Поэтому первые две недели мне как-то не удавалось навестить их. Я обычно так уставал после целого дня скитаний в поисках работы, что, вернувшись к вечеру домой, бывал просто не в состоянии отправиться куда-нибудь еще. Я все больше убеждался в том, что устроиться на службу в этой стране мне будет не легче, чем на родине.
Как-то раз они мне вспомнились. Я прекрасно понимал, что Обхойя оставила дом и отправилась в чужую страну на поиски своего мужа, только полагаясь на помощь и поддержку Рохини, и знал, что никаких средств ни у одного из них не было. Я не представлял, что они станут делать, если в ближайшее же время пропавший супруг не найдется. Как человек, выросший в Бенгалии, я не питал особых иллюзий насчет их возвращения на родину: оттуда легко уехать, но вернуться назад не так-то просто. Им оставался один выход: Рохини должен был поступить на работу, то есть заняться тем, на что обречены девяносто процентов бенгальцев, попавших в Бирму, и тянуть свою лямку до самой смерти.
Но как устроиться тут на службу этому простоватому и наивному юноше, вдобавок обремененному заботой о чужой ему женщине, если даже у меня, ничем и никем не связанного человека, положение дел в этом отношении было столь незавидным? Меня страшило даже подумать о его будущем. Я решил обязательно навестить их и на следующий же день вечером явился к ним, одолев пешком около четырех миль. Рохини я застал на веранде мрачным, как ненастный день в дождливый сезон.
— А, Шриканто-бабу! — приветствовал он меня.— Как ваши дела?
— Ничего,— ответил я.
— Поднимайтесь сюда и проходите в комнату,— как-то слишком официально предложил он мне.
— У вас все в порядке? — обеспокоенко спросил я.
— Да,— замялся он.—Вы проходите в дом. Она там.
— Да, да, я иду. А разве вы не войдете? — удивился я.
— Нет, идите один,-—ответил он,— я еще посижу тут, отдохну немного. Устал до смерти.
И хотя внешне он не производил впечатления человека, изнемогающего от усталости, его угрюмый вид встревожил меня—я никогда не предполагал, чтобы он мог быть таким мрачным. У меня мелькнула мысль, что, возможно, его настроение вызвано безуспешными поисками работы. Если уж никак не удается мне найти место, то ему...
В это время кз-за двери показалось приветливое лицо Обхойи. Она жестом пригласила меня войти в комнату.
— Брат Рохини,—сказал я нерешительно,—идемте вместе, мне хотелось бы поговорить с вами.
— Поговорить? Да знаете ли, Шриканто-бабу,— патетически воскликнул он,—что единственное, что теперь меня интересует, это — смерть?!
Этого я, разумеется, не знал, о чем и поспешил его уведомить.
Он только тяжело вздохнул и заметил:
— Дня через два узнаете.
Обхойя снова сделала мне знак пройти в дом, и я последовал ее приглашению, понимая, что препираться с Рохини бесполезно. Они занимали в доме две комнаты и кухню. Первая комната, большая, с простой веревочной кроватью, служила спальней Рохини. Здесь на полу на чистой салфетке стоял поднос с нетронутой едой — на подносе лежали личу, овощи, немного куркумы, рядом стоял стакан с водой. Безусловно, вся эта снедь не могла остаться от утренней трапезы, а лишь свидетельствовала о том, что между хозяевами только что произошла ссора. Теперь я понял, почему Рохини сидел с таким убитым видом и даже поговаривал о смерти. Я молча сел на кровать, а Обхойя осталась стоять поодаль от меня.
— Наконец-то вы вспомнили о нас,— с упреком сказала она мне.—Как ваши дела?
— О них поговорим после,— остановил я ее и показал на блюдо.— Скажи, что все это значит?
Обхойя улыбнулась и, помолчав немного, ответила:
— Ничего особенного. Расскажите лучше о себе. Что мне было рассказывать!
— Пока не устроюсь на работу, ничего интересного сказать вам не смогу. Брат Рохини говорит...
В это время послышалось шлепанье рваных туфель, и в комнату, ни на кого не глядя, вошел Рохини. Он подошел к подносу, взял с него стакан воды, залпом осушил его, со стуком поставил на место и пошел обратно к двери, бормоча:
— Вот и хватит. Попил воды — и достаточно. Разве тут меня накормят!
Я с удивлением глянул на Обхойю. Та вся вспыхнула, но, тотчас же овладев собой, спокойно заметила:
— Голодный человек сначала возьмет еду с подноса, уж потом воду.
Но Рохини не обратил внимания на ее реплику и вышел из комнаты. Однако он тут же вернулся и, встав у порога, проговорил, обращаясь ко мне:
— Извините, Шриканто-бабу. У меня от этой работы в конторе и от голода не только голова, все тело болит. Поэтому не обижайтесь, что я не смогу побеседовать с вами.
— Ничего, ничего,— успокоил я его.
— Вы не могли бы позволить мне пожить у вас? — неожиданно спросил он.
Я улыбнулся:
— Но у меня нет таких яств, как здесь.
— А зачем они?! — воскликнул он.— Когда человек голоден, подслащенная вода кажется ему нектаром. Вы думаете, здесь мне ее дают?
Я перевел взгляд на Обхойю.
— У меня очень разболелась голова, я вздремнула ненадолго и поэтому запоздала с ужином,— спокойно объяснила она.
— Ив этом причина всей трагедии? — удивился я.
— Разве этого мало? — также невозмутимо спросила та.
— Конечно.
— Для вас, возможно, этого и недостаточно. Но как простит мне такую провинность человек, для которого я обуза? Разве ему понравится, если у меня станет болеть голова?
Рохини возмутился:
— Ты... обуза для меня? Разве я тебе когда-нибудь это говорил?
— Зачем говорить? Ты тысячи раз давал мне это понять.
-— Давал понять?! — негодовал Рохини.— Ты все это выдумываешь. Почему ты мне сразу не сказала, что у тебя болит голова?
— Зачем? — спросила Обхойя.— Разве ты поверил бы? Рохини повернулся ко мне.
— Послушайте, Шриканто-бабу! Вы только послушайте ее! — задыхаясь, проговорил он.— Ради нее я бросил дом... стал изгнанником... А она что говорит! О!..
— Можешь больше не беспокоиться обо мне,— вскипела Обхойя.— Возвращайся назад хоть сейчас. Зачем страдать из-за меня? Кто я тебе? Чем попрекать...
— Послушайте, Шриканто-бабу, нет, вы только послушайте ее! — чуть не закричал Рохини.— Ну хорошо же. Если ты еще хоть раз отправишься на кухню, чтобы приготовить мне поесть, то я... Я лучше в гостинице...
Спазма сдавила ему горло. Закрыв глаза краем кочи, он бросился вон из комнаты. Обхойя побледнела и опустила голову, возможно, чтобы скрыть слезы обиды. Я был поражен увиденным, понимая, что это не первая их ссора и что причина таких раздоров заключалась, конечно, не в том, что Обхойя опоздала с ужином. Может быть, вся эта история с пропавшим мужем...
Я поднялся, постоял некоторое время в смущении, не решаясь нарушить молчание, но наконец собрался с духом и сказал:
— Мне далеко возвращаться домой, поэтому я пойду. Обхойя подняла голову:
— Когда же вы опять придете к нам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Как-то раз они мне вспомнились. Я прекрасно понимал, что Обхойя оставила дом и отправилась в чужую страну на поиски своего мужа, только полагаясь на помощь и поддержку Рохини, и знал, что никаких средств ни у одного из них не было. Я не представлял, что они станут делать, если в ближайшее же время пропавший супруг не найдется. Как человек, выросший в Бенгалии, я не питал особых иллюзий насчет их возвращения на родину: оттуда легко уехать, но вернуться назад не так-то просто. Им оставался один выход: Рохини должен был поступить на работу, то есть заняться тем, на что обречены девяносто процентов бенгальцев, попавших в Бирму, и тянуть свою лямку до самой смерти.
Но как устроиться тут на службу этому простоватому и наивному юноше, вдобавок обремененному заботой о чужой ему женщине, если даже у меня, ничем и никем не связанного человека, положение дел в этом отношении было столь незавидным? Меня страшило даже подумать о его будущем. Я решил обязательно навестить их и на следующий же день вечером явился к ним, одолев пешком около четырех миль. Рохини я застал на веранде мрачным, как ненастный день в дождливый сезон.
— А, Шриканто-бабу! — приветствовал он меня.— Как ваши дела?
— Ничего,— ответил я.
— Поднимайтесь сюда и проходите в комнату,— как-то слишком официально предложил он мне.
— У вас все в порядке? — обеспокоенко спросил я.
— Да,— замялся он.—Вы проходите в дом. Она там.
— Да, да, я иду. А разве вы не войдете? — удивился я.
— Нет, идите один,-—ответил он,— я еще посижу тут, отдохну немного. Устал до смерти.
И хотя внешне он не производил впечатления человека, изнемогающего от усталости, его угрюмый вид встревожил меня—я никогда не предполагал, чтобы он мог быть таким мрачным. У меня мелькнула мысль, что, возможно, его настроение вызвано безуспешными поисками работы. Если уж никак не удается мне найти место, то ему...
В это время кз-за двери показалось приветливое лицо Обхойи. Она жестом пригласила меня войти в комнату.
— Брат Рохини,—сказал я нерешительно,—идемте вместе, мне хотелось бы поговорить с вами.
— Поговорить? Да знаете ли, Шриканто-бабу,— патетически воскликнул он,—что единственное, что теперь меня интересует, это — смерть?!
Этого я, разумеется, не знал, о чем и поспешил его уведомить.
Он только тяжело вздохнул и заметил:
— Дня через два узнаете.
Обхойя снова сделала мне знак пройти в дом, и я последовал ее приглашению, понимая, что препираться с Рохини бесполезно. Они занимали в доме две комнаты и кухню. Первая комната, большая, с простой веревочной кроватью, служила спальней Рохини. Здесь на полу на чистой салфетке стоял поднос с нетронутой едой — на подносе лежали личу, овощи, немного куркумы, рядом стоял стакан с водой. Безусловно, вся эта снедь не могла остаться от утренней трапезы, а лишь свидетельствовала о том, что между хозяевами только что произошла ссора. Теперь я понял, почему Рохини сидел с таким убитым видом и даже поговаривал о смерти. Я молча сел на кровать, а Обхойя осталась стоять поодаль от меня.
— Наконец-то вы вспомнили о нас,— с упреком сказала она мне.—Как ваши дела?
— О них поговорим после,— остановил я ее и показал на блюдо.— Скажи, что все это значит?
Обхойя улыбнулась и, помолчав немного, ответила:
— Ничего особенного. Расскажите лучше о себе. Что мне было рассказывать!
— Пока не устроюсь на работу, ничего интересного сказать вам не смогу. Брат Рохини говорит...
В это время послышалось шлепанье рваных туфель, и в комнату, ни на кого не глядя, вошел Рохини. Он подошел к подносу, взял с него стакан воды, залпом осушил его, со стуком поставил на место и пошел обратно к двери, бормоча:
— Вот и хватит. Попил воды — и достаточно. Разве тут меня накормят!
Я с удивлением глянул на Обхойю. Та вся вспыхнула, но, тотчас же овладев собой, спокойно заметила:
— Голодный человек сначала возьмет еду с подноса, уж потом воду.
Но Рохини не обратил внимания на ее реплику и вышел из комнаты. Однако он тут же вернулся и, встав у порога, проговорил, обращаясь ко мне:
— Извините, Шриканто-бабу. У меня от этой работы в конторе и от голода не только голова, все тело болит. Поэтому не обижайтесь, что я не смогу побеседовать с вами.
— Ничего, ничего,— успокоил я его.
— Вы не могли бы позволить мне пожить у вас? — неожиданно спросил он.
Я улыбнулся:
— Но у меня нет таких яств, как здесь.
— А зачем они?! — воскликнул он.— Когда человек голоден, подслащенная вода кажется ему нектаром. Вы думаете, здесь мне ее дают?
Я перевел взгляд на Обхойю.
— У меня очень разболелась голова, я вздремнула ненадолго и поэтому запоздала с ужином,— спокойно объяснила она.
— Ив этом причина всей трагедии? — удивился я.
— Разве этого мало? — также невозмутимо спросила та.
— Конечно.
— Для вас, возможно, этого и недостаточно. Но как простит мне такую провинность человек, для которого я обуза? Разве ему понравится, если у меня станет болеть голова?
Рохини возмутился:
— Ты... обуза для меня? Разве я тебе когда-нибудь это говорил?
— Зачем говорить? Ты тысячи раз давал мне это понять.
-— Давал понять?! — негодовал Рохини.— Ты все это выдумываешь. Почему ты мне сразу не сказала, что у тебя болит голова?
— Зачем? — спросила Обхойя.— Разве ты поверил бы? Рохини повернулся ко мне.
— Послушайте, Шриканто-бабу! Вы только послушайте ее! — задыхаясь, проговорил он.— Ради нее я бросил дом... стал изгнанником... А она что говорит! О!..
— Можешь больше не беспокоиться обо мне,— вскипела Обхойя.— Возвращайся назад хоть сейчас. Зачем страдать из-за меня? Кто я тебе? Чем попрекать...
— Послушайте, Шриканто-бабу, нет, вы только послушайте ее! — чуть не закричал Рохини.— Ну хорошо же. Если ты еще хоть раз отправишься на кухню, чтобы приготовить мне поесть, то я... Я лучше в гостинице...
Спазма сдавила ему горло. Закрыв глаза краем кочи, он бросился вон из комнаты. Обхойя побледнела и опустила голову, возможно, чтобы скрыть слезы обиды. Я был поражен увиденным, понимая, что это не первая их ссора и что причина таких раздоров заключалась, конечно, не в том, что Обхойя опоздала с ужином. Может быть, вся эта история с пропавшим мужем...
Я поднялся, постоял некоторое время в смущении, не решаясь нарушить молчание, но наконец собрался с духом и сказал:
— Мне далеко возвращаться домой, поэтому я пойду. Обхойя подняла голову:
— Когда же вы опять придете к нам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159