И, пытаясь выгородить себя, он снова пустился в объяснения, которые по-прежнему сводились к бесстыдной лжи и отвратительной лести. Он даже подносил иногда к глазам платок и вытирал воображаемые слезы. У меня едва хватило терпения выслушать его излияния, поэтому я поберегу нервы читателей и не стану полностью воспроизводить их. Ограничусь лишь кратким пересказом. Оказывается, все обвинения против Обхойи он просто выдумал. Хотел оправдать себя. На самом же деле она настоящее сокровище, лучшая женщина в мире. Он всегда в душе боготворил ее, а если и предал, то не желая этого и безо всякого злого умысла, только для того, чтобы утихомирить свою бирманскую сожительницу (в этих словах, безусловно, заключалась определенная доля истины). Но теперь он твердо решил вернуть себе свое сокровище, свою Лакшми, а ту злодейку выгнать. Правда, остается проблема с детьми, эти милые, очаровательные создания ни в чем не виноваты. Но даже они теперь его не остановят. Он станет давать деньги на их скромное пропитание, только для того, чтобы они не умерли с голоду. Если же они погибнут, то — что ж делать, ему останется для искупления вины сбрызнуть себя водой —и все. Поэтому он не он, если сегодня же всех не выгонит прочь, и т. д. и т. п.
— Вы намерены забрать Обхойю к себе сегодня? — прервал я его.
Он удивленно посмотрел на меня.
— Конечно. Раньше я как-то мирился с ее отсутствием, но ведь я не знал, что она здесь. А теперь я просто не смогу жить без нее. Да и подумать только — одна на чужбине, так бедствует, и все из-за меня...
— Обе женщины будут жить вместе? — поинтересовался я.
— Нет, что вы! На первое время Обхойя поселится у господина почтмейстера. Ей будет хорошо в этой семье. А дня через два я подготовлю для нее отдельное помещение и заберу к себе. И тогда моя Лакшми будет со мной.
Наконец он ушел. Я хотел продолжить работу, раскрыл папку и опять увидел записку Обхойи. Я не мог отвести от нее глаз, перечитывал снова и снова, пока меня не отвлек голос рассыльного:
— Бабу, сегодня вам опять отнести бумаги домой?
Я вздрогнул и посмотрел на часы. Рабочий день давно кончился, служащие разошлись по домам. Я был в конторе один.
ГЛАВА IX
Я снова получил письмо от мужа Обхойи, в котором он, по-прежнему рассыпаясь в благодарностях передо мной за оказанное ему благодеяние, сдержанно, но пространно жаловался на жизненные трудности, одолевавшие его, и просил помочь ему советом. Дело заключалось в том, что он, несмотря на ограниченность в средствах, снял большой дом, разделил его на две половины, одну из которых предоставил своей бирманской подруге с детьми, а другую выделил Обхойе. Однако та пренебрегла его настоятельными просьбами и уговорами и отказалась переехать к нему. Такое неповиновение законной супруги крайне огорчало его. «Все это плоды нашего порочного века,—писал он,— в прежние времена такого не бывало, тогда даже святые отшельники и те...» и т. д. и т. п. Его сентенции сопровождались убедительными историческими примерами и заканчивались патетически: «О! Где же те арийские жены Сита и Савитри, верные спутницы жизни, которые с улыбкой всходили на погребальный костер и, обнимая ноги своего супруга, вместе с ним отправлялись в мир вечного блаженства! Где та любящая подруга, которая па собственных плечах отнесла прокаженного мужа к проститутке, чтобы доставить ему радость! Где прежнее почитание мужей! О Индия! Ты идешь к гибели. Неужели прошлое никогда не вернется, неужели...» и так далее в том же духе. Его излияния занимали почти две страницы. Однако нежелание Обхойи переселиться к своему мужу и повелителю не было ее главным «преступлением». Она зашла значительно дальше в своих прегрешениях. На днях он узнал от своего приятеля-почтмейстера, что некий Рохини постоянно присылает ей деньги и письма. Трудно подобрать слова, чтобы выразить, какой удар это наносит его супружеской чести.
Я не мог удержаться от улыбки, читая это письмо, но, признаюсь, поведение Рохини меня возмутило. Зачем ему понадобилось тревожить ее, посылать ей деньги, переписываться с ней, если она по доброй воле ушла к мужу и сама обрекла себя на страдания? И чего добивается Обхойя? Может быть, она желает, чтобы муж бросил женщину, с которой прожил столько лет и прижил детей? Как можно быть такой несправедливой! Разве бирманки не женщины? Разве они не способны чувствовать, лишены гордости? Зачем тогда она вернулась к мужу, ведь все можно было решить по-другому!
Я понимал состояние Рохини и не надоедал ему своим присутствием—мы не виделись со времени отъезда Обхойи. Но теперь мне необходимо было с ним встретиться. Поэтому еще до окончания работы я послал за коляской. Не успел я сесть в нее, как мне подали письмо от Обхойи. Я тут же вскрыл конверт и прочитал письмо. Оно почти целиком было посвящено Рохини. Обхойя просила меня последить за ним, сетовала на то, что он такой несчастный, слабый, не приспособленный к жизни, беспомощный человек. В каждой строчке ее письма, в каждом его слове сквозило такое беспокойство и тревога за него, что любой простак догадался бы об ее истинных чувствах. О себе она почти ничего не писала, только в конце письма мимоходом сообщала, что по ряду причин продолжает жить на прежнем месте.
Я не собираюсь высказываться, тем более печатно, по поводу долга жены почитать мужа, не вижу в этом никакой необходимости, но, признаюсь, письмо Обхойи задело мое мужское самолюбие. В душе невольно шевельнулось чувство бессознательного восхищения женщинами, самоотверженно преданными своим мужьям, готовыми пойти ради них на самые страшные, муки и страдания, хотя я, конечно, понимал, как несправедливо требовать от них такого самоотречения. В моем представлении подобное подвижничество всегда ассоциировалось с сестрой Оннодой, а все величие и красоту такой женской верности понимаешь только тогда, когда видишь подобных женщин воочию: только тогда убеждаешься в том, что полное забвение ими себя не только не унижает их, но даже возвышает.
Я знаю, не все женщины обладают таким характером, как Оннода, не у всех достанет ее мужества и стойкости, так стоит ли сожалеть о невозможном? Я не мог решить эту дилемму, хоть она не давала мне покоя. Раздосадованный, я сел в коляску и отправился к Рохини, этому непутевому соблазнителю чужих жен, намереваясь высказать ему все, что я о нем думаю. Когда я приехал, уже наступил вечер, в домах зажигались огни. Я поднялся на веранду и толкнул входную дверь.
Дом встретил меня неприветливо. Пустой и полутемный, он напоминал покинутый храм: двери в комнатах были распахнуты настежь, из кухни шел дым. Я заглянул туда — очаг почти погас, возле него, положив на пол нож и разрезанный баклажан, задумавшись, сидел сам хозяин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159