Разг-
лядывая портреты, я пытался увидеть за ними живых, реальных людей, живых
и реальных даже не настолько, как сам я, а хотя бы как мои знакомые - и
не умел: верно, люди, творцы прошлого, так же исчезают, уходя, как и
время - главное их творение.
И все-таки я не отчаивался, не опускал рук, строил, рушил, тасовал
колоду и снова строил, но материала не хватало, я, например, чувствовал
недостаток в портретах совершенно неясных мне мастеровых людей, так на-
зываемого простого народа, с непредставимым выражением лиц теснящегося у
ворот маленькой грязной фабрички, когда из них выкатывает первый автомо-
биль - сам фабрикант в коже, в крагах за рулевым рычагом - чтобы совер-
шить дебютный трехверстный круг по покуда сонному городу, по упруго-мяг-
ким от пыли, словно каучуковые шины, улицам. Я понимал, что мастеровые
эти - люди в деле производства вторые, даже пятые, то есть, действи-
тельно, ни в коем случае в фигуры не годятся, что не их мыслью и волею
оживает металл, но знал, как многое перевернется вверх дном при прямом
их участии - и вот, мне не хватало их портретов для завершения здания. Я
строил, помня одно: то время, те двадцать пять лет были не сравнимым ни
с каким другим в истории нашей страны временем свободы: то большей, то
несколько ущемленной, но уникальной для нас свободы, которую из сегодня
невозможно представить даже приблизительно - однако, чем больше свободы
допускал я в постройке, тем скорее и вернее последняя рушилась, что,
впрочем, только доказывало ее сходство с прототипом.
Словом, я не мог освободиться от тогда, не хотел возвращаться в те-
перь, а в издательстве торопили, и, чтобы успокоить их, чтобы, не дай
Бог, книга не вылетела из плана, я носил относительно готовые клочки ру-
кописи, и кто-то из издательских ребят, прочитав, сказал, что, кажется,
встречал на АЗЛК, на "Москвиче", инженера Водовозова - не потомок ли,
мол, тех, о которых речь в книге? По моим сведениям водовозовский род
прекратился с гибелью на фронте в 1915 году Дмитрия, единственного сына
вальяжного инженера с грустным взглядом, Трофима Петровича, который, в
свою очередь, являлся единственным сыном основателя фирмы, бывшего кре-
постного кузнеца Петра Водовозова - и все же надежда на невозможное:
оживить хоть две-три фигуры колоды - погнала меня на "Москвич". Надежда,
впрочем, слабая: если бы инженер Водовозов каким-то чудом и оказался не
однофамильцем, а действительно потомком - чего ожидать от него? разве
повода к идеологическому эпилогу о преемственности поколений! Я ведь и
по себе, и по многим, с кем сталкивался, знал, что народ сейчас пошел
отдельный, самодостаточный, без роду без племени, и хорошо еще, если
имеет человек отдаленное представление о том, кем был его дед, а то и о
деде ничего не знает, не говоря уже о более далеких предках.
Волк знал. У него, правда, не сохранилось ни метрических выписок, ни
фамильного архива, ни старинных портретов или фотографий: все, что не
погибло в революцию и гражданскую, осталось в Париже или лубянских под-
валах - но Волк берег в памяти и записях рассказы отца, человека, берег-
шего прошлое. Когда Волк услышал, что я пишу книгу о его семье, главу в
книге, он, вопреки моему самонадеянному ожиданию, не выказал благодар-
ности, не разулыбался, не почувствовал себя польщенным - напротив, с хо-
лодной яростью огрызнулся, словно я был главным виновником того, что
столь долго пребывал в несправедливом забвении славный его род, что соб-
рались выпустить книгу только сейчас, и неизвестно еще, что это выйдет
за книга. Я оставил Волку экземпляр рукописи. Позвоню вам, сказал Водо-
возов. Если рукопись не вызовет отвращения - позвоню. Если не позвоню -
не надо больше меня беспокоить.
Этот человек, хоть сегодняшний - явно годящийся в колоду - носитель
странного, непривычного имени, понравился мне с первого взгляда внутрен-
ней своей силою, индивидуальностью, угадываемым талантом, понравился,
хоть и немало смутил почти базаровскими грубостью и независимостью - ка-
чествами, небывалыми в моих знакомых. По мере того, как шло время, я все
яснее понимал, что Водовозов не позвонит, что рукопись, которая умалчи-
вает о трагической судьбе деда, обрывает - пусть по авторскому незнанию
- это не аргумент! - жизнь отца на добрые сорок пять лет раньше срока, -
на недобрые, на страшные сорок пять лет - такая рукопись понравиться
Волку не может - и я отправил длинное покаянно-объяснительное письмо,
после которого он позвонил, мы встретились, потом встретились еще и еще
и в конце концов стали приятелями.
Время массовых песен и Ивана Денисовича, время, когда появлялись то в
"Новом Мире", то в "Москве" мемуары репрессированно-реабилитированных
партийцев - смутное это время давно миновалось, и надеяться выпустить
другую, правдивую книгу о Водовозовых (хотя и в существующей не содержа-
лось намеренной лжи), но, скажем: книгу с полною информацией - надеяться
выпустить такую книгу было нелепо, но я все-таки пообещал себе и Волку
ее написать. Зачем? чтобы издать ее там? Для кого? Nonsens! Но - пообе-
щал и стал добирать материалы, долгие вечера просиживая с Волком на его
кухоньке, и, благодаря удивительной, тихой его супруге Марии, разговоры
наши обставлялись не голым, плохо заваренным грузинским чаем, как в
большинстве московских домов, а и всякими доисторическими излишествами в
виде изумительно вкусных пирожков, расстегаев, блинчиков с разнообразны-
ми начинками и всего такого прочего.
Книга, понятно, осталась в мечтах, да и "Русский автомобиль" вышел в
сильно пощипанном виде, и я поначалу опасался, как бы Волк не заговорил
обо всем этом; но он не заговаривал, и молчание его, вместо ожиданного
облегчения, селило во мне досаду на моего приятеля, грусть по той, пер-
вой, искренней грубости, которой теперь он себе со мною не позволял.
11. ВОДОВОЗОВ
С тех пор, как в обмен на требуемую ОВИРом характеристику с места ра-
боты у меня взяли заявление об увольнении по собственному желанию, и я,
ткнувшись туда-сюда, понял, что обойти всеведущий Первый Отдел и устро-
иться на новое место, на любое, не так-то легко, тем более, что и с него
со временем потребуют справку - я стал искать другие формы заработка. Я
заезжал по вечерам и выходным в гаражные кооперативы и помогал кому пе-
ребрать движок, кому отрегулировать карбюратор или прокачать тормоза,
кому еще чего-нибудь - и получал за выходной от червонца до сотни - ког-
да как потрафится, но в сумме неизменно значительно больше, чем на госу-
дарственной службе. Кроме того, пользуясь дефицитом такси после полуно-
чи, я развозил по городу публику, собирая трояки и пятерки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
лядывая портреты, я пытался увидеть за ними живых, реальных людей, живых
и реальных даже не настолько, как сам я, а хотя бы как мои знакомые - и
не умел: верно, люди, творцы прошлого, так же исчезают, уходя, как и
время - главное их творение.
И все-таки я не отчаивался, не опускал рук, строил, рушил, тасовал
колоду и снова строил, но материала не хватало, я, например, чувствовал
недостаток в портретах совершенно неясных мне мастеровых людей, так на-
зываемого простого народа, с непредставимым выражением лиц теснящегося у
ворот маленькой грязной фабрички, когда из них выкатывает первый автомо-
биль - сам фабрикант в коже, в крагах за рулевым рычагом - чтобы совер-
шить дебютный трехверстный круг по покуда сонному городу, по упруго-мяг-
ким от пыли, словно каучуковые шины, улицам. Я понимал, что мастеровые
эти - люди в деле производства вторые, даже пятые, то есть, действи-
тельно, ни в коем случае в фигуры не годятся, что не их мыслью и волею
оживает металл, но знал, как многое перевернется вверх дном при прямом
их участии - и вот, мне не хватало их портретов для завершения здания. Я
строил, помня одно: то время, те двадцать пять лет были не сравнимым ни
с каким другим в истории нашей страны временем свободы: то большей, то
несколько ущемленной, но уникальной для нас свободы, которую из сегодня
невозможно представить даже приблизительно - однако, чем больше свободы
допускал я в постройке, тем скорее и вернее последняя рушилась, что,
впрочем, только доказывало ее сходство с прототипом.
Словом, я не мог освободиться от тогда, не хотел возвращаться в те-
перь, а в издательстве торопили, и, чтобы успокоить их, чтобы, не дай
Бог, книга не вылетела из плана, я носил относительно готовые клочки ру-
кописи, и кто-то из издательских ребят, прочитав, сказал, что, кажется,
встречал на АЗЛК, на "Москвиче", инженера Водовозова - не потомок ли,
мол, тех, о которых речь в книге? По моим сведениям водовозовский род
прекратился с гибелью на фронте в 1915 году Дмитрия, единственного сына
вальяжного инженера с грустным взглядом, Трофима Петровича, который, в
свою очередь, являлся единственным сыном основателя фирмы, бывшего кре-
постного кузнеца Петра Водовозова - и все же надежда на невозможное:
оживить хоть две-три фигуры колоды - погнала меня на "Москвич". Надежда,
впрочем, слабая: если бы инженер Водовозов каким-то чудом и оказался не
однофамильцем, а действительно потомком - чего ожидать от него? разве
повода к идеологическому эпилогу о преемственности поколений! Я ведь и
по себе, и по многим, с кем сталкивался, знал, что народ сейчас пошел
отдельный, самодостаточный, без роду без племени, и хорошо еще, если
имеет человек отдаленное представление о том, кем был его дед, а то и о
деде ничего не знает, не говоря уже о более далеких предках.
Волк знал. У него, правда, не сохранилось ни метрических выписок, ни
фамильного архива, ни старинных портретов или фотографий: все, что не
погибло в революцию и гражданскую, осталось в Париже или лубянских под-
валах - но Волк берег в памяти и записях рассказы отца, человека, берег-
шего прошлое. Когда Волк услышал, что я пишу книгу о его семье, главу в
книге, он, вопреки моему самонадеянному ожиданию, не выказал благодар-
ности, не разулыбался, не почувствовал себя польщенным - напротив, с хо-
лодной яростью огрызнулся, словно я был главным виновником того, что
столь долго пребывал в несправедливом забвении славный его род, что соб-
рались выпустить книгу только сейчас, и неизвестно еще, что это выйдет
за книга. Я оставил Волку экземпляр рукописи. Позвоню вам, сказал Водо-
возов. Если рукопись не вызовет отвращения - позвоню. Если не позвоню -
не надо больше меня беспокоить.
Этот человек, хоть сегодняшний - явно годящийся в колоду - носитель
странного, непривычного имени, понравился мне с первого взгляда внутрен-
ней своей силою, индивидуальностью, угадываемым талантом, понравился,
хоть и немало смутил почти базаровскими грубостью и независимостью - ка-
чествами, небывалыми в моих знакомых. По мере того, как шло время, я все
яснее понимал, что Водовозов не позвонит, что рукопись, которая умалчи-
вает о трагической судьбе деда, обрывает - пусть по авторскому незнанию
- это не аргумент! - жизнь отца на добрые сорок пять лет раньше срока, -
на недобрые, на страшные сорок пять лет - такая рукопись понравиться
Волку не может - и я отправил длинное покаянно-объяснительное письмо,
после которого он позвонил, мы встретились, потом встретились еще и еще
и в конце концов стали приятелями.
Время массовых песен и Ивана Денисовича, время, когда появлялись то в
"Новом Мире", то в "Москве" мемуары репрессированно-реабилитированных
партийцев - смутное это время давно миновалось, и надеяться выпустить
другую, правдивую книгу о Водовозовых (хотя и в существующей не содержа-
лось намеренной лжи), но, скажем: книгу с полною информацией - надеяться
выпустить такую книгу было нелепо, но я все-таки пообещал себе и Волку
ее написать. Зачем? чтобы издать ее там? Для кого? Nonsens! Но - пообе-
щал и стал добирать материалы, долгие вечера просиживая с Волком на его
кухоньке, и, благодаря удивительной, тихой его супруге Марии, разговоры
наши обставлялись не голым, плохо заваренным грузинским чаем, как в
большинстве московских домов, а и всякими доисторическими излишествами в
виде изумительно вкусных пирожков, расстегаев, блинчиков с разнообразны-
ми начинками и всего такого прочего.
Книга, понятно, осталась в мечтах, да и "Русский автомобиль" вышел в
сильно пощипанном виде, и я поначалу опасался, как бы Волк не заговорил
обо всем этом; но он не заговаривал, и молчание его, вместо ожиданного
облегчения, селило во мне досаду на моего приятеля, грусть по той, пер-
вой, искренней грубости, которой теперь он себе со мною не позволял.
11. ВОДОВОЗОВ
С тех пор, как в обмен на требуемую ОВИРом характеристику с места ра-
боты у меня взяли заявление об увольнении по собственному желанию, и я,
ткнувшись туда-сюда, понял, что обойти всеведущий Первый Отдел и устро-
иться на новое место, на любое, не так-то легко, тем более, что и с него
со временем потребуют справку - я стал искать другие формы заработка. Я
заезжал по вечерам и выходным в гаражные кооперативы и помогал кому пе-
ребрать движок, кому отрегулировать карбюратор или прокачать тормоза,
кому еще чего-нибудь - и получал за выходной от червонца до сотни - ког-
да как потрафится, но в сумме неизменно значительно больше, чем на госу-
дарственной службе. Кроме того, пользуясь дефицитом такси после полуно-
чи, я развозил по городу публику, собирая трояки и пятерки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172