ничего, мол, не боится, ни-
чего с меня не спросит, отец, мол, спит и не услышит, - а я бы и рад, но
не мог: нечем! - и, не сказав ни слова, потому что не знал, что выду-
мать, а правде бы она не поверила, вырвался, выбежал из квартиры, из до-
ма, завел логово и, скрипя зубами, гонял остаток ночи по Москве, имея за
спиною обиженную женщину, не ставшую женщиной, еще одну врагиню на всю
жизнь.
Задолго, часа за полтора до открытия и за два до рассвета, стоял я у
ОВИРа, поджидая Настю, капитана Голубчик, и вот она появилась в коричне-
вой своей дубленочке, помахивая сумкой, и приветливо качнула рукою - у
меня камень с души свалился - здороваясь и приглашая войти. Оказавшись в
кабинете, куда она провела меня под завистливыми взглядами ватаги ожида-
ющих решения евреев, я протянул свидетельство о смерти Митеньки - Голуб-
чик схватила бумажку жадно, словно изголодавшийся - кусок хлеба, и, не
выпуская, другой рукою нашарила в ящике заполненный бланк разрешения,
датированный днем рождения-смерти моего сына.
У самых дверей настиг меня оклик: капитан Голубчик протягивала пакет,
какие обычно выдают в прачечных и химчистках. Я машинально взял его и
вышел. В логове развязал шпагат, развернул бумагу, догадываясь уже, что
увижу под нею. Действительно: вычищенная, выстиранная, выглаженная, ле-
жала там моя одежда, несколько недель назад оставленная при позорном
бегстве в домике на Садовом.
14. КРИВШИН
Когда я проснулся, Наталья преспокойно посапывала в моей постели, а
Волка уже не было: он явился позже, часов в одиннадцать. С прис-
тальностью маньяка вглядывался я в подушку, пытаясь угадать отпечаток
второй головы, и, так и не угадав, но и не уверившись в его отсутствии,
долго исследовал потом, когда Наталья ушла на занятия, простыню в поис-
ках разгадки тайны минувшей ночи.
Возбужденный, словно в лихорадке, Волк принес, сжимая в руке, как из-
голодавшийся - кусок хлеба, бумажку разрешения и стал второпях кидать в
чемодан немногие свои вещи, что хранились у меня. Попросил денег на би-
лет и на визу - мы еще прежде с ним уговаривались - и сказал, что попро-
бует улететь послезавтра, благо - гол, с таможнею никаких дел. А к мате-
ри? удивился я с оттенком укора. Ты ж собирался съездить к матери, поп-
рощаться. Не могу, ответил Волк. Не успеваю. Со дня на день начнется
следствие, и тогда уж меня не то что за границу - переместят в точку,
равноудаленную ото всех границ вообще. Сбил кого-нибудь? Волк отрица-
тельно мотнул головою и на полном серьезе, тоном не то исповеди, не то
заговора пустился рассказывать про домик на Садовом, про стенгазету "Ша-
баш", про дядю Васю с деревянным копытом, про "Молодую Гвардию", про
Настю Голубчик, про то, как готовил и осуществлял сыноубийство и все та-
кое подобное. Ах, вот оно в чем дело! - случайный виновник трагической
гибели своего ребенка, которой, конечно же, всерьез никогда не желал, не
мог желать! сейчас Водовозов платил бредом, кошмаром, безумием за непод-
контрольные промельки страшных мыслей, страшных планов, - вот оно в чем
дело! - и я по возможности осторожно и до идиотизма убеждающе принялся
разуверять Волка, объяснять про последствия менингита, про результаты
ГАИшной экспертизы, про то, наконец, что наше сугубо, до дураковатости
трезвое государство в принципе, по определению, не станет держать на
службе ведьм и прочую нечисть, потому что никакой романтики и чертовщины
оно у себя не потерпит - но Волк только ухмылялся, глядя, как на сумас-
шедшего, на меня, а потом и сказал: ну хорошо же, смотри! Я принесу тебе
вещественные доказательства, и убежал вниз, а я, опасаясь, не наделает
ли он чего, не бежать ли за ним вдогонку, я, кляня себя за вчерашнее
против него, больного человека, раздражение, перебирая в голове имена
знакомых: нет ли у кого своего психиатра, - сидел растерянный посреди
кабинета. Водовозов вернулся, держа в вытянутых руках заплатанные джин-
сы, ботинки, носки, еще что-то - трусы, кажется - протянул мне все это с
победной улыбкою: дескать, теперь-то ты видишь, в своем я уме или не в
своем? - но я не стал расспрашивать, какое отношение имеют бебехи к то-
му, что он мне рассказал - у меня просто не осталось уже сил выслушивать
суперлогичнейшие его объяснения: сам бы спятил.
Так он, кажется, и уехал: убежденный в своей преступности и в сущест-
вовании московских ведьм. А ведь когда-то он говорил о Боге, что, мол,
Он - талантливый Генеральный Конструктор, и, творчески разрабатывая узлы
и агрегаты Его замечательной Машины, хоть до конца ее и не понимаешь,
подчиняешься Его Идеям, Его Воле с истинным наслаждением, с наслаждением
и удовольствием еще и от сознания, что в своем-то узле, в своем агрегате
разбираешься лучше, чем Он Сам, и без твоей помощи, без помощи таких,
как ты, Генеральный, может, просидел бы над Чертежами Своей Машины так
долго, что они устарели бы много прежде, чем реализовались в материале.
Из Вены Водовозов позвонил, из Рима прислал пару открыток, письмо и
цветные фотографии себя на фоне Колизея и Траяновой колонны, из Штатов -
тоже пару открыток с интервалом месяцев, кажется, в семь и посылку с
джинсами для меня и для Натальи - на этом корреспонденции его закончи-
лись. Время от времени доходили слухи о нем, противоречивые, как всякие
слухи вообще: то ли устроился где-то инженером, то ли, продав несколько
изобретений, основал небольшое покуда, но собственное дело, однако, ка-
жется, не целиком автомобильное, а только моторное или чуть ли не карбю-
раторное, но, возможно, это и обыкновенная ремонтная мастерская. И еще:
будто бы собрался жениться, но не смог из-за импотенции и будто все сво-
бодное время и деньги тратит на врачей - психоаналитиков и прочих подоб-
ных; во всяком случае, у одного из психоаналитиков, русско-еврейского
эмигранта, он вроде бы был точно.
И зачем так манит свет иных земель? еще две тысячи лет назад горько
вопросил Гораций. От себя едва ли бегством спасемся.
15. ПОСЛЕСЛОВИЕ КРИВШИНА
А, впрочем, я не знаю. Ничего не знаю. Не имею понятия. Надо
уезжать, не надо уезжать! Хотя, вопрос на сегодняшний день почти
академический, ретро-вопрос: выпускать-то, в сущности, перестали.
И все-таки - каждый представляет собственный резон, с каждым
поневоле соглашаешься. Даже с теми, кто перестал выпускать.
Вот недавно прошла у нас картина. Немецко-венгерская. "Мефистофель",
по Клаусу Манну. Там прямо и однозначно утверждается, что в тоталитарном
государстве оставаться безнравственно, что это приводит к гибели, духов-
ной или биологической. Им-то хорошо утверждать сейчас, исторически зная,
что национал-социалистической Германии отпущено было всего-навсего три-
надцать лет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
чего с меня не спросит, отец, мол, спит и не услышит, - а я бы и рад, но
не мог: нечем! - и, не сказав ни слова, потому что не знал, что выду-
мать, а правде бы она не поверила, вырвался, выбежал из квартиры, из до-
ма, завел логово и, скрипя зубами, гонял остаток ночи по Москве, имея за
спиною обиженную женщину, не ставшую женщиной, еще одну врагиню на всю
жизнь.
Задолго, часа за полтора до открытия и за два до рассвета, стоял я у
ОВИРа, поджидая Настю, капитана Голубчик, и вот она появилась в коричне-
вой своей дубленочке, помахивая сумкой, и приветливо качнула рукою - у
меня камень с души свалился - здороваясь и приглашая войти. Оказавшись в
кабинете, куда она провела меня под завистливыми взглядами ватаги ожида-
ющих решения евреев, я протянул свидетельство о смерти Митеньки - Голуб-
чик схватила бумажку жадно, словно изголодавшийся - кусок хлеба, и, не
выпуская, другой рукою нашарила в ящике заполненный бланк разрешения,
датированный днем рождения-смерти моего сына.
У самых дверей настиг меня оклик: капитан Голубчик протягивала пакет,
какие обычно выдают в прачечных и химчистках. Я машинально взял его и
вышел. В логове развязал шпагат, развернул бумагу, догадываясь уже, что
увижу под нею. Действительно: вычищенная, выстиранная, выглаженная, ле-
жала там моя одежда, несколько недель назад оставленная при позорном
бегстве в домике на Садовом.
14. КРИВШИН
Когда я проснулся, Наталья преспокойно посапывала в моей постели, а
Волка уже не было: он явился позже, часов в одиннадцать. С прис-
тальностью маньяка вглядывался я в подушку, пытаясь угадать отпечаток
второй головы, и, так и не угадав, но и не уверившись в его отсутствии,
долго исследовал потом, когда Наталья ушла на занятия, простыню в поис-
ках разгадки тайны минувшей ночи.
Возбужденный, словно в лихорадке, Волк принес, сжимая в руке, как из-
голодавшийся - кусок хлеба, бумажку разрешения и стал второпях кидать в
чемодан немногие свои вещи, что хранились у меня. Попросил денег на би-
лет и на визу - мы еще прежде с ним уговаривались - и сказал, что попро-
бует улететь послезавтра, благо - гол, с таможнею никаких дел. А к мате-
ри? удивился я с оттенком укора. Ты ж собирался съездить к матери, поп-
рощаться. Не могу, ответил Волк. Не успеваю. Со дня на день начнется
следствие, и тогда уж меня не то что за границу - переместят в точку,
равноудаленную ото всех границ вообще. Сбил кого-нибудь? Волк отрица-
тельно мотнул головою и на полном серьезе, тоном не то исповеди, не то
заговора пустился рассказывать про домик на Садовом, про стенгазету "Ша-
баш", про дядю Васю с деревянным копытом, про "Молодую Гвардию", про
Настю Голубчик, про то, как готовил и осуществлял сыноубийство и все та-
кое подобное. Ах, вот оно в чем дело! - случайный виновник трагической
гибели своего ребенка, которой, конечно же, всерьез никогда не желал, не
мог желать! сейчас Водовозов платил бредом, кошмаром, безумием за непод-
контрольные промельки страшных мыслей, страшных планов, - вот оно в чем
дело! - и я по возможности осторожно и до идиотизма убеждающе принялся
разуверять Волка, объяснять про последствия менингита, про результаты
ГАИшной экспертизы, про то, наконец, что наше сугубо, до дураковатости
трезвое государство в принципе, по определению, не станет держать на
службе ведьм и прочую нечисть, потому что никакой романтики и чертовщины
оно у себя не потерпит - но Волк только ухмылялся, глядя, как на сумас-
шедшего, на меня, а потом и сказал: ну хорошо же, смотри! Я принесу тебе
вещественные доказательства, и убежал вниз, а я, опасаясь, не наделает
ли он чего, не бежать ли за ним вдогонку, я, кляня себя за вчерашнее
против него, больного человека, раздражение, перебирая в голове имена
знакомых: нет ли у кого своего психиатра, - сидел растерянный посреди
кабинета. Водовозов вернулся, держа в вытянутых руках заплатанные джин-
сы, ботинки, носки, еще что-то - трусы, кажется - протянул мне все это с
победной улыбкою: дескать, теперь-то ты видишь, в своем я уме или не в
своем? - но я не стал расспрашивать, какое отношение имеют бебехи к то-
му, что он мне рассказал - у меня просто не осталось уже сил выслушивать
суперлогичнейшие его объяснения: сам бы спятил.
Так он, кажется, и уехал: убежденный в своей преступности и в сущест-
вовании московских ведьм. А ведь когда-то он говорил о Боге, что, мол,
Он - талантливый Генеральный Конструктор, и, творчески разрабатывая узлы
и агрегаты Его замечательной Машины, хоть до конца ее и не понимаешь,
подчиняешься Его Идеям, Его Воле с истинным наслаждением, с наслаждением
и удовольствием еще и от сознания, что в своем-то узле, в своем агрегате
разбираешься лучше, чем Он Сам, и без твоей помощи, без помощи таких,
как ты, Генеральный, может, просидел бы над Чертежами Своей Машины так
долго, что они устарели бы много прежде, чем реализовались в материале.
Из Вены Водовозов позвонил, из Рима прислал пару открыток, письмо и
цветные фотографии себя на фоне Колизея и Траяновой колонны, из Штатов -
тоже пару открыток с интервалом месяцев, кажется, в семь и посылку с
джинсами для меня и для Натальи - на этом корреспонденции его закончи-
лись. Время от времени доходили слухи о нем, противоречивые, как всякие
слухи вообще: то ли устроился где-то инженером, то ли, продав несколько
изобретений, основал небольшое покуда, но собственное дело, однако, ка-
жется, не целиком автомобильное, а только моторное или чуть ли не карбю-
раторное, но, возможно, это и обыкновенная ремонтная мастерская. И еще:
будто бы собрался жениться, но не смог из-за импотенции и будто все сво-
бодное время и деньги тратит на врачей - психоаналитиков и прочих подоб-
ных; во всяком случае, у одного из психоаналитиков, русско-еврейского
эмигранта, он вроде бы был точно.
И зачем так манит свет иных земель? еще две тысячи лет назад горько
вопросил Гораций. От себя едва ли бегством спасемся.
15. ПОСЛЕСЛОВИЕ КРИВШИНА
А, впрочем, я не знаю. Ничего не знаю. Не имею понятия. Надо
уезжать, не надо уезжать! Хотя, вопрос на сегодняшний день почти
академический, ретро-вопрос: выпускать-то, в сущности, перестали.
И все-таки - каждый представляет собственный резон, с каждым
поневоле соглашаешься. Даже с теми, кто перестал выпускать.
Вот недавно прошла у нас картина. Немецко-венгерская. "Мефистофель",
по Клаусу Манну. Там прямо и однозначно утверждается, что в тоталитарном
государстве оставаться безнравственно, что это приводит к гибели, духов-
ной или биологической. Им-то хорошо утверждать сейчас, исторически зная,
что национал-социалистической Германии отпущено было всего-навсего три-
надцать лет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172