— Ты прав, отложим отъезд до завтра. Ночью холодно, можешь опять простудиться. Отправимся утром.
Только теперь я немного пришел в себя.
— Как же ты осмелилась приехать в эту деревню? — воскликнул я.— Ты думаешь, тебя здесь не узнают?
— Пускай узнают,— просто ответила она.— Не сомневаюсь: всякий, кто увидит, узнает — я же здесь выросла.
— Как же ты решилась? — недоумевал я.
— А что мне оставалось делать? Значит, такая моя судьба. Иначе зачем бы тебе здесь заболеть?
— Я просил только денег. Почему ты сама приехала?
— Я испугалась, когда узнала, что ты заболел. Разве я могла прислать только деньги? Я так волновалась.
— А теперь ты успокоилась, зато причинила беспокойство мне! Сейчас сюда придут люди. Какими глазами ты посмотришь на них? Что я им скажу?
— Что ты скажешь? — Она еще раз потрогала мой лоб.— Скажешь, что это судьба.
Ее безразличие к общественному мнению вывело меня из терпения.
— Хороша судьба! — возмутился я.— Потеряла всякий стыд и совесть! Не стесняется появляться здесь!
— О чем ты говоришь? Какой стыд? — удивилась она.— Для меня сейчас важен только ты сам. Все остальное не имеет значения.
Что мне было возразить ей? Я ведь заранее знал, что она мне ответит. Я прикрыл веки и некоторое время лежал молча. Потом спросил:
— Как прошла свадьба Бонку?
— Хорошо.
— Ты приехала из Калькутты?
— Нет, из Патны. Я получила твое письмо там.
— И куда же ты хочешь увезти меня? В Патну? Раджлакшми задумалась.
— В Патну тебе все равно придется заехать, но сначала мы съездим в Калькутту. Посмотрим, как там дела, а потом...
— Зачем же потом ехать в Патну? — недоумевал я.
— Надо будет оформить дарственную. Все документы я уже подготовила, но без твоего согласия...
— Какая дарственная? — изумидся я.— Кому и что ты даришь?
— Бонку,— объяснила она.— Оба дома. А дом в Бенаресе я решила передать гуру. Все ценные бумаги, драгоценности и деньги я тоже уже распределила. Теперь хочу только, чтобы ты....
Я был просто потрясен услышанным.
— Что же ты себе оставила? А вдруг Бонку не захочет заботиться о тебе? Ведь у него теперь своя семья.
Что, если он откажется содержать тебя? — Неужели ты думаешь, я для того все раздала, чтобы потом принимать подачки? — все так же спокойно спросила она.
Я не мог больше сдерживаться и в волнении сел на постели.
— Кто внушил тебе эти глупости, достойные Хориш-чандры? Как ты собираешься жить дальше? Кому ты будешь нужна в старости?
— Не надо сердиться,— ответила она,—лежи спокойно. Обо мне позаботится тот, кто внушил мне эти мысли. Ему я и старая никогда не буду в тягость. Так что не горячись напрасно.
Я в изнеможении откинулся на подушку. Передо мной в раскрытое окно виднелось предвечернее небо. Заходящее солнце освещало его своими лучами. Как зачарованный, смотрел я на неповторимые краски заката, и вдруг мне почудилось, будто весь мир и вся вселенная наполнились этим чудным сиянием, этой удивительной красотой. Все в природе изменилось как по волшебству — не осталось ни горестей и болезней, ни нужды и лишений, ни зависти и злобы.
Не знаю, сколько времени провели мы так, зачарованные тишиной и видом вечернего неба. Неожиданно за дверью послышались голоса, и, прежде чем Раджлакшми успела подняться с моей постели, в комнату вошли двое — доктор и мой дед.
Увидев Раджлакшми, они остановились в нерешительности. Дед уже знал о том, что ко мне приехал какой-то друг из Калькутты,— ему поспешили сообщить об этой новости, когда он отдыхал после обеда,— но он и вообразить себе не мог, чтобы этим другом оказалась женщина. Никому не могло прийти в голову такое предположение, поэтому-то, вероятно, и женщины все еще не решались выглянуть из своих комнат.
Дед мой был проницательным человеком. Он внимательно посмотрел на Раджлакшми и спросил меня:
— Шриканто, кто эта женщина? Лицо ее мне кажется знакомым.
— Да, да,— подхватил доктор,— я тоже как будто видел ее!
Я заметил, как мертвенно побледнела Раджлакшми. И вдруг какой-то внутренний голос сказал мне: «Шриканто, ведь только ради тебя пошла эта обездоленная женщина на такую пытку!»
Волнение охватило меня. «Правда здесь не поможет,— подумал я,— придется прибегнуть ко лжи». Я взял Раджлакшми за руку, слегка сжал ее и сказал:
— Зачем смущаться, Раджлакшми? Ведь ты приехала ухаживать за своим мужем. Это мой дедушка, а это господин доктор. Поклонись им.
Мгновение мы смотрели в глаза друг другу. Потом она встала и глубоким поклоном почтительно приветствовала их.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА I
Я не собирался возобновлять свое жизнеописание, когда-то так неожиданно прерванное,— не считал нужным рассказывать о том, как мой дед, услышав от меня признание, сделанное в такой театральной манере, торопливо отодвинулся от склонившейся перед ним в глубоком пронаме Раджлакшми, пробормотал с усмешкой: «Вот как! Значит, ты жива?» — и, многозначительно переглянувшись с доктором, тут же вышел с ним из комнаты. Мне не забыть выражения, появившегося тогда на лице Раджлакшми, но я полагал, что все это сугубо мое личное, касается меня одного, и никого больше, и потому не может быть предано гласности. Однако теперь вижу, что пора отворить дверь, все эти годы остававшуюся запертой, и посвятить читателей в тайну, так живо интересовавшую их и заставлявшую строить самые нелепые и невероятные предположения.
Итак, когда дед вышел, Раджлакшми некоторое время неподвижно смотрела ему вслед, а потом повернулась ко мне и с натянутой улыбкой сказала:
— Напрасно он так... Я бы не коснулась его, принимая прах от его ног. Только и тебе незачем было...
Я и сам понимал, что своим опрометчивым заявлением сделал только хуже и себе и ей. Кому нужна была такая уловка?
Ведь, по представлениям моих родственников, замужество вдовы не более похвально, чем профессия уличной певицы, следовательно, мы оба лишь упали в их глазах.
Все это было мне совершенно ясно, поэтому я не желал пускаться в какие-либо объяснения на этот счет и усугублять и без того неприятное положение. Я промолчал.
Раджлакшми тоже безмолвствовала, погрузившись в невеселые мысли. Потом вдруг очнулась от своих дум, встала и позвала Ротона.
— Вели запрягать лошадей,— сказала она ему.— Мы едем сейчас, а не ночным поездом. Иначе бабу будет холодно.
Минут через десять Ротон привязал мой баул на верх коляски и, подойдя ко мне, знаком показал, что хочет собрать мою постель. Я молча, ни о чем не спрашивая, встал, медленно подошел к экипажу, с трудом поднялся в него и сел.
Я покидал родной дом в сумерки, в то же время, что и приехал сюда несколько дней тому назад. Уже раздавалась знакомая мелодия раковин, в воздухе плыли неясные звуки латунного гонга из храма Гопала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159