Я иногда ее поколачивал, и, чтобы задобрить меня, она каждый день рвала ветки колючего кустарника бойчи и плела мне из гроздьев спелых ягод гирлянды. Если такая плетенка казалась мне недостаточно длинной, я тут же проверял, как она помнит старые школьные уроки, и за ошибки усердно награждал ее шлепками, испытывая при этом отрадное чувство исполненного долга. Девочка молча терпела наказание, только насупливалась и прикусывала нижнюю губу. Никакая сила не могла бы заставить ее признаться, скольких страданий стоила ей каждая гроздь. До сих пор я считал, что только страх перед побоями заставлял ее идти ка эти мучения, но сегодня я заподозрил здесь нечто другое...
Вскоре произошло еще одно примечательное событие— ее свадьба. Дядю Раджлакшми крайне беспокоило затянувшееся девичество его племянниц, но тут, к счастью, обнаружилось, что у господина Виринчи Датта поваром работает брахман из семьи неправоверных кули-нов, которого он в свое время привез из Бакуры, где когда-то служил. Дядя немедленно бросился к Даттам и целыми днями обивал порог их дома, пока не уговорил спасти честь брахманского рода, обеспечив его племянниц мужем. Сам повар слыл за весьма недалекого человека, однако в создавшихся обстоятельствах совершенно неожиданно продемонстрировал вполне достаточную сообразительность, проявив ничуть не меньшую заботу о семейном благополучии, чем обычные здравомыслящие люди. Он решительно отверг предложенные в качестве приданого пятьдесят одну рупию.
— Нет, господин мой, так дешево не пойдет. Сходите на базар, приценитесь — за такие деньги даже пару хороших козлов не купите, а ведь вы ищете зятя. Давайте сто одну рупию! Сорвать-то мне придется два цветка, только успевай поворачиваться. Обеих ведь племянниц в жены беру. А сто рупий — цена небольшая, только парой буйволов обзавестись.
Довод этот был небезосновательный, тем не менее стороны долго торговались и расхваливали товар, пока наконец не сошлись на семидесяти пяти рупиях. Свадьба Шурлакшми и Раджлакшми состоялась, а два дня спустя благочестивый зять, получив деньги наличными, отбыл в Бакуру. Больше его не видели. Года полтора спустя от болезни селезенки умерла Шурлакшми, а еще через полтора года прошел слух, что в Бенаресе в царство Шивы отправилась и Раджлакшми. Такова вкратце история Пьяри.
— Сказать, о чем ты сейчас думаешь? — спросила Пьяри.
— О чем?
—- Ты думаешь: «Вот! Сколько она вытерпела из-за меня в детстве! Лазила по колючему кустарнику, рвала для меня ягоды и вдобавок была за это бита! Я заставлял ее плакать, но она никогда не жаловалась и ни о чем меня не просила. Сегодня впервые обратилась ко мне с просьбой, а я все равно сделаю по-своему». Разве не так?
Я улыбнулся.
На лице Пьяри тоже появилась улыбка.
— Вот так-то! Разве забудешь того, кого приметил в детстве. И разве можно быть таким жестокосердным, чтобы отказать в просьбе этому человеку? Пойдем сядем, нам о многом надо поговорить. Ротон, возьми у бабу туфли. Чему ты смеешься, негодник?
— Да вот наблюдаю, как ты людей заговариваешь, чтобы своего добиться.
Пьяри улыбнулась:
— Ну и что же! Разве это плохо? Только как мне заговорить того, кто сам повелевал мною, когда я была еще ребенком? Ну скажи, много ли ты слышал от меня жалоб, когда я, вся исцарапанная, приносила тебе мои гирлянды? Ты воображал, будто я плела их тебе, потому что боялась тебя? Как бы не так! Раджлакшми не такая... Но послушай, как тебе все-таки не стыдно? Ты совсем забыл меня. Даже не узнал!
Улыбаясь, она покачала головой, и бриллианты в ее ушах весело заискрились.
— Ах, Пьяри, разве я так уж всегда помнил тебя? Удивляюсь, что вообще узнал. Но мне пора, уже бьет двенадцать...
Пьяри побледнела. Помолчав немного, она снова попыталась остановить меня:
— Шриканто, подумай, что ты собираешься делать. Допустим, ты не признаешь привидений, но ночью в джунглях могут встретиться дикие кабаны.
— О, их-то я, безусловно, признаю, иначе не брал бы с собой ружья.
Моя непреклонность смутила ее.
— Я знаю твой безрассудный характер,— медленно проговорила она,-—но надеялась, что мои слезы удержат тебя. Вижу, и они бессильны.
Я промолчал.
— Ступай, я не буду больше уговаривать тебя и не поставлю в смешное положение. Но помни: случись с тобой беда, никто, кроме меня, тебе здесь не поможет. А я тебя не брошу. Не скажу, что не знаю. Ведь у нас, женщин, не такая короткая память, как у вас, мужчин.
Она подавила вздох. Я уже направлялся к выходу из шатра, но тут остановился. Непонятная грусть сжала мне сердце.
— Что ж, Пьяри, мне, можно сказать, повезло. До сих пор не было у меня близкой души, а теперь вижу — есть человек, который не оставит меня в несчастье.
— А ты не знал этого? — упрекнула она меня.— Неужели ты не понимаешь, что, как бы ты ни старался задеть мсчя, называя Пьяри, Раджлакшми тебя никогда
не оставит в беде? А это следовало бы сделать. По крайней мере это послужило бы тебе уроком. Но так уж женщины устроены — умереть готовы за того, кого полюбят.
— Пьяри, ты знаешь, почему настоящий саньяси не берет милостыни?
— Знаю. Потому что он в ней не нуждается. Только напрасны твои намеки, ими тебе меня не оттолкнуть. Всевышний одарил меня любовью к тебе еще тогда, когда я не знала, что похвально, а что — предосудительно, и никому не отнять у меня этого чувства.
— Вот и хорошо,—ответил я как можно мягче.— Хотел бы я, чтобы сегодня со мной что-нибудь случилось. По крайней мере мы имели бы возможность проверить силу твоего чувства.
— Дурга! Дурга! Не говори так! Такими вещами не шутят! Возвращайся целым и невредимым. Да и могу ли я надеяться ухаживать за тобой, поставить тебя на ноги, поддержать в несчастье? О, тогда бы я считала, что не зря прожила жизнь.
Пьяри отвернулась, и по слабому дрожанию ее серег я понял, что она плачет.
— Надеюсь, всевышний если не теперь, то когда-нибудь исполнит твое желание,— сказал я и, не задерживаясь более, вышел из шатра.
Кто бы мог предположить, что слова, сказанные мной в шутку, сбудутся!
Я быстрым шагом направился к кладбищу, а вслед мне из шатра неслись жалобные крики: «Дурга! Дурга!»
Поглощенный мыслями о Пьяри, я не заметил, как миновал огромный манговый сад и вышел к плотине. Всю дорогу я думал об одном—какое необыкновенное, удивительное создание женщина и как непостижима ее душа. Вообразить только: больная худенькая девочка полюбила меня и молча упорно совершала свой скромный обряд поклонения—приносила мне гирлянды из кистей ягод. А я ничего не подозревал. Узнав же, поразился не столько самому факту детской любви—я много читал о ней в книгах,—сколько способности Раджлакшми пронести это «дарованное ей богом» чувство через всю ее погубленную молодость, полную лжи, обмана и поддельной страсти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159