Я чувствовал его и бессознательно тяготился им. Теперь все стало на свои места, и я успокоился. «Пусть Пьяри, которую ты никогда не знал, больше тебя не беспокоит,— сказал я себе.— Забудь о ней и всем своим существом прими Раджлакшми. Она уже когда-то принадлежала тебе. Вверь свою судьбу тому, в чьих руках находится мироздание, и ни о чем не тревожься».
Слуга, недавно поступивший в дом, принес мне огня, но я отослал его обратно и остался сидеть в темноте, продолжая думать о Раджлакшми. Теперь мне только и оставалось, что размышлять,— бремя деяний я возложил на того, кто ниспосылает их нам. Мрак и тишина окружали меня. Я устроился поудобней и незаметно задремал.
На следующий день все в доме продолжали заниматься сборами. То же происходило и на третий день. После полудня очередь дошла до какого-то бездонного сундука. В него без конца укладывали самую разнообразную посуду, плошки, чаши и кувшины, подсвечники...
Я находился в той же комнате и наблюдал всю процедуру. Улучив подходящий момент, я знаком подозвал к себе Раджлакшми и поинтересовался:
— Что все это значит? Разве ты не собираешься возвращаться назад?
— Куда мне возвращаться? — в свою очередь спросила она.
Я вспомнил, что этот дом она уже подарила Бонку.
— А если тебе там не понравится? Она усмехнулась:
— Обо мне не беспокойся. А вот если тебе самому придется там не по душе, то ты в любой момент сможешь уехать. Удерживать тебя я не стану.
Я понял намек и замолчал. Я уже давно замечал, что она очень болезненно реагировала на подобные вопросы,— до сих пор не могла поверить в то, что я искренне любил ее и хотел быть с нею. Малейшего повода оказывалось достаточно, чтобы это недоверие вспыхнуло ярким огнем и превратилось в бушующее пламя. Долго потом не утихало оно в наших сердцах. Ни я, ни она не знали, как преодолеть эту невыносимую подозрительность. Последней нашей надеждой стала Гонгамати, однако трудно было предугадать, распутает ли она клубок наших отношений. А тот невидимый, кому все ведомо заранее, безмолвствовал.
Сборы в дорогу заняли еще четыре дня, а затем пришлось ждать времени, благоприятствовавшего отъезду. Наконец однажды утром мы все же отправились в путь. Всю дорогу я пребывал в самом мрачном настроении. Но больше всех, видимо, страдал Ротон. Он молча, туча тучей, сидел в углу вагона, ничем не желая помогать остальным. Однако его тревожили совсем иные мысли, нежели меня. Меня не интересовало ни само место, куда мы ехали,— хорошее оно или плохое, ни тамошний климат— не малярийный ли он. Беспокоили меня проблемы другого рода. Я думал о том, что привык к прежней жизни, хотя она не была спокойной,— я совершал немало ошибок, допускал досадные промахи, страдал. Однако я приспособился к ней и даже полюбил ее, никого ни в чем не винил и никому ничем не был обязан. А теперь меня ждали перемены, пелена неизвестности окутывала будущее. Все это выводило меня из равновесия. Новая жизнь должна была вот-вот начаться, а я был не подготовлен к ней, ничего о ней не знал и поэтому заранее испытывал против нее предубеждение. Чем быстрее поезд приближался к цели нашего путешествия, тем сильнее росло мое раздражение. Что только не приходило мне в голову! Мне представлялось, как в скором будущем я окажусь среди неприятных людей и не смогу ни ужиться с ними, ни расстаться. Я весь холодел, воображая последствия такого положения. Я глядел на Раджлакшми, сидевшую возле окна, и мне вдруг начинало казаться, что я никогда не любил ее, ту, которую мне теперь предстояло любить. Вряд ли кто-нибудь еще, кроме меня, попадал в подобный переплет. А ведь не далее как накануне я окончательно вверил себя ей, решив, что принимаю ее всю, со всеми ее недостатками и достоинствами. Я сделал это с единственной целью — избавиться от мук сомнений и нерешительности, и вот прошел только один день, как душу мою снова охватило смятение. Как далеки, оказывается, наши решения от наших поступков!
ГЛАВА III
Время близилось к вечеру, когда мы подъехали к станции Шатхия. Управляющий Раджлакшми, Каширам, занятый подготовкой нашего жилища, не смог лично встретить нас, а поручил это двум своим посыльным. Они же передали нам его письмо, из которого явствовало, что «все местные», то есть сам управляющий и жители деревни, милостью богов живы и здоровы и что, исполняя приказание госпожи, он посылает на станцию четыре повозки — две крытые и две простые. Крытая повозка с сеном и сиденьем из пальмовых листьев предназначалась для госпожи; другая, тоже с сеном, но уже без сиденья,— для слуг и сопровождающих лиц. Простые повозки определялись под багаж. В случае, если четырех повозок не хватит, управляющий советовал послать его людей на рынок, чтобы нанять телегу. Он рекомендовал трогаться в путь засветло, уверяя, что дорога вполне безопасная и не помешает нам неплохо выспаться.
Раджлакшми прочла записку, усмехнулась и, так и не поинтересовавшись дорогой, спросила одного из посланцев:
— Послушай, отец, есть ли тут какой-нибудь пруд? Мне нужно совершить омовение.
— Конечно, есть, госпожа,—почтительно ответил тот.— Во-он там...
— Очень хорошо,— обрадовалась Раджлакшми.— Проводи нас.
Захватив с собой Ротона, она отправилась к водоему. Я не стал удерживать ее или предостерегать насчет местной воды, зная, что это совершенно бесполезно. К тому же я надеялся, что после омовения она, возможно, немного поест, а иначе продолжала бы свой пост.
Она вернулась минут через пятнадцать. Повозки уже готовились в путь —на одни стелили постели, на других заканчивали погрузку багажа.
— Ты будешь есть? — спросила она меня.— Мы все захватили с собой.
Я охотно согласился.
Ока положила циновку у подножья дерева и принялась накладывать мне на банановый лист еду. Я равнодушно смотрел на ее ловкие движения, как вдруг возле нас появился человек и приятным голосом произнес:
— Нараян!
Раджлакшми тыльной стороной руки натянула край сари на мокрые волосы, пучком закрученные на макушке, и подняла глаза на незнакомца.
— Здравствуйте! — приветливо ответила она.
Перед нами стоял саньяси. При первом же взгляде на него я был поражен его молодостью — ему было лет двадцать, не больше,— стройностью и необыкновенной красотой. Он производил впечатление довольно сухощавого человека, возможно, из-за своего весьма высокого роста, отличался безукоризненными чертами лица, а кожа его имела золотистый оттенок. Мне редко встречались мужчины такой привлекательной наружности. Его традиционное оранжевое одеяние было очень изношено и во многих местах порвано. Такой же жалкий вид имели и его панджабские туфли—потеряй он их, так не пришлось бы сожалеть. Раджлакшми совершила глубокий пронам, приветствуя его, положила еще одну циновку и спросила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Слуга, недавно поступивший в дом, принес мне огня, но я отослал его обратно и остался сидеть в темноте, продолжая думать о Раджлакшми. Теперь мне только и оставалось, что размышлять,— бремя деяний я возложил на того, кто ниспосылает их нам. Мрак и тишина окружали меня. Я устроился поудобней и незаметно задремал.
На следующий день все в доме продолжали заниматься сборами. То же происходило и на третий день. После полудня очередь дошла до какого-то бездонного сундука. В него без конца укладывали самую разнообразную посуду, плошки, чаши и кувшины, подсвечники...
Я находился в той же комнате и наблюдал всю процедуру. Улучив подходящий момент, я знаком подозвал к себе Раджлакшми и поинтересовался:
— Что все это значит? Разве ты не собираешься возвращаться назад?
— Куда мне возвращаться? — в свою очередь спросила она.
Я вспомнил, что этот дом она уже подарила Бонку.
— А если тебе там не понравится? Она усмехнулась:
— Обо мне не беспокойся. А вот если тебе самому придется там не по душе, то ты в любой момент сможешь уехать. Удерживать тебя я не стану.
Я понял намек и замолчал. Я уже давно замечал, что она очень болезненно реагировала на подобные вопросы,— до сих пор не могла поверить в то, что я искренне любил ее и хотел быть с нею. Малейшего повода оказывалось достаточно, чтобы это недоверие вспыхнуло ярким огнем и превратилось в бушующее пламя. Долго потом не утихало оно в наших сердцах. Ни я, ни она не знали, как преодолеть эту невыносимую подозрительность. Последней нашей надеждой стала Гонгамати, однако трудно было предугадать, распутает ли она клубок наших отношений. А тот невидимый, кому все ведомо заранее, безмолвствовал.
Сборы в дорогу заняли еще четыре дня, а затем пришлось ждать времени, благоприятствовавшего отъезду. Наконец однажды утром мы все же отправились в путь. Всю дорогу я пребывал в самом мрачном настроении. Но больше всех, видимо, страдал Ротон. Он молча, туча тучей, сидел в углу вагона, ничем не желая помогать остальным. Однако его тревожили совсем иные мысли, нежели меня. Меня не интересовало ни само место, куда мы ехали,— хорошее оно или плохое, ни тамошний климат— не малярийный ли он. Беспокоили меня проблемы другого рода. Я думал о том, что привык к прежней жизни, хотя она не была спокойной,— я совершал немало ошибок, допускал досадные промахи, страдал. Однако я приспособился к ней и даже полюбил ее, никого ни в чем не винил и никому ничем не был обязан. А теперь меня ждали перемены, пелена неизвестности окутывала будущее. Все это выводило меня из равновесия. Новая жизнь должна была вот-вот начаться, а я был не подготовлен к ней, ничего о ней не знал и поэтому заранее испытывал против нее предубеждение. Чем быстрее поезд приближался к цели нашего путешествия, тем сильнее росло мое раздражение. Что только не приходило мне в голову! Мне представлялось, как в скором будущем я окажусь среди неприятных людей и не смогу ни ужиться с ними, ни расстаться. Я весь холодел, воображая последствия такого положения. Я глядел на Раджлакшми, сидевшую возле окна, и мне вдруг начинало казаться, что я никогда не любил ее, ту, которую мне теперь предстояло любить. Вряд ли кто-нибудь еще, кроме меня, попадал в подобный переплет. А ведь не далее как накануне я окончательно вверил себя ей, решив, что принимаю ее всю, со всеми ее недостатками и достоинствами. Я сделал это с единственной целью — избавиться от мук сомнений и нерешительности, и вот прошел только один день, как душу мою снова охватило смятение. Как далеки, оказывается, наши решения от наших поступков!
ГЛАВА III
Время близилось к вечеру, когда мы подъехали к станции Шатхия. Управляющий Раджлакшми, Каширам, занятый подготовкой нашего жилища, не смог лично встретить нас, а поручил это двум своим посыльным. Они же передали нам его письмо, из которого явствовало, что «все местные», то есть сам управляющий и жители деревни, милостью богов живы и здоровы и что, исполняя приказание госпожи, он посылает на станцию четыре повозки — две крытые и две простые. Крытая повозка с сеном и сиденьем из пальмовых листьев предназначалась для госпожи; другая, тоже с сеном, но уже без сиденья,— для слуг и сопровождающих лиц. Простые повозки определялись под багаж. В случае, если четырех повозок не хватит, управляющий советовал послать его людей на рынок, чтобы нанять телегу. Он рекомендовал трогаться в путь засветло, уверяя, что дорога вполне безопасная и не помешает нам неплохо выспаться.
Раджлакшми прочла записку, усмехнулась и, так и не поинтересовавшись дорогой, спросила одного из посланцев:
— Послушай, отец, есть ли тут какой-нибудь пруд? Мне нужно совершить омовение.
— Конечно, есть, госпожа,—почтительно ответил тот.— Во-он там...
— Очень хорошо,— обрадовалась Раджлакшми.— Проводи нас.
Захватив с собой Ротона, она отправилась к водоему. Я не стал удерживать ее или предостерегать насчет местной воды, зная, что это совершенно бесполезно. К тому же я надеялся, что после омовения она, возможно, немного поест, а иначе продолжала бы свой пост.
Она вернулась минут через пятнадцать. Повозки уже готовились в путь —на одни стелили постели, на других заканчивали погрузку багажа.
— Ты будешь есть? — спросила она меня.— Мы все захватили с собой.
Я охотно согласился.
Ока положила циновку у подножья дерева и принялась накладывать мне на банановый лист еду. Я равнодушно смотрел на ее ловкие движения, как вдруг возле нас появился человек и приятным голосом произнес:
— Нараян!
Раджлакшми тыльной стороной руки натянула край сари на мокрые волосы, пучком закрученные на макушке, и подняла глаза на незнакомца.
— Здравствуйте! — приветливо ответила она.
Перед нами стоял саньяси. При первом же взгляде на него я был поражен его молодостью — ему было лет двадцать, не больше,— стройностью и необыкновенной красотой. Он производил впечатление довольно сухощавого человека, возможно, из-за своего весьма высокого роста, отличался безукоризненными чертами лица, а кожа его имела золотистый оттенок. Мне редко встречались мужчины такой привлекательной наружности. Его традиционное оранжевое одеяние было очень изношено и во многих местах порвано. Такой же жалкий вид имели и его панджабские туфли—потеряй он их, так не пришлось бы сожалеть. Раджлакшми совершила глубокий пронам, приветствуя его, положила еще одну циновку и спросила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159