— А разве ты не догадался бы, если бы я рассердилась и ушла?
— Наверное, догадался бы,— согласился я.
— Ну вот,—подхватила она.— Ты наверное догадался бы, а я непременно догадаюсь. Видишь, какая между нами разница. Я способна на гораздо большее, чем ты.
— Вот и хорошо! — засмеялся я.—Не хочу спорить с тобой и разубеждать тебя в этом, а то мне самому будет хуже.
— Тогда зачем же спрашивать?
— Больше не буду,— пообещал я ей.—Я ведь давно ни о чем не спрашиваю.
Раджлакшми промолчала. Прежде она никогда не дала бы мне спуску, забросала бы множеством вопросов и потребовала бы немедленного ответа на них, а теперь безмолвствовала. Прошло немало времени, прежде чем она подняла голову и заговорила:
— Ты опять болел? Где ты был? Почему ничего не сообщил мне?
Я объяснил ей, что, во-первых, мне не с кем было послать ей известие о себе, а во-вторых, я не знал, где находилась она сама. Потом я подробно рассказал обо всем, что со мной произошло за эти несколько дней, поведал, как приютила меня бедная семья Чокроборти, как заботливо, словно за собственным сыном, ухаживала за мной хозяйка дома, как делились там со мной, совершенно чужим человеком, последней горстью риса. Благодарность и острая жалость к этой семье щемили мое сердце.
— Почему же ты не дал им денег, чтобы они погасили хоть часть своих долгов? — спросила Раджлакшми, проведя рукой по моим щекам.
— Я с радостью дал бы, но ведь у меня их нет,— ответил я.
Я задел самую чувствительную струну Раджлакшми. Ее очень огорчало, когда разговор заходил о моем материальном положении, и обычно она всегда напоминала мне о том, что ее деньги находятся в полном моем распоряжении. Однако на этот раз она воздержалась от комментариев, только глубоко вздохнула, словно отгоняя какие-то мысли. Меня задело ее спокойствие. Я внимательно посмотрел на нее, но слабый свет в комнате не позволил мне разглядеть выражение ее лица. Однако, когда она заговорила, я поразился тому, как изменился вдруг ее голос.
— Тебе пришел ответ из Бирмы,— сказала она.— Большой служебный конверт. Я решила, что-нибудь срочное, и велела Анондо вскрыть его.
— И что же?
— Твой начальник сообщает, что твое заявление принято. Если ты вернешься, то получишь прежнее место.
— Неужели?
— Да. Принести тебе письмо?
— Нет, не надо. Завтра.
Снова наступила тишина. Я не решался нарушить молчание, и это угнетало меня. Неожиданно мне на лоб капнули слезы.
— Ведь это хорошо, что мое заявление приняли,— негромко сказал я.— Чего же ты плачешь?
Раджлакшми вытерла глаза краем сари.
— Отчего ты не сказал мне, что снова хочешь уехать? Думаешь, я стану удерживать тебя?
— Напротив, я знаю, ты одобрила бы мое решение. Просто ты была очень занята все это время, вот я и не хотел беспокоить тебя всякой мелочью.
Она не стала возражать мне, только часто задышала. Но тут же овладела собой и тихо сказала:
— Не буду спорить с тобой — незачем к старым грехам добавлять новые. Хочешь — поезжай, я тебя не держу.
И добавила немного погодя:
— Я только здесь поняла, в какую беду втянула тебя. Прозябать в такой дыре, как Гонгамати, вести праздную, бесцельную жизнь для тебя все равно, что покончить с собой. Теперь я очень хорошо понимаю это.
— Уж не просветил ли тебя кто-нибудь на этот счет? — спросил я.
— Нет,— ответила она,— я сама все поняла. Когда я отправилась в паломничество, я все время думала о тебе. Ничего другое не шло мне на ум. Все время передо мной стояло твое печальное лицо с потухшими глазами. Ты многим пожертвовал ради меня, но больше так не будет.
Последнее время я часто испытывал какое-то глухое раздражение против Раджлакшми, но теперь моя душа наполнилась невыразимой жалостью к ней.
— А разве тебе, дорогая, малым пришлось поступиться? Гонгамати для тебя тоже не подходит.
Я сам смутился от своих неосторожных слов, понимая, что их скрытый смысл не мог ускользнуть от проницательной Раджлакшми. Но она, видимо, решила не обращать внимания на мою бестактность. Правда, возможно, потому, что теперь ей было не до пустопорожней игры в самолюбие.
— Наоборот, скорее я не подхожу для Гонгамати,— спокойно возразила она.— Ты ведь знаешь, я-то здесь ничего не потеряла, только избавилась от того гнета, что вечно давил меня. Кроме того, именно здесь я обрела тебя, о чем мечтала всю жизнь. Ты восполнил мне все потери.
Я промолчал. «Как же ты ошибся! — сказал мне какой-то внутренний голос.— И как ты несправедлив к этой женщине! Никогда ты ее не понимал». Раджлакшми словно прочитала мои мысли.
— Ради твоего же спокойствия я никогда не говорила
тебе об одной вещи,— сказала она,— но теперь не хочу молчать. Ты, верно, вообразил, что я занялась религией ради будущих воздаяний, и потому ушел из дому? Тебе никогда не приходило в голову, что никто и ничто не может быть для меня дороже и желаннее тебя ни в этом мире, ни в ином? Как ты мог усомниться во мне?
Я почувствовал на моем лице ее слезы. Не зная, как ее утешить, я взял ее правую руку и прижал к своей груди. Она вытерла глаза и какое-то время ничего не говорила. Потом обронила:
— Пойду посмотрю, поели ли гости. А ты спи!
Она осторожно высвободила руку и вышла из комнаты. Я мог бы удержать ее, но не сделал этого, а она так и не вернулась. Потом, пока я не заснул, я все думал: может быть, следовало удержать ее силой? Но я никогда ни к чему не принуждал ее, насилие всегда исходило только от нее. Теперь же она хотела дать мне свободу и сама развязала мои руки. Куда же мне идти?
Проснувшись поутру, я глянул на ее кровать и увидел, что она пустая. Вероятно, она пришла поздно ночью, а на рассвете тихонько вышла. Заглянув в общую комнату, я увидел там целое общество. Ротон разливал горячий чай, неподалеку от него Раджлакшми жарила пирожки, а Боджранондо, как истинный саньяси, невозмутимо взирал на эти яства. Заметив меня, Раджлакшми натянула сари на свои влажные волосы, а Боджранондо весело закричал:
— Вот и дада явился! А мы-то боялись, что он опоздает и все остынет!
— Остынет у тебя в желудке,— засмеялась Раджлакшми.
— Сестра,— шутливо заметил ей Анондо,— научитесь
уважать святых людей и никогда не говорите о них непочтительно. А вы,— обратился он ко мне,— что-то неважно выглядите сегодня. Разрешите вашу руку?
— Успокойся, Анондо,—остановила его Раджлакшми,— он чувствует себя прекрасно и не нуждается в твоем врачевании.
— Я должен сам убедиться...— начал было Анондо, но она перебила его:
— Я же сказала тебе, незачем щупать его пульс. Да и саго его, наверное, будет сейчас готово.
— Я уже достаточно съел саго за время болезни,— вмешался я.— Видеть его больше не хочу.
— Тебя не спрашивают,— сказала мне Раджлакшми, кладя на тарелку горячий шингара и кочури, и приказала Ротону:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159