Быстрей, чем в прошлый раз. Ладно?
Волей-неволей мне пришлось согласиться. Да и как иначе — я ведь сказал, что ничего не боюсь. Индро тоже, по-видимому, уверовал в мое бесстрашие. Но бог мой, чего мне стоила эта храбрость! Издали то место, на которое указал Индро, казалось таким темным и мрачным, что, даже уповая на необыкновенное могущество имени Рамы, я трепетал при мысли, что останусь один. Меня заранее начала бить дрожь. Правда, рыбы теперь у нас не было, следовательно, любителям ее нечем будет поживиться. Но кто поручится, что непрошеных гостей влечет только рыба? Известны ведь истории об упырях, о людоедах...
Течение усилилось, Индро греб хорошо, и наша лодка быстро шла вперед. Деревья на правом берегу словно застыли от удивления при виде двух отчаянных ребят. Иногда они покачивали вершинами, будто укоряя нас и делая знаки остановиться. Грозили нам и их сородичи, росшие на высоком левом берегу. Будь я один, я ни за что не пренебрег бы их приказом, но мой рулевой твердо верил во всемогущую силу имени Рамы и ни на что не обращал внимания. Мы вошли в небольшую заводь возле левого берега. Она напоминала озерцо. В северной части его обозначился проход.
— Индро, здесь негде причалить, как же ты сойдешь на берег?
— А вон видишь большое баньяновое дерево? Возле него есть мостки.
Уже в течение некоторого времени ветер доносил до нас какой-то отвратительный запах. Он становился все сильнее, перейдя наконец в нестерпимую вонь. Я зажал нос.
— Индро, здесь что-то гниет.
— Это мертвецы,— невозмутимо ответил мой удивительный товарищ.—Теперь ведь кругом холера. Мертвых не успевают сжигать—обожгут лицо и бросают. Потом их съедают шакалы с собаками или они просто валяются тут и гниют.
— Где же их бросают, брат?
— А вон видишь деревья? Это кладбище. Их там где-нибудь кинут, потом совершат омовение у мостков возле баньяна и отправляются домой. Да ты не бойся, это шакалы воют. Иди сюда, садись рядом.
У меня от страха перехватило в горле, я не мог вымолвить ни слова. Кое-как добравшись до Индро, я прижался к нему. Он тронул меня рукой и засмеялся:
— Успокойся, Шриканто! Я сколько раз бывал здесь, и видишь — все в порядке. Кто посмеет тебя тронуть, если ты три раза произнесешь имя Рамы!
Прикосновение Индро влило в меня новые силы, но я все-таки прошептал:
— Припадаю к твоим стопам, брат, не выходи здесь, поплывем мимо...
Он мягко коснулся моего плеча.
— Ничего не поделаешь, Шриканто, придется сойти. Мне нужно отдать деньги, которые мы получили за рыбу. Я еще три дня назад обещал привезти их. Меня ждут не дождутся.
— Отдашь завтра.
— Нет, брат, не отговаривай меня. Хочешь, пойдем вместе со мной, только потом никому ничего не рассказывай.
— Ладно,— почти беззвучно, одними губами прошептал я и снова замер возле Индро. В горле у меня пересохло, но протянуть руку и зачерпнуть воды не хватало сил. Я не мог пошевелиться.
Мы въехали в тень, падавшую от деревьев, и увидели неподалеку маленькую пристань. Деревья там не росли, все вокруг освещалось мягким лунным светом, и я почувствовал некоторое облегчение. Индро перебрался на нос лодки и следил, чтобы она не стукнулась о камни.
Как только мы приблизились к берегу, он прыгнул в воду, но тут же раздался его испуганный вскрик:
— Ой!
Я стоял в лодке и сразу увидел, что его поразило: на воде тихо покачивалось мертвое тело мальчика лет шести-семи, нежное и светлое. Головка его покоилась на берегу. Вероятно, он умер всего несколько часов назад. Казалось, ребенок просто заснул на груди у матери-Ганги, успокоившись наконец после долгих мучений. И теперь она осторожно, стараясь не потревожить сладкого сна младенца, перекладывает его в постельку. Стояла глубокая ночь, все кругом замерло, преисполненное покоя и умиротворения. Лишь изредка в зарослях кустарника раздавался вой голодного шакала, да била спросонья тяжелыми крыльями потревоженная птица. Никогда потом мне не приходилось видеть такого печального зрелища. Только тот, кто воочию наблюдал страшную картину безвременной смерти, может понять наши чувства.
Взглянув на Индро, я заметил, как две крупные слезы медленно покатились по его щекам.
— Шриканто, посторонись немного, я положу беднягу в лодку и отвезу к тому берегу. Там опущу в воду, возле тамарисковой рощи.
Несмотря на то что вид мертвого мальчика расстроил меня не меньше, чем Индро, его намерение привело меня в замешательство. Одно дело сочувствовать чужой беде и совсем другое—попытаться практически облегчить горе, взвалив его на свои плечи. Сколько тут условностей сразу заявляют о себе! Родившись в семье, принадлежащей к одной из самых высоких каст, я с молоком матери впитал в себя представление о том, что одним из самых тяжких грехов является прикосновение к мертвому телу. Каких только запретов и требований не выдвигают здесь ша-стры! Необходимо знать, от какой болезни умер человек, из какой он семьи, к какой принадлежал касте и был ли должным образом совершен над ним похоронный обряд.
Терзаемый сомнениями, я неуверенно спросил Индро:
— А какой он касты?.. Тот, до кого ты дотронешься? Индро подошел к мальчику, просунул одну руку ему
под шею, другую—под колени и легко приподнял.
— Иначе его разорвут шакалы,— объяснил он. И добавил: — Смотри-ка, от него до сих пор пахнет лекарством!
Он осторожно положил труп на широкую скамью, где недавно лежал я, оттолкнул лодку от берега, забрался в нее и только после этого ответил:
— Разве у мертвого может быть каста?
— А почему же нет?—возразил я.
— Он же мертвый!—рассердился Индро.— Какая каста может быть у мертвого?! Возьми, к примеру, нашу лодку. Не все ли равно, из какого дерева она сделана — из мангового или из сливы?.. Теперь она уже не манго и не слива, а просто — лодка. Так и он. Понял?
Объяснения Индро были, конечно, совершенно детскими, но где-то в них заключалась настоящая большая правда. Поразительно, как мог он в свои годы, нигде не учась, иметь такие верные суждения, идущие подчас совершенно вразрез с общепринятыми воззрениями. Теперь я понимаю: все дело в том, что он был очень искренним человеком, совершенно лишенным хитрости. Именно поэтому, думается мне, его чистое сердце какими-то неведомыми путями легко воспринимало общечеловеческую правду. Его простой, неиспорченный ум ухватывал самую суть явлений, ничем не усложняя и не затемняя их.
Я убежден: бесхитростный и непосредственный ум— величайший и истиннейший ум в мире. При правильном взгляде на вещи ничто никогда не воспринимается ложно. Ложь есть результат искаженного понимания или попытки неверно объяснить явление. К примеру, мы знаем, объявлять золото медью или считать его таковым—ложь. Но какое это имеет значение для самих золота или меди?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Волей-неволей мне пришлось согласиться. Да и как иначе — я ведь сказал, что ничего не боюсь. Индро тоже, по-видимому, уверовал в мое бесстрашие. Но бог мой, чего мне стоила эта храбрость! Издали то место, на которое указал Индро, казалось таким темным и мрачным, что, даже уповая на необыкновенное могущество имени Рамы, я трепетал при мысли, что останусь один. Меня заранее начала бить дрожь. Правда, рыбы теперь у нас не было, следовательно, любителям ее нечем будет поживиться. Но кто поручится, что непрошеных гостей влечет только рыба? Известны ведь истории об упырях, о людоедах...
Течение усилилось, Индро греб хорошо, и наша лодка быстро шла вперед. Деревья на правом берегу словно застыли от удивления при виде двух отчаянных ребят. Иногда они покачивали вершинами, будто укоряя нас и делая знаки остановиться. Грозили нам и их сородичи, росшие на высоком левом берегу. Будь я один, я ни за что не пренебрег бы их приказом, но мой рулевой твердо верил во всемогущую силу имени Рамы и ни на что не обращал внимания. Мы вошли в небольшую заводь возле левого берега. Она напоминала озерцо. В северной части его обозначился проход.
— Индро, здесь негде причалить, как же ты сойдешь на берег?
— А вон видишь большое баньяновое дерево? Возле него есть мостки.
Уже в течение некоторого времени ветер доносил до нас какой-то отвратительный запах. Он становился все сильнее, перейдя наконец в нестерпимую вонь. Я зажал нос.
— Индро, здесь что-то гниет.
— Это мертвецы,— невозмутимо ответил мой удивительный товарищ.—Теперь ведь кругом холера. Мертвых не успевают сжигать—обожгут лицо и бросают. Потом их съедают шакалы с собаками или они просто валяются тут и гниют.
— Где же их бросают, брат?
— А вон видишь деревья? Это кладбище. Их там где-нибудь кинут, потом совершат омовение у мостков возле баньяна и отправляются домой. Да ты не бойся, это шакалы воют. Иди сюда, садись рядом.
У меня от страха перехватило в горле, я не мог вымолвить ни слова. Кое-как добравшись до Индро, я прижался к нему. Он тронул меня рукой и засмеялся:
— Успокойся, Шриканто! Я сколько раз бывал здесь, и видишь — все в порядке. Кто посмеет тебя тронуть, если ты три раза произнесешь имя Рамы!
Прикосновение Индро влило в меня новые силы, но я все-таки прошептал:
— Припадаю к твоим стопам, брат, не выходи здесь, поплывем мимо...
Он мягко коснулся моего плеча.
— Ничего не поделаешь, Шриканто, придется сойти. Мне нужно отдать деньги, которые мы получили за рыбу. Я еще три дня назад обещал привезти их. Меня ждут не дождутся.
— Отдашь завтра.
— Нет, брат, не отговаривай меня. Хочешь, пойдем вместе со мной, только потом никому ничего не рассказывай.
— Ладно,— почти беззвучно, одними губами прошептал я и снова замер возле Индро. В горле у меня пересохло, но протянуть руку и зачерпнуть воды не хватало сил. Я не мог пошевелиться.
Мы въехали в тень, падавшую от деревьев, и увидели неподалеку маленькую пристань. Деревья там не росли, все вокруг освещалось мягким лунным светом, и я почувствовал некоторое облегчение. Индро перебрался на нос лодки и следил, чтобы она не стукнулась о камни.
Как только мы приблизились к берегу, он прыгнул в воду, но тут же раздался его испуганный вскрик:
— Ой!
Я стоял в лодке и сразу увидел, что его поразило: на воде тихо покачивалось мертвое тело мальчика лет шести-семи, нежное и светлое. Головка его покоилась на берегу. Вероятно, он умер всего несколько часов назад. Казалось, ребенок просто заснул на груди у матери-Ганги, успокоившись наконец после долгих мучений. И теперь она осторожно, стараясь не потревожить сладкого сна младенца, перекладывает его в постельку. Стояла глубокая ночь, все кругом замерло, преисполненное покоя и умиротворения. Лишь изредка в зарослях кустарника раздавался вой голодного шакала, да била спросонья тяжелыми крыльями потревоженная птица. Никогда потом мне не приходилось видеть такого печального зрелища. Только тот, кто воочию наблюдал страшную картину безвременной смерти, может понять наши чувства.
Взглянув на Индро, я заметил, как две крупные слезы медленно покатились по его щекам.
— Шриканто, посторонись немного, я положу беднягу в лодку и отвезу к тому берегу. Там опущу в воду, возле тамарисковой рощи.
Несмотря на то что вид мертвого мальчика расстроил меня не меньше, чем Индро, его намерение привело меня в замешательство. Одно дело сочувствовать чужой беде и совсем другое—попытаться практически облегчить горе, взвалив его на свои плечи. Сколько тут условностей сразу заявляют о себе! Родившись в семье, принадлежащей к одной из самых высоких каст, я с молоком матери впитал в себя представление о том, что одним из самых тяжких грехов является прикосновение к мертвому телу. Каких только запретов и требований не выдвигают здесь ша-стры! Необходимо знать, от какой болезни умер человек, из какой он семьи, к какой принадлежал касте и был ли должным образом совершен над ним похоронный обряд.
Терзаемый сомнениями, я неуверенно спросил Индро:
— А какой он касты?.. Тот, до кого ты дотронешься? Индро подошел к мальчику, просунул одну руку ему
под шею, другую—под колени и легко приподнял.
— Иначе его разорвут шакалы,— объяснил он. И добавил: — Смотри-ка, от него до сих пор пахнет лекарством!
Он осторожно положил труп на широкую скамью, где недавно лежал я, оттолкнул лодку от берега, забрался в нее и только после этого ответил:
— Разве у мертвого может быть каста?
— А почему же нет?—возразил я.
— Он же мертвый!—рассердился Индро.— Какая каста может быть у мертвого?! Возьми, к примеру, нашу лодку. Не все ли равно, из какого дерева она сделана — из мангового или из сливы?.. Теперь она уже не манго и не слива, а просто — лодка. Так и он. Понял?
Объяснения Индро были, конечно, совершенно детскими, но где-то в них заключалась настоящая большая правда. Поразительно, как мог он в свои годы, нигде не учась, иметь такие верные суждения, идущие подчас совершенно вразрез с общепринятыми воззрениями. Теперь я понимаю: все дело в том, что он был очень искренним человеком, совершенно лишенным хитрости. Именно поэтому, думается мне, его чистое сердце какими-то неведомыми путями легко воспринимало общечеловеческую правду. Его простой, неиспорченный ум ухватывал самую суть явлений, ничем не усложняя и не затемняя их.
Я убежден: бесхитростный и непосредственный ум— величайший и истиннейший ум в мире. При правильном взгляде на вещи ничто никогда не воспринимается ложно. Ложь есть результат искаженного понимания или попытки неверно объяснить явление. К примеру, мы знаем, объявлять золото медью или считать его таковым—ложь. Но какое это имеет значение для самих золота или меди?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159