Захотелось одеться.
Когда Галина Алексеевна осталась наедине с нетронутым накрытым сто-
лом, с теперь уже нелепыми икрой, хрусталем и свечами, она отобрала у
Чичикова смятую, покусанную, заслюнявленную картинку, расправила ее, по-
ложила в правый ящик туалета, под наборы косметики, села и заплакала.
И чего бы этим проклятым танкам не подождать хоть пару дней?! С-сво-
лоч-чи!
После вышеописанного случая Ярик, правда, совсем не исчез с горизонта
Галины Алексеевны, однако, стал появляться на нем достаточно редко и все
больше по делу: с просьбами о распределении, о работе, о госзаказе, - и
никогда даже не намекал на прошлую любовь, на интим, но вел себя сугубо
по-приятельски, не больше, и даже с некоторой долею почтения. Галина
Алексеевна просто вынуждена была принимать его тон: не напрашиваться же
в любовницы, не вешаться на шею мальчишке! - однако каждая новая встре-
ча, между которыми проходило иной раз и по году, и по полтора, волновала
все женское ее нутро, и желание от раза к разу не гасло, а почему-то
только росло и разгоралось.
Разумеется, Галина Алексеевна всегда старалась выполнить яриковы
просьбы, часто и без просьб подкидывала ему то выгодную халтуру, то ин-
тересную поездку, - но все старания ее шли юному Модильяни совершенно не
впрок: он вечно конфликтовал с заказчиками (однажды - неслыханная наг-
лость! - даже подал на издательство "Плакат" в суд), ругался, хлопал
дверьми, принципиальничал, иногда ухал и в запои, - и вот уже несколько
лет, как вообще выпал из достаточно широкого круга, контролируемого Га-
линою Алексеевною. Она давно дослужилась до генерала и генералом оказа-
лась неожиданно жестким и раздражительным; Ярик, для которого она всегда
воплощала саму кротость и женственность, пожалуй, не поверил бы глазам
своим и ушам, случись ему поприсутствовать при одном из приступов мутно-
го ее гнева, то и дело обрушивающегося на головы многих коллег художни-
ка, провинциальных и столичных, даже, говорят, на голову самого Ильи
Глазунова.
Охотничьим псам вредно сидеть без дела, - и вот: безобразно разжирев-
ший Чичиков издох на девятом году жизни, оборвав таким образом послед-
нюю, а, в сущности, - давно единственную ниточку, привязывавшую хозяина
к дому, - и Тер-Ованесов ушел от Галины Алексеевны навсегда.
Теперь она жила одиноко и очень целомудренно и обзавелась несколькими
забавными привычками: после программы "Время", например, всегда слушать
"Голос Америки", потом ложиться в постель и педантично, ничего, даже ка-
захской поэзии не пропуская, час перед сном читать "Всемирную литерату-
ру", двигаясь от отрывков из Библии к Шолому Алейхему и Шолохову. Галина
Алексеевна и всегда, и прежде испытывала некоторую неловкость, если Ярик
заходил к ней в министерство или назначал встречи на соседних улицах, -
в последнее же время, когда художник сильно оброс и, пожалуй, опустился,
- в последнее время возможность принимать его дома, без свидетелей, и
подавно стала большим облегчением, - и уж дома-то он принимаем был край-
не радушно, сытно и вкусно кормлен и даже поен дорогими винами и
коньяками. Впрочем, никаких любовных намеков и поползновений Галина
Алексеевна себе не позволяла, потому что, сама поражаясь психологическо-
му этому феномену, удивительно дорожила редкими визитами художника и бе-
зошибочно чувствовала, что, покусись она на сексуальную его свободу, -
визиты прекратятся, возможно, навсегда.
Но сегодняшний яриков визит резко отличается ото всех предыдущих: он
сравнительно поздний и не предварен обычным телефонным звонком. Галина
Алексеевна открывает дверь, - некогда великолепный тайваньский халат с
парчовыми драконами сильно потерся, да и скрывает далеко не те уже пре-
лести, что в незапамятном шестьдесят восьмом, а сквозь замаскированную
лондотоном седину перманента просвечивает бледная кожа черепа, - откры-
вает и видит сильно поддатого художника, держащего в вытянутой руке все-
го на четверть опорожненную и заткнутую газетной пробкою 0,76-литровую
бутылку "Сибирской". Такая мизансцена представляется Галине Алексеевне
несколько унижающей ее генеральское, да и женское достоинства, однако,
она сдерживает в зародыше, давит готовую подняться гневную волну и не
Бог весть как приветливо, но определенно приглашающе отступает в глубину
передней: заходи; раз уж приехал - заходи.
Она наскоро накрывает на стол, извлекает из глубин холодильника квин-
тэссенцию министерских заказов: баночки с деликатесами, специально на
такой случай сберегаемые, а непризнанный гений сидит в углу, не выпуская
из рук "Сибирскую", и бубнит что-то обиженное, во что Галина Алексеевна
не вслушивается, ибо давно привыкла к яриковым неудачам и огорчениям и
слишком трезво понимает, что реально помочь не способна ничем, что, на-
верное, никто на свете не способен Ярику помочь реально.
Художник пренебрегает двадцатиграммовой хрустальной рюмочкою, услуж-
ливо пододвинутой Галиною Алексеевною, и уверенно, по-хозяйски, лезет в
колонку за двумя стаканами, оба наливает всклянь из квадратной своей бу-
тылки, и Галина Алексеевна не успевает отрицательно мотнуть головою, ре-
шительным жестом отстранить это неимоверное для нее количество спиртно-
го, - не успевает, потому что натыкается на полный неподдельного страда-
ния взгляд черных яриковых очей, на душераздирающий вопрос: ладно, пусть
никто! - но хоть она, она-то! - она верит ли еще в его талант?! - и наша
героиня, хоть с той общежитской папочки и не видевшая ни одного настоя-
щего ярикова произведения, а, может, как раз потому, что не видевшая, -
не менее, чем в давней засранной церкви убежденно, но куда более горько,
кивает в ответ, а потом и поднимает стакан, ибо не поднять его в данной
ситуации - все равно, что признаться в неискренности, все равно, что
ударить по лицу несчастного этого человека, пришедшего к ней, как к пос-
ледней инстанции не то справедливости, не то - милосердия.
И тут Галина Алексеевна воображает вдруг, что коллеги и начальство,
подчиненные и подопечные видят ее в настоящую минуту: вот такую - непод-
тянутую, расхристанную, сидящую за одним столом с грязным, ободранным
диссидентом, держащую полный стакан водяры, - но странно: фантазия эта
не покрывает нашу героиню липким, холодным потом ужаса, а, напротив, -
дразнит, забавляет, манит подмеченным еще Пушкиным упоительным ощущением
бездны мрачной на краю, - и Галина Алексеевна как-то особенно азартно,
демонстративно опорожняет единым духом стакан, а потом, когда видение
исчезает, ничего страшного, думает под тяжелым, непрерывающимся взглядом
собутыльника, нужно же, наконец, разрушить психологический барьер между
нами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172