— Уезжай, если хочешь. Только знай: что бы ты обо мне ни думал, все равно — ближе меня у тебя никого нет.
Она быстро вышла из комнаты.
Я вынул часы, открыл их — еще можно было успеть на поезд. Взяв саквояж, я медленно спустился по лестнице, вышел из дому и сел в коляску.
Надеясь на чаевые, извозчик погнал лошадей вовсю, но мы все-таки опоздали: в тот момент, когда коляска подъехала к вокзалу, поезд на Праяг отошел от платформы. Мне сказали, что через полчаса должен отправиться поезд на Калькутту. «Тем лучше,— подумал я,— по крайней мере повидаю родные места, давно не бывал в этом захолустье. А заодно проведу там оставшийся отпуск».
Я купил билет, и через полчаса огнедышащая колесница увезла меня из «святого города».
Впервые за долгие годы в послеполуденный час я снова появился в родной деревне. Дом мой оказался битком набит всякими родственниками и их приживалами. Они не стесняясь расположились и в самом доме, и во дворе, так что буквально негде было шагу ступить.
Мой внезапный приезд и решение остановиться в собственном доме застали их врасплох.
— О! Вот счастье-то! Как хорошо! — с наигранной радостью восклицали они.— Пришло время тебе жениться и обзавестись семьей. Утешь нас, Шриканто!
— Для этого я и приехал,— поспешил я успокоить их.— А пока освободите для меня комнату моей матери, чтобы я мог отдохнуть с дороги.
Однако выяснилось, что с некоторых пор в этой комнате обосновалась моя тетка со своими домочадцами. Я решил не тревожить ее и устроиться в передней комнате. Войдя туда, я в одном углу увидел кучу извести, а в другом — груду битого кирпича. Тут тоже квартировал постоялец.
— Видно, придется освободить помещение,— сказал он мне.— Но, Шриканто-бабу, комната-то ведь большая. Что, если вам пока лечь тут сбоку, на матраце?
— Хорошо, хорошо,— согласился я.— На одну ночь можно.
Я так устал, что мне хотелось только одного — поскорее прилечь, не важно где. Я все еще не оправился окончательно после болезни, перенесенной в Бирме, постоянно чувствовал недомогание и потому ничуть не удивился, когда вечером у меня вдруг заболела голова.
Тетушка Ранга пришла проведать меня.
— У тебя жар,— сказала она.— Но ничего. Поешь рису, поспи — и все пройдет.
Я последовал ее мудрому совету, поел горячего и улегся в постель. Утром жар усилился. Тетушка Ранга опять навестила меня.
— Ничего страшного,— успокоила она меня, потрогав мой лоб.— Это у тебя малярия. Рис при этой болезни можно есть.
Однако теперь я решительно запротестовал.
— Ну нет,— заявил я,— пока еще я не подданный ее величества Малярии! От нее лучше держаться подальше. Подпади я под ее власть, боюсь, мне не выкарабкаться. Поэтому сегодня лучше попоститься.
Прошел день, миновала ночь, затем еще два дня, а температура не только не спадала, но даже повысилась.
Я встревожился и послал за доктором Гобиндо. Тот стал навещать меня дважды в день, щупал пульс, смотрел язык, мял живот и кормил вполне сносными, даже приятными на вкус лекарствами. Причем плату взимал только за них. Так прошла неделя. Наконец меня навестил мой дед — дядя моего отца—и сказал:
— Вот что, брат, надо бы написать твоей тетке, пусть приедет. Жар-то какой...
Было очевидно, что я поставил его в затруднительное положение.
Прошло дней пять, а лучше мне не становилось. На шестой день утром зашел доктор Гобиндо. Он дал мне, как обычно, лекарства и попросил рассчитаться с ним за последние три дня. С трудом протянув руку к саквояжу, я открыл его и поискал кошелек. Его там не оказалось. Испуганный, я сел на постели, вывернул весь саквояж, обшарил в нем каждый уголок, но, естественно, не мог найти того, чего там не было.
— Что-нибудь пропало? — забеспокоился доктор Гобиндо, наблюдавший за моими поисками.
— Нет, нет, все в порядке,— поспешил я успокоить его, но, так как денег за лекарство я дать ему не смог, он все понял.
— Сколько у тебя было? — спросил он меня.
— Да так, мелочь какая-то,— небрежно ответил я.
— Надо как следует прятать ключ,— заметил он.— Ну да ладно. Ты мне не чужой, так что о деньгах не волнуйся — буду тебя лечить, как лечил. Главное — поправляйся. Деньги вышлешь потом.
— Никому не говорите об этом! — попросил я его.
— Хорошо, хорошо,— обещал он.— Я понимаю тебя. Этот посторонний человек отнесся ко мне, как самый
блкзкий родственник.
Я не пытался одолжить у кого-нибудь денег, потому что знал: в деревне не принято ссужать в долг под честное слово. Человека, вздумавшего просить без залога даже самую пустяковую сумму, сочли бы по меньшей мере за шутника — никто даже представить себе не мог, чтобы нашелся глупец, решившийся попросить взаймы с пустыми руками. Не хотел я вначале обращаться и к Раджлакшми. Думал, как-нибудь перебьюсь первое время, а потом напишу Обхойе — она бы выслала. Однако обстоятельства заставили меня изменить свои намерения. Почтительное внимание моих родственников сменилось их настороженным выжиданием, из чего я заключил, что моя тайна стала им известна.
Очутившись в такой ситуации, я решился-таки искать помощи у Раджлакшми и написал ей письмо, в котором в общих чертах обрисовал свое отчаянное положение. Но, перечитав его, я почувствовал себя таким жалким и ничтожным, что тут же разорвал написанное в клочья. Прошел еще один день. Откладывать дальше было невозможно. Пришлось мне, собравшись с духом, прибегнуть к крайним мерам. Я написал Раджлакшми сразу два письма с просьбой выслать мне небольшую сумму и отправил их: одно — в Патну, другое — на ее калькуттский адрес.
Я не сомневался в том, что деньги я получу, но все-таки в день, когда они, по моим расчетам, должны были прийти, меня с утра охватило беспокойство. Я не сводил глаз с дороги, поджидая почтальона.
Время шло. Я решил, что в этот день перевод не придет, и только отвернулся от окна, собираясь лечь на другой бок, как вдали послышался шум приближающегося экипажа. Я испуганно приподнялся и увидел, как он подъехал к дому. На козлах рядом с кучером сидел Ротон. Он спустился на землю, открыл дверцу, и... я не поверил своим глазам.
Это было немыслимо — Раджлакшми осмелилась появиться в своей родной деревне среди бела дня.
— Вот он! — указал на меня Ротон. Раджлакшми увидела меня и спокойно направилась к
дому.
— Мы задержимся здесь? — спросил кучер.— Распрягать лошадей?
— Подожди.
Войдя в комнату, она совершила мне пронам, приняла прах от моих ног и потрогала у меня лоб и грудь.
— Жар прошел,— заметила она.— Тогда мы поедем вечером, семичасовым поездом, хорошо? А пока я велю распрягать лошадей.
Я оторопело глядел на нее.
— Температура спала всего два дня назад,— сказал я.— Не рано ли ехать сегодня?
Она подумала и согласилась подождать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Она быстро вышла из комнаты.
Я вынул часы, открыл их — еще можно было успеть на поезд. Взяв саквояж, я медленно спустился по лестнице, вышел из дому и сел в коляску.
Надеясь на чаевые, извозчик погнал лошадей вовсю, но мы все-таки опоздали: в тот момент, когда коляска подъехала к вокзалу, поезд на Праяг отошел от платформы. Мне сказали, что через полчаса должен отправиться поезд на Калькутту. «Тем лучше,— подумал я,— по крайней мере повидаю родные места, давно не бывал в этом захолустье. А заодно проведу там оставшийся отпуск».
Я купил билет, и через полчаса огнедышащая колесница увезла меня из «святого города».
Впервые за долгие годы в послеполуденный час я снова появился в родной деревне. Дом мой оказался битком набит всякими родственниками и их приживалами. Они не стесняясь расположились и в самом доме, и во дворе, так что буквально негде было шагу ступить.
Мой внезапный приезд и решение остановиться в собственном доме застали их врасплох.
— О! Вот счастье-то! Как хорошо! — с наигранной радостью восклицали они.— Пришло время тебе жениться и обзавестись семьей. Утешь нас, Шриканто!
— Для этого я и приехал,— поспешил я успокоить их.— А пока освободите для меня комнату моей матери, чтобы я мог отдохнуть с дороги.
Однако выяснилось, что с некоторых пор в этой комнате обосновалась моя тетка со своими домочадцами. Я решил не тревожить ее и устроиться в передней комнате. Войдя туда, я в одном углу увидел кучу извести, а в другом — груду битого кирпича. Тут тоже квартировал постоялец.
— Видно, придется освободить помещение,— сказал он мне.— Но, Шриканто-бабу, комната-то ведь большая. Что, если вам пока лечь тут сбоку, на матраце?
— Хорошо, хорошо,— согласился я.— На одну ночь можно.
Я так устал, что мне хотелось только одного — поскорее прилечь, не важно где. Я все еще не оправился окончательно после болезни, перенесенной в Бирме, постоянно чувствовал недомогание и потому ничуть не удивился, когда вечером у меня вдруг заболела голова.
Тетушка Ранга пришла проведать меня.
— У тебя жар,— сказала она.— Но ничего. Поешь рису, поспи — и все пройдет.
Я последовал ее мудрому совету, поел горячего и улегся в постель. Утром жар усилился. Тетушка Ранга опять навестила меня.
— Ничего страшного,— успокоила она меня, потрогав мой лоб.— Это у тебя малярия. Рис при этой болезни можно есть.
Однако теперь я решительно запротестовал.
— Ну нет,— заявил я,— пока еще я не подданный ее величества Малярии! От нее лучше держаться подальше. Подпади я под ее власть, боюсь, мне не выкарабкаться. Поэтому сегодня лучше попоститься.
Прошел день, миновала ночь, затем еще два дня, а температура не только не спадала, но даже повысилась.
Я встревожился и послал за доктором Гобиндо. Тот стал навещать меня дважды в день, щупал пульс, смотрел язык, мял живот и кормил вполне сносными, даже приятными на вкус лекарствами. Причем плату взимал только за них. Так прошла неделя. Наконец меня навестил мой дед — дядя моего отца—и сказал:
— Вот что, брат, надо бы написать твоей тетке, пусть приедет. Жар-то какой...
Было очевидно, что я поставил его в затруднительное положение.
Прошло дней пять, а лучше мне не становилось. На шестой день утром зашел доктор Гобиндо. Он дал мне, как обычно, лекарства и попросил рассчитаться с ним за последние три дня. С трудом протянув руку к саквояжу, я открыл его и поискал кошелек. Его там не оказалось. Испуганный, я сел на постели, вывернул весь саквояж, обшарил в нем каждый уголок, но, естественно, не мог найти того, чего там не было.
— Что-нибудь пропало? — забеспокоился доктор Гобиндо, наблюдавший за моими поисками.
— Нет, нет, все в порядке,— поспешил я успокоить его, но, так как денег за лекарство я дать ему не смог, он все понял.
— Сколько у тебя было? — спросил он меня.
— Да так, мелочь какая-то,— небрежно ответил я.
— Надо как следует прятать ключ,— заметил он.— Ну да ладно. Ты мне не чужой, так что о деньгах не волнуйся — буду тебя лечить, как лечил. Главное — поправляйся. Деньги вышлешь потом.
— Никому не говорите об этом! — попросил я его.
— Хорошо, хорошо,— обещал он.— Я понимаю тебя. Этот посторонний человек отнесся ко мне, как самый
блкзкий родственник.
Я не пытался одолжить у кого-нибудь денег, потому что знал: в деревне не принято ссужать в долг под честное слово. Человека, вздумавшего просить без залога даже самую пустяковую сумму, сочли бы по меньшей мере за шутника — никто даже представить себе не мог, чтобы нашелся глупец, решившийся попросить взаймы с пустыми руками. Не хотел я вначале обращаться и к Раджлакшми. Думал, как-нибудь перебьюсь первое время, а потом напишу Обхойе — она бы выслала. Однако обстоятельства заставили меня изменить свои намерения. Почтительное внимание моих родственников сменилось их настороженным выжиданием, из чего я заключил, что моя тайна стала им известна.
Очутившись в такой ситуации, я решился-таки искать помощи у Раджлакшми и написал ей письмо, в котором в общих чертах обрисовал свое отчаянное положение. Но, перечитав его, я почувствовал себя таким жалким и ничтожным, что тут же разорвал написанное в клочья. Прошел еще один день. Откладывать дальше было невозможно. Пришлось мне, собравшись с духом, прибегнуть к крайним мерам. Я написал Раджлакшми сразу два письма с просьбой выслать мне небольшую сумму и отправил их: одно — в Патну, другое — на ее калькуттский адрес.
Я не сомневался в том, что деньги я получу, но все-таки в день, когда они, по моим расчетам, должны были прийти, меня с утра охватило беспокойство. Я не сводил глаз с дороги, поджидая почтальона.
Время шло. Я решил, что в этот день перевод не придет, и только отвернулся от окна, собираясь лечь на другой бок, как вдали послышался шум приближающегося экипажа. Я испуганно приподнялся и увидел, как он подъехал к дому. На козлах рядом с кучером сидел Ротон. Он спустился на землю, открыл дверцу, и... я не поверил своим глазам.
Это было немыслимо — Раджлакшми осмелилась появиться в своей родной деревне среди бела дня.
— Вот он! — указал на меня Ротон. Раджлакшми увидела меня и спокойно направилась к
дому.
— Мы задержимся здесь? — спросил кучер.— Распрягать лошадей?
— Подожди.
Войдя в комнату, она совершила мне пронам, приняла прах от моих ног и потрогала у меня лоб и грудь.
— Жар прошел,— заметила она.— Тогда мы поедем вечером, семичасовым поездом, хорошо? А пока я велю распрягать лошадей.
Я оторопело глядел на нее.
— Температура спала всего два дня назад,— сказал я.— Не рано ли ехать сегодня?
Она подумала и согласилась подождать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159