— Некогда! Некогда! — помахал я ему рукой и хотел пройти мимо.
— Прошу вас, Шриканто-бабу, зайдите хоть на минутку,— закричал он.— Со мной стряслась большая беда!
Пришлось подчиниться. Мне часто приходит в голову мысль о предопределенности всех человеческих поступков. В самом деле, зачем бы иначе я тогда очутился в этом переулке?!
— Что-то давно вы не показывались у господина Да,— заметил я, входя к нему в комнату и оглядываясь.— Так вот вы где живете!
— Да, господин мой. Но я всего лишь две недели как поселился тут. Целый месяц проболел дизентерией, а потом вдруг в нашем квартале объявилась чума. Что оставалось делать? Вот и пришлось, не оправившись от болезни, перебираться сюда.
— Правильно сделали,— похвалил я его.
— Кто знает...— неуверенно проговорил он.— Только вот ведь невезение: слуга мой, мерзавец, грозится уйти. Поговорите с ним, пожалуйста. Приструните как следует.
Я смутился. Дело в том, что слуга у Монохора Чокроборти был особенный, из тех, кого называют «на все руки». Читатели, не знакомые с нравом хиндустанцев, за деньги готовых на любую работу, наверное, удивятся, когда узнают, что такой должностью не брезговали даже высокородные брахманы, так кичащиеся своей кастовой чистотой. Они выполняли самые разнообразные обязанности— занимались стряпней, мыли посуду, даже набивали хозяевам трубки, нисколько не интересуясь при этом их социальной принадлежностью. Конечно, за такие услуги платить приходилось дополнительно—рупии на две больше обычного. Недалекие ориссцы и бенгальцы не соглашались на подобную работу, но хиндустанцы за деньги готовы были на все. Не было предрассудка, от которого они не отказались бы за соответствующую мзду. Так, слуги, соглашавшиеся готовить кур, получали прибавку от четырех до восьми ан в месяц. В общем, они прекрасно усвоили изречение шастр, гласящее: «Ценность все очищает».
Я не представлял себе, как мог бы отчитать такого слугу и с какой стати тот послушался бы меня, тем более что завел слугу Монохор совсем недавно, когда заболел дизентерией, а раньше всегда обслуживал себя сам.
— Бабу! — умолял меня Монохор Чокроборти.— Я ведь знаю, вы человек влиятельный — губернатор сделает все, что вы пожелаете. Стоит вам черкнуть ему пару строк —и любого из здешних жителей тут же посадят в тюрьму на четырнадцать лет! Так сделайте милость, отругайте этого негодяя.
Я окончательно сконфузился. Подумать только, такой умный человек — и вдруг с самым серьезным видом утверждает о моем поистине необыкновенном могуществе. Я не знал даже имени губернатора, который якобы по одному моему слову готов заключить человека в тюрьму, да еще на четырнадцать лет. Но переубедить Монохора-бабу я не смог и в конце концов отправился на кухню. Там было темно, как в подземелье.
Слуга уже успел подслушать наш разговор и страшно перепугался, узнав о моем всесилии. Умоляюще сложив руки и чуть не плача, он объяснил мне, что не может оставаться в этом доме единственно потому, что тот кишит призраками. Он готов последовать за хозяином в любое другое место, ко здесь...
Упоминание о призраках меня ничуть не удивило — вообразить их в этой темной конуре было немудрено, но меня встревожил и насторожил резкий запах тухлятины, стоявший тут.
— Откуда эта вонь? — поинтересовался я у мастера на все руки.
— Да от крыс,— небрежно ответил тот.— Но я их уже выбросил.
— От крыс?—Я даже вздрогнул.—-Они здесь дохнут? Он безразлично махнул рукой и заявил, что каждое
утро выбрасывает их на улицу по нескольку штук.
Я велел ему зажечь керосиновую лампу и тщательно осмотрел помещение. И хотя дохлых крыс я не обнаружил, меня охватил ужас. Как мог я теперь требовать от этого малого, чтобы он не покидал больного бабу!
Я вернулся в спальню Монохора и увидел, что тот ждет меня, сидя на кровати. Усадив меня рядом с собой на постель, он принялся перечислять все достоинства своего нового жилья: очень невысокая плата, приятный хозяин, приветливые соседи — мадрасские христиане. Такие простые и непритязательные люди. Монохор самым решительным образом доказывал мне, что более замечательного дома не найти во всем городе. Единственное, что ему требовалось, так это оправиться после болезни. Тогда он немедленно прогонит своего слугу —и все образуется.
Неожиданно он спросил меня:
— Скажите, господин мой, вы верите в сны?
— Нет.
— Я тоже,— заявил он.—Но знаете, удивительная вещь! Приснилось мне вчера, будто я упал с лестницы. Просыпаюсь, и что бы вы думали? — в паху у меня опухоль. Вот приложите руку, попробуйте, какой жар!
Я похолодел. Со страхом потрогав опухоль, я убедился, что она действительно воспалена. Жар ощущался даже на ощупь.
Некоторое время я молчал, ошеломленный. Потом спросил:
— Почему вы до сих пор не позвали врача? Нужно немедленно послать за ним.
— Но, господин мой,— вскричал Монохор,— если бы вы знали, какой гонорар они берут! Не меньше четырех-пяти рупий! А лекарства! Еще почти две рупии!
— Все равно надо послать за врачом,— настаивал я.
— Да кого же мне послать? Мой слуга не знает, где он живет, да к тому же занят сейчас — готовит мне обед.
— Ну хорошо,— с досадой сказал я.— Я сам схожу.
Осмотрев больного, врач отозвал меня в сторону.
— Кем он вам доводится? — спросил он у меня.
— Никем.—Я рассказал, каким образом я здесь очутился.
— У него есть родственники в городе?
— Не знаю. Думаю, нет. Врач пожевал губами.
— Я выпишу лекарство. Кроме того, нужно класть ему на голову лед. Но лучше всего было бы отправить его в чумной госпиталь.
— Вам не стоит здесь оставаться,— предостерег он меня на прощанье.— И вот еще что — гонорара мне не нужно.
Когда врач ушел, я попробовал было заикнуться о больнице, но Монохор и слушать не хотел. Он был уверен, что больных там травят ядом и поэтому никто оттуда не возвращается.
Я заглянул на кухню, чтобы послать слугу за лекарством, но того уже и след простыл. Исчезли и его пожитки. Очевидно, он подслушал мой разговор с врачом и, хотя не понимал по-бенгальски, слово «чума» все ему объяснило.
Пришлось мне самому идти в аптеку. Купив пузырь со льдом и лекарство, я вернулся. Мы остались с Монохором одни. Я несколько раз пытался положить ему на голову лед, но он сопротивлялся и в свою очередь порывался положить его на голову мне. В такой бесполезной борьбе прошло несколько часов. Пробило уже два, когда он наконец, обессиленный, упал на постель. Временами он начинал бредить, потом сознание возвращалось к нему, и тогда он говорил со мной вполне разумно. Ближе к вечеру он снова ненадолго пришел в себя.
— Шриканто-бабу,— сказал он,— мне не выжить.
Я промолчал. Тогда он с усилием отвязал от пояса ключ и протянул его мне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159