— Меня не оставит тот, служению которому я себя посвятила. Где бы я ни очутилась, он восполнит все то, чего мне будет недоставать. Не беспокойся обо мне, дорогой.
— Принести прошад для нового гошая? — спросила заглянувшая в комнату Падма.
— Да, принеси сюда. Ты накормила слугу?
— Накормила.
Но Падма не уходила; помолчав немного, она нерешительно спросила:
— А сама ты будешь есть?
— Буду, буду, противная девчонка. Разве диди сможет попоститься, пока ты здесь?
Падма вышла.
Когда утром я встал, Комоллоты не было. От Падмы я узнал, что она приходит только под вечер, от всех скрывая, где она проводит день. Это известие очень обеспокоило меня. Вечером я должен был уехать и боялся, что мы больше не увидимся.
В комнату вошел старший гошай. Я достал тетради.
— Это «Рамаяна» Гохора. Он хотел, чтобы все это находилось в монастыре.
Дварикдас взял рукопись.
— Его желание будет исполнено, гошай,— сказал он.— Я положу их туда, где хранятся, все монастырские книги.
Помедлив немного, я спросил:
— Ты веришь тому, в чем обвиняют Комоллоту? Дварикдас поднял голову:
— Я? Ни в коем случае!
— И все же ей приходится уходить?
— Мне тоже придется уйти, гошай. Если, изгнав невинную, я сам останусь здесь, значит, напрасно я шел по этому пути, напрасно посвятил себя богу.
— Но почему она должна уходить? Ты хозяин в монастыре, ты мог бы ее удержать.
— Гуру! Гуру! Гуру! — трижды повторил Дварикдас и остался сидеть с опущенной головой. Я понял, что таково приказание гуру и ослушаться его нельзя.
Когда я выходил из комнаты, старший гошай поднял голову.
— Сегодня я уезжаю, гошай,— сказал я и увидел, что он плачет.
Дварикдас попрощался со мной, поднеся ко лбу сложенные ладони, я ответил ему и вышел.
Солнце клонилось к закату, затем подкравшиеся сумерки сменил вечер, а Комоллота все не появлялась. Пришли люди Нобина — они должны были проводить меня до станции. Кишон уже водрузил на голову мою сумку и нетерпеливо переминался с ноги на ногу — медлить больше было нельзя. Однако Комоллота не возвращалась. Падма надеялась, что она вот-вот появится, но мое сомнение мало-помалу превратилось в уверенность— она не придет. Чтобы избежать тяжелых минут последнего прощания, она ушла рано утром, не взяв с собой даже смены одежды. Вчера она говорила о себе как о нищей, как о саньясини и сегодня доказала это на деле.
Когда я уходил, Падма расплакалась. Я оставил ей свой адрес и сказал:
— Диди велела, чтобы ты писала мне. Пиши все, что тебе захочется.
— Но ведь я плохо пишу.
— Ничего, я пойму, как бы ты ни написала.
— Вы не попрощаетесь с диди?
— Я еще увижусь с ней. А сейчас мне пора.
ГЛАВА XIV
На станции я неожиданно увидел ту, которую всю дорогу искал глазами в ночной темноте. Она стояла в стороне от толпы. Заметив меня, Комоллота подошла.
— Гошай, тебе придется купить мне билет.
— Значит, ты в самом деле ушла из монастыря?
— У меня не оставалось иного выхода.
— Тебе тяжело?
— К чему об этом спрашивать? Ты и сам все знаешь.
— Куда ты ноедепн»?
— Во Вриндаван. Но мне не нужен билет так далеко, возьми до какой-нибудь ближней станции!
— Чтобы твой долг был поменьше? А потом до конца дней будешь жить на милостыню чужих людей? Не так ли?
— Мне это не впервые. Разве я никогда раньше не просила подаяние?
Я промолчал. Взглянув на меня, Комоллота отвернулась.
— Можешь купить мне билет до Вриндавана.
— Тогда поезжай со мной.
— Разве нам по дороге?
— Нет, но часть пути мы можем проехать вместе. Подошел поезд. Мы заняли купе. Я расстелил для нее
постель на соседней скамейке.
— Что ты делаешь, гошай? — удивилась Комоллота.
— То, чего я никогда и ни для кого не делал. Это запомнится мне навсегда.
— Ты правда хочешь сохранить это в памяти?
— Да. И об этом не будет знать никто, кроме тебя.
— Разве для меня это не грех, гошай?
— Нет, никакого греха здесь нет. Не тревожься. Комоллота села, но видно было, что ей не по себе. За
окном мелькали деревни, города и поля. Она стала рассказывать о своей жизни, о странствиях, о том, как жила в Матхуре, Вриндаване, Говардхане и Радхакунде, о паломничестве к святым местам и, наконец, о том, как она попала в монастырь Дварикдаса. Мне вспомнились его прощальные слова, и я сказал:
— Знаешь, Комоллота, старший гошай не верит, что ты могла запятнать себя позором.
— Не верит?
— Нисколько. Когда я уходил, он заплакал. «Если, изгнав невинную, я сам останусь здесь,— сказал он,— значит, напрасно я шел по этому пути, напрасно посвятил себя богу». Он тоже не останется в монастыре. Теперь этот прекрасный святой монастырь опустеет.
— Не опустеет, бог никогда не допустит этого.
— Ты вернешься, если тебя туда когда-нибудь позовут?
— Нет.
— А если они раскаются и захотят, чтобы ты вернулась?
— Все равно... Я вернусь, только если этого захочешь ты.
— Но как я тебя найду?
Комоллота не ответила. Прошло немало времени. Я окликнул ее. Она не отозвалась. Взглянув, я увидел, что она сидит в углу с закрытыми глазами, прислонив голову к стенке. Я решил, что Комоллота уснула, утомленная волнениями дня, и не стал ее будить. Незаметно я и сам задремал. И вдруг сквозь сон я услышал, что меня зовут: «Новый гошай!»
Коснувшись меня рукой, Комоллота говорила:
— Вставай, твой поезд на Шатхию уже прибыл.
Я вскочил и кликнул Кишона, который ехал в вагоне для слуг. Он достал из багажника сумку и принялся увязывать мою постель. Тут я заметил, что постель, которую я соорудил для Комоллоты, уже лежит, сложенная, на краю скамейки.
— Ты даже этого не хочешь взять?
— Мне столько раз придется делать пересадку. Кто же понесет этот груз?
— Но ты не взяла с собой даже смену белья! Это тоже обуза? Может быть, достать тебе что-нибудь из моих вещей?
— Что ты! Разве пристало нищей носить твою одежду?
— Не носи, если не пристало, но даже нищей нужно есть. Ты ведь еще два дня проведешь в дороге, что ты будешь есть в поезде? Неужели мне выбрасывать еду, которая у меня с собой? Ты и от нее откажешься?
— Ах, как ты рассердился! — засмеялась Комоллота.— От еды я не откажусь. Как только ты уйдешь, наемся до отвала.
Я уже направился к выходу, когда она сказала:
— Погоди, гошай, здесь никого нет, я хочу тебе поклониться.
И она взяла прах от моих ног.
Я вышел на платформу. Была еще ночь, но темнота
уже начала редеть. С одной стороны неба тускло светилась убывающая луна, с другой — занималась заря. Мне вспомнился день, когда в такой же предрассветный час мы отправились за цветами. А сегодня?
Послышался свисток. Кондуктор помахал зеленым фонарем, давая сигнал к отправлению. Комоллота выглянула в окно и впервые взяла меня за руку. Голос ее звучал умоляюще.
— Я никогда ни о чем тебя не просила,— проговорила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— Принести прошад для нового гошая? — спросила заглянувшая в комнату Падма.
— Да, принеси сюда. Ты накормила слугу?
— Накормила.
Но Падма не уходила; помолчав немного, она нерешительно спросила:
— А сама ты будешь есть?
— Буду, буду, противная девчонка. Разве диди сможет попоститься, пока ты здесь?
Падма вышла.
Когда утром я встал, Комоллоты не было. От Падмы я узнал, что она приходит только под вечер, от всех скрывая, где она проводит день. Это известие очень обеспокоило меня. Вечером я должен был уехать и боялся, что мы больше не увидимся.
В комнату вошел старший гошай. Я достал тетради.
— Это «Рамаяна» Гохора. Он хотел, чтобы все это находилось в монастыре.
Дварикдас взял рукопись.
— Его желание будет исполнено, гошай,— сказал он.— Я положу их туда, где хранятся, все монастырские книги.
Помедлив немного, я спросил:
— Ты веришь тому, в чем обвиняют Комоллоту? Дварикдас поднял голову:
— Я? Ни в коем случае!
— И все же ей приходится уходить?
— Мне тоже придется уйти, гошай. Если, изгнав невинную, я сам останусь здесь, значит, напрасно я шел по этому пути, напрасно посвятил себя богу.
— Но почему она должна уходить? Ты хозяин в монастыре, ты мог бы ее удержать.
— Гуру! Гуру! Гуру! — трижды повторил Дварикдас и остался сидеть с опущенной головой. Я понял, что таково приказание гуру и ослушаться его нельзя.
Когда я выходил из комнаты, старший гошай поднял голову.
— Сегодня я уезжаю, гошай,— сказал я и увидел, что он плачет.
Дварикдас попрощался со мной, поднеся ко лбу сложенные ладони, я ответил ему и вышел.
Солнце клонилось к закату, затем подкравшиеся сумерки сменил вечер, а Комоллота все не появлялась. Пришли люди Нобина — они должны были проводить меня до станции. Кишон уже водрузил на голову мою сумку и нетерпеливо переминался с ноги на ногу — медлить больше было нельзя. Однако Комоллота не возвращалась. Падма надеялась, что она вот-вот появится, но мое сомнение мало-помалу превратилось в уверенность— она не придет. Чтобы избежать тяжелых минут последнего прощания, она ушла рано утром, не взяв с собой даже смены одежды. Вчера она говорила о себе как о нищей, как о саньясини и сегодня доказала это на деле.
Когда я уходил, Падма расплакалась. Я оставил ей свой адрес и сказал:
— Диди велела, чтобы ты писала мне. Пиши все, что тебе захочется.
— Но ведь я плохо пишу.
— Ничего, я пойму, как бы ты ни написала.
— Вы не попрощаетесь с диди?
— Я еще увижусь с ней. А сейчас мне пора.
ГЛАВА XIV
На станции я неожиданно увидел ту, которую всю дорогу искал глазами в ночной темноте. Она стояла в стороне от толпы. Заметив меня, Комоллота подошла.
— Гошай, тебе придется купить мне билет.
— Значит, ты в самом деле ушла из монастыря?
— У меня не оставалось иного выхода.
— Тебе тяжело?
— К чему об этом спрашивать? Ты и сам все знаешь.
— Куда ты ноедепн»?
— Во Вриндаван. Но мне не нужен билет так далеко, возьми до какой-нибудь ближней станции!
— Чтобы твой долг был поменьше? А потом до конца дней будешь жить на милостыню чужих людей? Не так ли?
— Мне это не впервые. Разве я никогда раньше не просила подаяние?
Я промолчал. Взглянув на меня, Комоллота отвернулась.
— Можешь купить мне билет до Вриндавана.
— Тогда поезжай со мной.
— Разве нам по дороге?
— Нет, но часть пути мы можем проехать вместе. Подошел поезд. Мы заняли купе. Я расстелил для нее
постель на соседней скамейке.
— Что ты делаешь, гошай? — удивилась Комоллота.
— То, чего я никогда и ни для кого не делал. Это запомнится мне навсегда.
— Ты правда хочешь сохранить это в памяти?
— Да. И об этом не будет знать никто, кроме тебя.
— Разве для меня это не грех, гошай?
— Нет, никакого греха здесь нет. Не тревожься. Комоллота села, но видно было, что ей не по себе. За
окном мелькали деревни, города и поля. Она стала рассказывать о своей жизни, о странствиях, о том, как жила в Матхуре, Вриндаване, Говардхане и Радхакунде, о паломничестве к святым местам и, наконец, о том, как она попала в монастырь Дварикдаса. Мне вспомнились его прощальные слова, и я сказал:
— Знаешь, Комоллота, старший гошай не верит, что ты могла запятнать себя позором.
— Не верит?
— Нисколько. Когда я уходил, он заплакал. «Если, изгнав невинную, я сам останусь здесь,— сказал он,— значит, напрасно я шел по этому пути, напрасно посвятил себя богу». Он тоже не останется в монастыре. Теперь этот прекрасный святой монастырь опустеет.
— Не опустеет, бог никогда не допустит этого.
— Ты вернешься, если тебя туда когда-нибудь позовут?
— Нет.
— А если они раскаются и захотят, чтобы ты вернулась?
— Все равно... Я вернусь, только если этого захочешь ты.
— Но как я тебя найду?
Комоллота не ответила. Прошло немало времени. Я окликнул ее. Она не отозвалась. Взглянув, я увидел, что она сидит в углу с закрытыми глазами, прислонив голову к стенке. Я решил, что Комоллота уснула, утомленная волнениями дня, и не стал ее будить. Незаметно я и сам задремал. И вдруг сквозь сон я услышал, что меня зовут: «Новый гошай!»
Коснувшись меня рукой, Комоллота говорила:
— Вставай, твой поезд на Шатхию уже прибыл.
Я вскочил и кликнул Кишона, который ехал в вагоне для слуг. Он достал из багажника сумку и принялся увязывать мою постель. Тут я заметил, что постель, которую я соорудил для Комоллоты, уже лежит, сложенная, на краю скамейки.
— Ты даже этого не хочешь взять?
— Мне столько раз придется делать пересадку. Кто же понесет этот груз?
— Но ты не взяла с собой даже смену белья! Это тоже обуза? Может быть, достать тебе что-нибудь из моих вещей?
— Что ты! Разве пристало нищей носить твою одежду?
— Не носи, если не пристало, но даже нищей нужно есть. Ты ведь еще два дня проведешь в дороге, что ты будешь есть в поезде? Неужели мне выбрасывать еду, которая у меня с собой? Ты и от нее откажешься?
— Ах, как ты рассердился! — засмеялась Комоллота.— От еды я не откажусь. Как только ты уйдешь, наемся до отвала.
Я уже направился к выходу, когда она сказала:
— Погоди, гошай, здесь никого нет, я хочу тебе поклониться.
И она взяла прах от моих ног.
Я вышел на платформу. Была еще ночь, но темнота
уже начала редеть. С одной стороны неба тускло светилась убывающая луна, с другой — занималась заря. Мне вспомнился день, когда в такой же предрассветный час мы отправились за цветами. А сегодня?
Послышался свисток. Кондуктор помахал зеленым фонарем, давая сигнал к отправлению. Комоллота выглянула в окно и впервые взяла меня за руку. Голос ее звучал умоляюще.
— Я никогда ни о чем тебя не просила,— проговорила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159