— Дело мое
— Ты поступил мужественно, Бенюс, но кое-кому это кажется предательством...
— Заткнись!
— Не взыщи.—Сикорскис дружески улыбнулся. — Я только повторил слово, которое на последней перемене слышал от одного семиклассника. Некоторые люди любят ставить все вверх ногами. Не надо обращать внимание. Ты отлично поступил, и мы тебя уважаем, а на оппозицию — наплевать. Мы ей заткнем глотку. Меня интересует только одно: каким образом вся гимназия так быстро дозналась о вчерашнем сборе? Может, Виле язык распустила?
— Всюду тебе мерещится Виле! — Бенюс зло пнул ногой ледышку на тротуаре.
— У меня есть серьезные основания.
— У тебя всегда находятся основания, когда надо напасть на человека.
— Не кипятись.—Лицо Сикорскиса посерьезнело и стало непроницаемо холодным. — Виле принесла Мингайле заявление — просит вычеркнуть из списка скаутов.
Бенюс, не веря своим ушам, уставился на Альбертаса.
— Заливаешь...
На большой перемене с Мингайлой говорил. Он глубоко оскорблен.
— Вычеркнет?
— Конечно. Зачем держать, если не хочет? Будешь теперь мне верить? Говорил я, что Римгайлайте — дрянь, а ты ее защищал все время. Вот и дождался. Натянула нос всем, а тебе — в первую очередь. Только и остается, что радоваться!
Бенюс молчал. В последнее время Виле все больше и больше становилась загадкой для него, но такого поворота он не ожидал.
— На нее повлияли...—выдавил Бенюс сквозь зубы. Он имел в виду Аницетаса, но не назвал.
— Пускай катится к черту, раз своей головы нет, — огрызнулся Сикорскис. — К большевикам или в религиозный кружок. Церковь или тюрьма — какая разница? Нам не нужны такие люди. С этого дня Римгайлайте — враг. Вбей себе в голову и никаких фиглей-миглей! Нам ни к чему сентименты.
— Ты запрещаешь мне дружить с девушкой, которую я люблю? — зло спросил Бенюс.
— Не запрещаю, а прошу. Ты уже доказал свою сознательность. Выдержал одно испытание, выдержишь и другое.
— Что ты смыслишь в любви...
— Любовь есть только одна — к родине. Эту любовь я знаю получше тебя.
— Это разные вещи. Не надо путать любовь с политикой.
— Я признаю только такую любовь. Всякая другая — самообман. Родительская любовь, любовь к товарищам, любовь к богу, женская любовь... КШзсЪ.!1 Нет такой любви. Думаешь, я люблю своих родителей? Ничего подобного! Я только привязан к ним, как теленок к корове. Отлучат от вымени — помучаюсь малость и перестану реветь. А твоя мать? Думаешь, от любви бегает с корзинкой каждое воскресенье? Вздор! Смотрит на тебя, как богомаз на образ собственного изготовления. Ты для нее вещь, собственность. Видя тебя, она испытывает удовлетворение. А любви к богу тоже нет. Есть только страх перед ним. Потому и не говорят «боголюбовный», а только «богобоязненный», «страх божий». Но из всех этих воображаемых чувств самое бессмысленное — любовь между мужчиной и женщиной. Родители тебя родили, без друзей тебе скучно, богу молишься из страха, но какого черта нужна тебе какая-то девка? Поласкать, низменные страсти удовлетворить? Мерзко, достойно скота! А сколько на это уходит энергии, сколько теряют времени, губят себя — и всё умные люди! Даже представить себе трудно, как выиграла бы наша нация, если бы всю эту энергию мы отдали на ее благо!
— Через сто лет от нашей нации не осталось бы ни единого человека. — Бенюс нервно рассмеялся.
— Почему?
— Потому что машины для рожания еще не изобретены.
— Роды не имеют ничего общего с любовью. Скот не любит, а плодится.
— Ты говоришь так, потому что сам никого не любишь.
1 Болтовня! (нем.)
— Никто не любит. Все это одно воображение. А я не воображаю.— Альбертас замедлил шаг. Они переходили мост. Сразу за мостом их дороги расходились. — Вечером приду — будь дома.
— Не знаю, как получится. — Бенюсу хотелось его подразнить.
— Сиди дома. Принесу статейку для нового номера. Варненас на уроке закона божьего написал про Ви-ле Римгайлайте. Пустим с карикатурой Лючвартиса.
— Интересно...—Бенюс проглотил горькую слюну.—Что он там написал?
— Не знаю. Хочет еще поправить. После обеда занесет.
— И ты думаешь печатать?
Девке надо дать по лапам. Всего хорошего ! — Альбертас поднял руку к шапке.
— А я думаю не печатать. Альбертас удивленно обернулся.
— Я редактор газеты, Бенюс.
— А я ее печатаю, Альбертас.
— Ты не забывай, кто руководит «юными патриотами». Кажется, ты тоже голосовал за меня?
— Не суйся со своими «патриотами» в мои дела, и я не скажу ни слова.
— Ты вредишь нашему делу, Бенюс. Из-за какой-то девки...
— Заткнись! Я не дам клеветать на Виле. Большое дело, вышла из скаутов! Государственное преступление, видите ли... Через полгода и мы с тобой не будем скаутами. Нечего шуметь по пустякам.
Горячность Бенюса словно остудила Альбертаса.
— Не сравнивай несравнимое, — сказал он спокойно.— Мы выйдем из организации механически, а Римгайлайте вышла обдуманно. Она просто плюнула на организацию. Почему? Не знаю, но ясно одно — она против нас. Ну ладно, Бенюс, положа руку на сердце, скажи: Римгайлайте согласна с нашей политикой?
— Это ее дело. Не всем же думать по-твоему.
— Вот видишь! Сам признаешь, что она враг. Надо быть принципиальным. Рпп21р1епГе81;1§кек
— Если так, я больше газету печатать не буду.
— Одумайся. — В голосе Альбертаса прозвучала холодная угроза.
— Не буду печатать. Можешь хоть сегодня забрать свой гектограф.
— Ладно. Вечером потолкуем. — Альбертас отвернулся и пошел прочь.
Бенюс подождал, пока Сикорскис скрылся за поворотом. Потом перехватил портфель поудобнее и зашагал обратно. Он не мог дальше откладывать разговор с Виле.
Когда он пришел, Виле обедала в кухне. Хозяйка попросила обождать. Комнатка была маленькая, темная. У стены — две кровати, сдвинутые головами. Над кроватью Виле красовалась репродукция пейзажа Жмуйдзинавичюса — ранняя весна, ниже — фотография родителей, а в головах у Веруте — черный крестик. У двери на стене висели платья, прикрытые от пыли холщовой простыней. Из-под простыни торчал кончик синего пояска. Это был поясок от платья, в котором Виле была в тот день, когда произошла первая ссора. На столе — коробка домино. Когда Бенюс приходил, Виле всегда выпрашивала у него несколько партий. Вообще-то они редко оставались в комнате — всегда старались побыть на воздухе. Зимой — на катке, летом — на озере Линвартис, на маевках, по воскресеньям гуляли в окрестностях города. Поэтому комната казалась Бенюсу чужой, неуютной, и он дождаться не мог Виле. Наконец она пришла.
— А ты здесь...—проговорила она, не здороваясь, и нерешительно остановилась посреди комнаты.
— Мы вчера договорились встретиться. — Бенюс смешался. Он хотел иначе начать разговор, но все заготовленные заранее фразы рассыпались от одного взгляда Виле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99