- Он к утру отойдет!
!Но Нинка, не слушая - коридором, лестницею, мимо сонной вахтерши, -
вон, на улицу, в неизвестный городок, и мчится на звук проходящего нев-
дали поезда под редкими фонарями по грязи весенней российской, по лужам,
матерится сквозь зубы, каблучки поцокивают, и в узком непроезжем проулке
натыкается на расставившего страшно-игривые руки пьяного мордоворота.
Нинка осекается, поворачивает назад, спотыкается о кирпичную половин-
ку, но, вместо того, чтобы, встав, бежать дальше, хватает ее, поднимает
над головою:
- Пошел прочь - убью! Ф-фавен вонючий! - и мордоворот отступает, ви-
дит по глазам нинкиным, что и впрямь - убьет.
- Е..нутая, - вертит пальцем у виска, когда Нинка скрывается за пово-
ротом!
Ни мента, ни дежурного, пожилая только какая-то парочка нервно при-
танцовывает на краю платформы, ежесекундными взглядами в черноту торопя
электричку. Нинка, вымазанная, замерзшая, сидит скрючившись, поджав но-
ги, сфокусировав глаза на бесконечность, на полуполоманной скамейке.
Электричка, предварив себя ослепительным светом прожектора, словно из
преисподней вынырнув, является в реве, в скрежете, в скрипе! Нинка, не
вдруг одолев ступор, едва успевает проскочить меж схлопывающимися
дверьми, жадно выкуривает завалявшиеся в сумочке полсигареты, пуская дым
через выбитое тамбурное окошко в холод, в ночь - и входит в вагон, уст-
раивается, где поближе.
Колеса постукивают успокоительно. Вагон, колеблясь, баюкает!
В противоположном конце - длинновласый бородач уставился в окно: мо-
лодой, в черном, в странной какой-то на нинкин вкус шапочке: тюбетейке -
не тюбетейке, беретике - не беретике.
Нинка бросает на попутчика один случайный ленивый взгляд, другой,
третий! Лицо ее размораживается, глаз загорается. Нинка встает, распахи-
вает плащик, решительно одолевает три десятка метров раскачивающегося
заплеванного пола, прыскает по поводу рясы, спускающейся из-под ци-
вильной курточки длинновласого, нагло усаживается прямо напротив и, не
смутясь полуметровой длиной кожаной юбочки, не заботясь (или, наоборот,
заботясь) о произведенном впечатлении, закидывает ногу на ногу.
Длинновласый недолго, равнодушно глядит на Нинку и отворачивается: не
вспыхнул, не покраснел, не раздражился.
Второе за нынешний вечер пренебрежение женскими ее чарами распаляет
Нинку, подталкивает к атаке:
- Вы поп, что ли? - спрашивает она совершенно ангельским голоском. -
А я как раз креститься собралась. По телевизору все уговаривают, угова-
ривают. Почти что уговорили!
- Иеромонах, - смиренно-равнодушно отвечает попутчик.
- Монах? - снова не может удержаться Нинка от хохотка. - Так вам че-
го! это! ну, это самое! запрещено, да? - и еще выше поддергивает юбочку.
- А жалко. Такой хорошенький. Прям' киноартист.
На правой руке, на безымянном пальце, там, где мужчины носят обыкно-
венно обручальные кольца, сидит у монаха большой старинный перстень:
крупный, прозрачный камень, почти бесцветный, чуть разве фиолетовый,
словно в стакан воды бросили крупицу марганцовки, удерживают почерневшие
от времени серебряные лапки.
- А чего не смтрите? Соблазниться боитесь? Или вам и смотреть запре-
щено? - и Нинка забирается на скамейку с ногами, усаживается на спинку:
несжатые коленки как раз напротив монахова лица.
Монах некоторое время глядит на коленки, на Нинку - столь же холодно,
равнодушно, без укоризны, и тупит глаза долу.
- Бедненькие! - сочувственно качает Нинка головою. - А я, знаете, я
уж-жасно люблю трахаться! Такой кайф! Главный кайф на свете. Мне б вот
запретили б или там, не дай, конечно, Бог, болезнь какая - я бы и жить
не стала. Мы ведь все как в тюрьме. А, когда кончаешь, словно небо раз-
мыкается! свет! и ни смерти нету, ни одиночества!
Монах бросает на Нинку мгновенный, странный какой-то взгляд: испуган-
ный, что ли, - и потупляется снова.
- Слушайте! а вы что - вообще никогда не трахались? - то ли искренне,
то ли очень на это похоже поражается Нинка. - А с ним у вас как? - кива-
ет на неприличное место. - В порядке? Действует? Встает иногда? Ну, -
хихикает Нинка, - по утрам, например. У меня один старичок был, лет под
пятьдесят; так вот: вечером у него когда встанет, а когда и нет; зато по
утрам - как из пушки! Или когда мяса наедитесь? А, может, и он тоже у
вас - монах? И черную шапочку на головке носит? Ох уж я шапочку-то с не-
го бы сняла!..
Глаз у Нинки разгорелся еще ярче, сама зарумянилась, похорошела до-
нельзя.
Монах встал и пошел. А, вставая, уколол ее совершенно безумным взгля-
дом, таким, впрочем, коротким, что Нинка даже засомневалась: не почуди-
лось ли, - и таким яростным, страстным!
Она поглядела вслед монаху, скрывшемуся за тамбурной дверью, и отвер-
нулась к окну, замерла: то ли взгляд-укол вспоминая-переживая, то ли
раздумывая, не пуститься ль вдогон.
А за окном, по пустынному шоссе, виляющему рядом с рельсами, сверкая
дальним и противотуманками, обгоняя поезд, неслась бежевая "девятка".
Электричка затормозила в очередной раз, открыла двери со змеиным ши-
пом и впустила вываливших из "девятки" четверых: трезвых, серьезных,
без-жа-лост-ных! Не ашотиков.
Нинка поджалась вся, но не она их, видать, интересовала: заглянув из
тамбура и равнодушно мазнув по ней взглядами, парни скрылись в соседнем
вагоне.
Нинка надумала-таки, встала, двинулась в противоположную сторону -
туда, где исчез монах. Приподнялась на цыпочки и сквозь два, одно отно-
сительно другого покачивающихся торцевых окошечка увидела длинновласого,
столь же смиренно и недвижно, как полчаса назад, до встречи с нею, сидя-
щего на ближней скамье.
Нинке показалось, что, если войдет, снова спугнет монаха, потому так
вот, на цыпочках, она и застыла: странную радость доставляло ей это со-
зерцание исподтишка тонкого, аскетичного, и впрямь очень красивого лица.
Электричку раскачивало на стыках. Лязгала сталь переходных пластин.
Холодный ветер гулял по тамбуру.
Зачарованная монахом, Нинка не обратила внимания, как, не найдя, чего
искали, в передней половине поезда, парни из "девятки" шли через пустой
нинкин вагон, и только, сжатая стальными клещами рук и, как неодушевлен-
ный предмет отставленная от переходной дверцы, вздрогнула, встревожи-
лась, поняла: компания направляется к монаху.
Нинка, не раздумывая, бросилась на помощь, но дверцу глухо подпирал
один из четверых, а трое, слово-другое монаху только бросив, принялись
бить его смертным боем.
Нинка колотила кулачками, ногами в скользкий, холодный металл, крича-
ла бессмысленно-невразумительное вроде:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172