"Голубь - птица жестокая, кровожадная, способная
медленно, хладнокровно заклевать более слабого голубя!" С отвращением
отбросил Иван Александрович журнал и начал ждать просто, и первые минут
пятнадцать выходило это у него недурно, а потом в душу стала прокрады-
ваться тревога: а ну как жуткое ожидание выбьет из-под ног твердую
нравственную основу, на которой он по дороге сюда столь незыблемо утвер-
дился? И начал Иван Александрович прямо-таки гипнотизировать себя, зак-
линать, что ни за что на свете приятелеву фамилию он им не назовет, ни
за какие блага, ни под каким страхом, хоть, знаете, кол у него на голове
тешите - не назовет и все тут! И до того Иван Александрович дозаклинал-
ся, что даже как-то не вдруг понял, что приглашают его пройти в кабинет.
Что ж вы, Ываны Ылыкысаныдырывычы! укоризненно отнесся к нему Игорь
Константинович (Иван Александрович сразу понял, что человек за столом
Игорь Константинович и есть). Как же это вы так?! и столько сочувствия
заключалось в укоризне этой, что Ивану Александровичу ужасно стыдно за
себя стало - куда стыднее, чем в баньке - за себя, за ничтожную свою ма-
лость, за некрасивые свои мысли и поступки, за Лариску, за Альмиру, за
кощунственное желание руки над листом и жуть как захотелось повиниться,
покаяться перед молодым, обаятельным, прекрасно одетым человеком, пока-
яться и даже фамилию сакраментальную назвать. Иван Александрович поту-
пился, и Игорь Константинович понял, что происходит в душе гостя, понял
и сказал снова сочувственно, но уже без былой укоризны, а великодушно,
тоном милосердия и прощения: вижу-вижу, осознали вы свою вину и больше
уж, наверное, ны будыты. Ну и ладненько. Ну и замечательно. Всего вам
доброго. Как же? удивился Иван Александрович. А фамилия? Его фамилия:
И-ва-нов! Не надо, покачал головою Игорь Константинович. Не надо фами-
лию. Все фамилии мы знаем и без вас. Всего вам, повторяю, доброго. И та-
ким приятным оказалось нежнейшее это "всего вам доброго", таким ласко-
вым, таким успокоительным и хорошим, что на глазах Ивана Александровича
выступили сладкие слезы признательности и даже, пожалуй, высшего некоего
просветления, и он, не веря еще до конца ощущению своему, спросил: так я
могу идти? Так я могу быть свободным? и, услышав улыбчивый утверди-
тельный игорьконстантиновичев ответ, тихонечко, спиною, отпятился к две-
рям, толкнул их эдаким изящным движением зада и - показалось Ивану Алек-
сандровичу - тут же очутился на улице, хоть это-то было точно невероят-
но, потому что двери кабинета вели, конечно же, в коридор, и часовой там
стоял, и тамбур существовал, и паспорт Ивану Александровичу должны же
были, в конце концов, вернуть. Ну и что? Такое ли уж у нас страшное за-
ведение? все еще доносился из-за дверей иронически-укоризненно интониро-
ванный голос Игоря Константиновича. Пытают у нас? Расстреливают? Лейте-
нанты Падучихи работают? А, Иван Александрович?..
На улице все шло так, словно ничего не случилось: оранжево светило
низкое закатное солнце, спешили по своим делам люди, со Сретенки, поше-
веливая усами, полз троллейбус, машины сплошным потоком текли к Садово-
му, и Иван Александрович, счастливо обалдевший от того, что ничего на
улице не случилось, пошел машинному потоку наперерез, но тут же услышал
резкий свисток, повернулся на него и увидел милицейского сержанта. И
сержант, и сам свисток почему-то ужасно обрадовали Ивана Александровича.
Он подумал: как все же это прекрасно: нарушить ясное и понятное, многок-
ратно и общедоступно опубликованное и даже по телевидению переданное
правило уличного движения, оказаться в нарушении уличенным и, честно
заплатив положенный штраф, перед законом и людьми вполне очиститься, ис-
купить вину, - потом достал из кармана трешницу и, далеко вытянув ее пе-
ред собою, пошел на постового. Тот, однако, иваналександровичевы деньги
отстранил, взял под козырек и произнес: что ж вы, товарищ, по сторонам
не глядите? Тк ведь недолго и с жизнью расстаться. Вон переход, ступай-
те! - и то, что сержант Ивана Александровича тоже простил и даже товари-
щем назвал (хотя и вполне готов был Иван Александрович за свой проступок
расплатиться сполна и никакого зла на сержанта держать не стал бы) - это
уж показалось Ивану Александровичу некой вершиною, слиянием с челове-
чеством, выявлением мировой гармонии, музыкою сфер и даже, возможно,
тем, что еще два с половиной тысячелетия назад назвал Аристотель до са-
мого этого момента не совсем Ивану Александровичу понятным словом катар-
сис.
Иван Александрович перешел улицу строго в положенном месте и обернул-
ся, чтобы еще раз послать заботливому постовому счастливую и благодарную
улыбку, но тут резкий, пронзительный, тревожный диссонанс вмиг разрушил
музыку сфер, наполнявшую душу, и, забыв про сержанта, долго стоял Иван
Александрович, пытаясь разобраться, откуда диссонанс взялся. И вот осоз-
нал, выделил его, наконец, из густого цветного шума противоположной сто-
роны улицы: зеленое платье Лариски!
Иван Александрович совсем было собрался окликнуть жену, как вдруг с
ужасом и растерянностью понял, что она! исчезла. Причем, не просто ис-
чезла, бесследно, так сказать, растворясь в воздухе - это было бы еще
куда ни шло! - а исчезла в том самом подъезде, из которого Иван Алек-
сандрович вышел несколькими минутами раньше.
И замер растерянный Иван Александрович, и стал перебирать в голове
все вероятные объяснения увиденной мизансцены, и ни одно не казалось
достаточно убедительным, и тревога за жену сменялась открытой нена-
вистью, которая, в свою очередь, оборачивалась недоумением и, в конечном
счете, все тою же непреодолимой растерянностью.
И тогда Иван Александрович понял, что необоснованным, глупым, детским
было давешнее его благодушие, что, как и в случае с хорошенькой татароч-
кою, должен и тут скрываться какой-то обман, фальшь какая-то, и, чтобы
фальшь эту обнаружить, схватить за хвост, охлопал себя Иван Александро-
вич по карманам, словно в одном из них фальшь и скрывалась, и действи-
тельно: наткнулся сквозь ткань пиджака на что-то сравнительно твердое,
картонное: паспорт! понял, и предчувствующая пакость рука извлекла на
свет Божий небольшую, покрытую царапаным полиэтиленом книжечку вишневого
цвета, пролистнула несколько первых рутинных страничек и остановилась
большим пальцем прямо под ладненьким, компактным, свежим лиловым штампи-
ком, смысловым центром которого выступало единственное слово, потому,
наверное, и выделенное и размером шрифта, и местоположением из прочих
меленьких слов и словечек:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172