этих грозных лакеев. Пока я раздумывал, как поступить—пройти в дом, не обращая на них внимания, или вежливо испросить ка то разрешения, наверху появился Ротон и стал торопливо спускаться вниз. Заметив меня, он очень удивился, низко поклонился мне, коснувшись рукой моих ног, и спросил:
— Когда вы приехали? Отчего не проходите в комнаты?
— Да я только пришел,— объяснил я ему.— У вас все в порядке?
Ротон кивнул:
— Да, господин. Поднимайтесь наверх, а я сейчас вернусь. Только куплю лед.
— Госпожа наверху? — спросил я его.
— Наверху,— ответил Ротон и поспешил по своим делам.
Я поднялся на второй этаж. Первая комната от входа оказалась гостиной; я помнил, что раньше она всегда пустовала: мебель бывала сдвинута в угол и никто из посторонних сюда не заглядывал. Теперь из нее доносились громкие голоса и смех. Я подошел к дверям и остановился в удивлении — пол комнаты покрывал большой ковер, застланный сверху белоснежным покрывалом, а на нем на подушках сидели гости. Они недоуменно посмотрели на меня. Хотя одежда их и состояла из дхоти и широких рубашек — пиранов, как у бенгальцев, по вышитым муслиновым шапочкам я узнал в них бихарцев. Тут же, возле табла и байи, сидел музыкант-хиндустанец. Неподалеку от него у фисгармонии я увидел Пьяри, очень красиво одетую, хотя и не так, как подобает профессиональной певице, и украшенную драгоценностями. Я понял, что попал на музыкальный вечер в тот момент, когда его участники устроили небольшой перерыв.
Увидев меня, Пьяри побледнела, но тут же овладела собой и натянуто улыбнулась:
— Кого я вижу? Шриканто-бабу! Когда же вы приехали?
— Сегодня,— как ни в чем не бывало, ответил я.
— Сегодня? — удивилась она.— В котором часу? Где вы остановились?
Я очень боялся выдать свое волнение, но тоже сумел взять себя в руки.
— Я могу назвать тебе имя хозяина дома,— нашелся я,— но разве ты знаешь всех жителей города?
Один из гостей, сидевший с наиболее важным видом, был, вероятно, распорядителем вечера.
— Входите, бабу. Садитесь,— обратился он ко мне на хинди и насмешливо улыбнулся, показывая, что догадался о наших с Пьяри отношениях. Я поблагодарил его и принялся не спеша развязывать шнурки у ботинок, рассчитывая тем временем обдумать создавшееся положение. Я твердо решил ничем —ни жестом, ни взглядом — не показывать им своего душевного состояния, никак не обнаруживать переполнявших меня досады и обиды. И когда я, сняв туфли, прошел на ковер и сел к гостям, я почувствовал, хотя и не мог наблюдать себя со стороны, что моя роль мне удается вполне. Я так осмелел, что даже отважился сделать комплимент Раджлакшми:
— Госпожа певица, твоя ассамблея просто великолепна. Ты могла бы поразить ею даже богов.
Распорядитель пришел в восторг от такой похвалы и, польщенный, удовлетворенно закивал головой. А Пьяри так и вспыхнула, но не от радостного смущения, а от гнева и раздражения. Однако я сделал вид, будто ничего не замечаю, и с улыбкой повернулся к бихарцу, который, хоть и ке говорил по-бенгальски, по-видимому, хорошо понимал этот язык:
— Очень сожалею, если мой приход вам помешал. Пожалуйста, продолжайте развлекаться.
Довольный, распорядитель одобрительно похлопал меня по спине:
— Хорошо, бабу! Госпожа Пьяри, спойте нам что-нибудь.
— Не сейчас. Я устала,— сказала Пьяри, отодвинула фисгармонию и вышла из комнаты.
Распорядитель решил тем временем познакомиться со мной и начал с того, что представился мне сам. Он оказался помещиком из Пурнийи, раджа Дархангар приходился ему родственником. С Пьяри он был знаком уже лет восемь, несколько раз приглашал ее к себе в Пурнийю на музыкальные вечера, часто сам приезжает сюда насладиться ее пением, иногда даже остается недели на две. Последний раз он был здесь месяца три назад и провел в гостях целую неделю... Наконец он спросил, зачем я сюда пожаловал, но только я собрался ответить ему, как в комнату вернулась Пьяри.
— Узнайте у самой хозяйки, что привело меня сюда,— кивнул я на нее.
Пьяри пристально посмотрела на меня и невозмутимо ответила:
— Он мой земляк. Я засмеялся:
— Мухи всегда слетаются на мед, даже если он далеко от дома.
Но помещик не поддержал моей шутки. Он внезапно нахмурился и, как только его слуга сообщил, что место для совершения вечерней молитвы готово, удалился. Остальные гости вышли вслед за ним. У всех почему-то испортилось настроение.
В это время в комнату вошел Ротон.
— Ма, где стелить господину? — спросил он у Раджлакшми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Я осторожно намекнул ей на то, что, даже если бы я был не прочь разбогатеть, меня никогда не привлекла бы перспектива день и ночь купаться в деньгах, а размеры приданого будущей жены меня нисколько не интересуют. Увы! Мои попытки остановить поток ее красноречия оказались тщетными. Да и как можно было заставить замолчать мать, заполучившую наконец, после долгих тринадцати лет ожидания, завещанного ее дочери жениха. Причем завещанного по всем правилам. Она снова и снова убеждала меня в том, что воля матери должна быть свята для сына, что он не имеет права пренебрегать ею и т. д. и т. п.
Неожиданно, когда я уже совсем было отчаялся, выяснилось, что в соседней деревне жил человек, вполне подходящий на роль мужа, но добиться его согласия на брак можно было не менее чем за пятьсот рупий.
Слабый луч надежды блеснул передо мной. Я тут же пообещал в течение ближайших месяца-полутора все устроить и с этим на следующее же утро отбыл из деревни.
Я понятия не имел, где мне достать необходимые деньги. Попытался было убедить себя в том, что не следует откоситься к происшедшему серьезно и принимать его близко к сердцу, но о том, чтобы сбежать, поступившись честью матери, не мог и помыслить.
Единственным выходом из создавшегося положения было обратиться к Пьяри. Я долго не отваживался на этот шаг. Меня останавливало ее молчание — я давно не имел от нее вестей. Не писали мы друг другу потому, что она опасалась, как бы благодаря переписке между нами не установились нежелательные для нее отношения. Я понял это из ее немногословного ответа на мое единственное письмо, в котором я сообщал о своем возвращении домой, и больше не беспокоил ее своей персоной. Но теперь
участие в судьбе бедной девушки заставило меня явиться в Патну.
Подойдя к дому Пьяри, я увидел на нижней веранде двух слуг. Они так критически оглядели мой скромный наряд, что я не решился пройти мимо них наверх. Я недоумевал, зачем Пьяри вместо прежнего старого привратника завела этих грозных лакеев. Пока я раздумывал, как поступить—пройти в дом, не обращая на них внимания, или вежливо испросить ка то разрешения, наверху появился Ротон и стал торопливо спускаться вниз. Заметив меня, он очень удивился, низко поклонился мне, коснувшись рукой моих ног, и спросил:
— Когда вы приехали? Отчего не проходите в комнаты?
— Да я только пришел,— объяснил я ему.— У вас все в порядке?
Ротон кивнул:
— Да, господин. Поднимайтесь наверх, а я сейчас вернусь. Только куплю лед.
— Госпожа наверху? — спросил я его.
— Наверху,— ответил Ротон и поспешил по своим делам.
Я поднялся на второй этаж. Первая комната от входа оказалась гостиной; я помнил, что раньше она всегда пустовала: мебель бывала сдвинута в угол и никто из посторонних сюда не заглядывал. Теперь из нее доносились громкие голоса и смех. Я подошел к дверям и остановился в удивлении — пол комнаты покрывал большой ковер, застланный сверху белоснежным покрывалом, а на нем на подушках сидели гости. Они недоуменно посмотрели на меня. Хотя одежда их и состояла из дхоти и широких рубашек — пиранов, как у бенгальцев, по вышитым муслиновым шапочкам я узнал в них бихарцев. Тут же, возле табла и байи, сидел музыкант-хиндустанец. Неподалеку от него у фисгармонии я увидел Пьяри, очень красиво одетую, хотя и не так, как подобает профессиональной певице, и украшенную драгоценностями. Я понял, что попал на музыкальный вечер в тот момент, когда его участники устроили небольшой перерыв.
Увидев меня, Пьяри побледнела, но тут же овладела собой и натянуто улыбнулась:
— Кого я вижу? Шриканто-бабу! Когда же вы приехали?
— Сегодня,— как ни в чем не бывало, ответил я.
— Сегодня? — удивилась она.— В котором часу? Где вы остановились?
Я очень боялся выдать свое волнение, но тоже сумел взять себя в руки.
— Я могу назвать тебе имя хозяина дома,— нашелся я,— но разве ты знаешь всех жителей города?
Один из гостей, сидевший с наиболее важным видом, был, вероятно, распорядителем вечера.
— Входите, бабу. Садитесь,— обратился он ко мне на хинди и насмешливо улыбнулся, показывая, что догадался о наших с Пьяри отношениях. Я поблагодарил его и принялся не спеша развязывать шнурки у ботинок, рассчитывая тем временем обдумать создавшееся положение. Я твердо решил ничем —ни жестом, ни взглядом — не показывать им своего душевного состояния, никак не обнаруживать переполнявших меня досады и обиды. И когда я, сняв туфли, прошел на ковер и сел к гостям, я почувствовал, хотя и не мог наблюдать себя со стороны, что моя роль мне удается вполне. Я так осмелел, что даже отважился сделать комплимент Раджлакшми:
— Госпожа певица, твоя ассамблея просто великолепна. Ты могла бы поразить ею даже богов.
Распорядитель пришел в восторг от такой похвалы и, польщенный, удовлетворенно закивал головой. А Пьяри так и вспыхнула, но не от радостного смущения, а от гнева и раздражения. Однако я сделал вид, будто ничего не замечаю, и с улыбкой повернулся к бихарцу, который, хоть и ке говорил по-бенгальски, по-видимому, хорошо понимал этот язык:
— Очень сожалею, если мой приход вам помешал. Пожалуйста, продолжайте развлекаться.
Довольный, распорядитель одобрительно похлопал меня по спине:
— Хорошо, бабу! Госпожа Пьяри, спойте нам что-нибудь.
— Не сейчас. Я устала,— сказала Пьяри, отодвинула фисгармонию и вышла из комнаты.
Распорядитель решил тем временем познакомиться со мной и начал с того, что представился мне сам. Он оказался помещиком из Пурнийи, раджа Дархангар приходился ему родственником. С Пьяри он был знаком уже лет восемь, несколько раз приглашал ее к себе в Пурнийю на музыкальные вечера, часто сам приезжает сюда насладиться ее пением, иногда даже остается недели на две. Последний раз он был здесь месяца три назад и провел в гостях целую неделю... Наконец он спросил, зачем я сюда пожаловал, но только я собрался ответить ему, как в комнату вернулась Пьяри.
— Узнайте у самой хозяйки, что привело меня сюда,— кивнул я на нее.
Пьяри пристально посмотрела на меня и невозмутимо ответила:
— Он мой земляк. Я засмеялся:
— Мухи всегда слетаются на мед, даже если он далеко от дома.
Но помещик не поддержал моей шутки. Он внезапно нахмурился и, как только его слуга сообщил, что место для совершения вечерней молитвы готово, удалился. Остальные гости вышли вслед за ним. У всех почему-то испортилось настроение.
В это время в комнату вошел Ротон.
— Ма, где стелить господину? — спросил он у Раджлакшми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159